Фонтану бахчисарайского дворца

Фонтан любви, фонтан живой!

Принес я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль

Меня кропит росою хладной:

Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!

Журчи, журчи свою мне быль…

Фонтан любви, фонтан печальный!

И я твой мрамор вопрошал:

Хвалу стране прочел я дальное;

Но о Марии ты молчал…

Светило бледное гарема!

И здесь ужель забвенно ты?

Или Мария и Зарема

Одни счастливые мечты?

Иль только сон воображенья

В пустынной мгле нарисовал

Свои минутные виденья,

Души неясный идеал?

* * *

Пока супруг тебя, красавицу младую,

Между шести других еще не заключил, —

Ходи к источнику могил

И черпай воду ключевую,

И думай, милая моя:

Как невозвратная струя

Блестит, бежит и исчезает —

Так жизни время <?> убегает,

В гареме так исчезну я.

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

Вот взошла луна златая,

Тише… чу… гитары звон…

Вот испанка молодая

Оперлася на балкон.

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

Скинь мантилью, ангел милый,

И явись как яркой день!

Сквозь чугунные перилы

Ножку дивную продень!

Ночной зефир

Струит эфир.

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир.

* * *

Охотник до журнальной драки,

Сей усыпительный Зоил

Разводит опиум чернил

Слюнею бешеной собаки.

* * *

Лихой товарищ наших дедов,

Он друг Венеры и пиров,

Он на обедах – бог обедов,

В своих садах – он бог садов.

* * *

Ненастный день потух; ненастной ночи мгла

По небу стелется одеждою свинцовой;

Как привидение, за рощею сосновой

Луна туманная взошла…

Всё мрачную тоску на душу мне наводит.

Далеко, там, луна в сиянии восходит;

Там воздух напоен вечерней теплотой;

Там море движется роскошной пеленой

Под голубыми небесами…

Вот время: по горе теперь идет она

К брегам, потопленным шумящими волнами;

Там, под заветными скалами,

Теперь она сидит печальна и одна…

Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует;

Никто ее колен в забвеньи не цалует;

Одна… ничьим устам она не предает

Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.

………………………………………

………………………………………

………………………………………

Никто ее любви небесной не достоин.

Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;

…………………………………………

Но если………………………………

* * *

Презрев и голос<?> укоризны,

И зовы сладос<тных> надежд,

Иду в чужбине прах отчизны

С дорожных отряхнуть одежд.

У [молкни], сердца шопот сонный,

Привычки давной слабый <?> глас,

Прости, предел неблагосклонный,

Где свет узрел я в первый раз!

Простите, сумрачные сени,

Где дни мои <текли> <?> в тиши,

Исполнены страстей и лени

И снов задумчивых души. —

Мой брат, в опасный день разлуки

Все думы сердца – о тебе.

В последний <раз> сожмем же руки

И покоримся мы судьбе.

Благослови побег поэта

< >

< > где-нибудь в волненьи <света><?>

Мой глас <?> [вос]помни иногда

Умолкнет он под небом дальным

< > сне<?>,

Один < > печальным

Угаснет в чуждой стороне.

Настанет час желанный

И благоск<лонный> <?> славянин

К моей могиле безъимянной

<К Сабурову.>

Сабуров, ты оклеветал

Мои гусарские затеи,

Как я с Кавериным гулял,

Бранил Россию [с] Молоствовым,

С моим Чедаевым читал,

Как, все заботы отклоня,

Прове<л> меж ими год я круглый,

Но Зубов не прельстил меня

Своею задницею смуглой.

Младенцу

Дитя, не смею над тобой

Произносить благословенья.

[Ты] взором, [мирною<?> душой,]

[Небесный] ангел утешенья.

Да будут ясны дни твои,

Как [милый] взор <твой><?> ныне ясен.

[Меж] [лу<чших><?>] жребиев земли

Да [б<удет>] жребий твой прекрасен.

Подражания Корану.[19]

Посвящено П. А. Осиповой.

I.

Клянусь четой и нечетой,

Клянусь мечом и правой битвой,

Клянуся утренней звездой,

Клянусь вечернею молитвой:[20]

Нет, не покинул я тебя.

Кого же в сень успокоенья

Я ввел, главу его любя,

И скрыл от зоркого гоненья?

Не я ль в день жажды напоил

Тебя пустынными водами?

Не я ль язык твой одарил

Могучей властью над умами?

Мужайся ж, презирай обман,

Стезею правды бодро следуй,

Люби сирот, и мой Коран

Дрожащей твари проповедуй.

II.

О, жены чистые пророка,

От всех вы жен отличены:

Страшна для вас и тень порока.

Под сладкой сенью тишины

Живите скромно: вам пристало

Безбрачной девы покрывало.

Храните верные сердца

Для нег законных и стыдливых,

Да взор лукавый нечестивых

Не узрит вашего лица!

А вы, о гости Магомета,

Стекаясь к вечери его,

Брегитесь суетами света

Смутить пророка моего.

В пареньи дум благочестивых,

Не любит он велеречивых

И слов нескромных и пустых:

Почтите пир его смиреньем,

И целомудренным склоненьем

Его невольниц молодых.[21]

III.

Смутясь, нахмурился пророк,

Слепца послышав приближенье:[22]

Бежит, да не дерзнет порок

Ему являть недоуменье.

С небесной книги список дан

Тебе, пророк, не для строптивых;

Спокойно возвещай Коран,

Не понуждая нечестивых!

Почто ж кичится человек?

За то ль, что наг на свет явился,

Что дышит он недолгой век,

Что слаб умрет, как слаб родился?

За то ль, что бог и умертвит

И воскресит его – по воле?

Что с неба дни его хранит

И в радостях и в горькой доле?

За то ль, что дал ему плоды

И хлеб, и финик, и оливу,

Благословив его труды

И вертоград, и холм, и ниву?

Но дважды ангел вострубит;

На землю гром небесный грянет:

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет.

И все пред бога притекут,

Обезображенные страхом:

И нечестивые падут.

Покрыты пламенем и прахом.

IV.

С тобою древле, о всесильный,

Могучий состязаться мнил,

Безумной гордостью обильный;

Но ты, господь, его смирил.

Ты рек: я миру жизнь дарую,

Я смертью землю наказую,

На всё подъята длань моя.

Я также, рек он, жизнь дарую,

И также смертью наказую:

С тобою, боже, равен я.

Но смолкла похвальба порока

От слова гнева твоего:

Подъемлю солнце я с востока;

С заката подыми его!

V.

Земля недвижна – неба своды,

Творец, поддержаны тобой,

Да не падут на сушь и воды

И не подавят нас собой.[23]

Зажег ты солнце во вселенной,

Да светит небу и земле,

Как лен, елеем напоенный,

В лампадном светит хрустале.

Творцу молитесь; он могучий:

Он правит ветром; в знойный день

На небо насылает тучи;

Дает земле древесну сень.

Он милосерд: он Магомету

Открыл сияющий Коран,

Да притечем и мы ко свету,

И да падет с очей туман.

VI.

Не даром вы приснились мне

В бою с обритыми главами,

С окровавленными мечами,

Во рвах, на башне, на стене.

Внемлите радостному кличу,

О дети пламенных пустынь!

Ведите в плен младых рабынь,

Делите бранную добычу!

Вы победили: слава вам,

А малодушным посмеянье!

Они на бранное призванье

Не шли, не веря дивным снам.

Прельстясь добычей боевою,

Теперь в раскаяньи своем

Рекут: возьмите нас с собою;

Но вы скажите: не возьмем.

Блаженны падшие в сраженьи:

Теперь они вошли в эдем

И потонули в наслажденьи,

Не отравляемом ничем.

VII.

Восстань, боязливый:

В пещере твоей

Святая лампада

До утра горит.

Сердечной молитвой,

Пророк, удали

Печальные мысли,

Лукавые сны!

До утра молитву

Смиренно твори;

Небесную книгу

До утра читай!

VIII.

Торгуя совестью пред бледной нищетою,

Не сыпь своих даров расчетливой рукою:

Щедрота полная угодна небесам.

В день грозного суда, подобно ниве тучной,

О сеятель благополучный!

Сторицею воздаст она твоим трудам.

Но если, пожалев трудов земных стяжанья,

Вручая нищему скупое подаянье,

Сжимаешь ты свою завистливую длань —

Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,

Что с камня моет дождь обильный,

Исчезнут – господом отверженная дань.

IX.

И путник усталый на бога роптал:

Он жаждой томился и тени алкал.

В пустыне блуждая три дня и три ночи,

И зноем и пылью тягчимые очи

С тоской безнадежной водил он вокруг,

И кладез под пальмою видит он вдруг.

И к пальме пустынной он бег устремил,

И жадно холодной струей освежил

Горевшие тяжко язык и зеницы,

И лег, и заснул он близ верной ослицы —

И многие годы над ним протекли

По воле владыки небес и земли.

Настал пробужденья для путника час;

Встает он и слышит неведомый глас:

«Давно ли в пустыне заснул ты глубоко?»

И он отвечает: уж солнце высоко

На утреннем небе сияло вчера:

С утра я глубоко проспал до утра.

Но голос: "О путник, ты долее спал;

Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал;

Уж пальма истлела, а кладез холодный

Иссяк и засохнул в пустыне безводной,

Давно занесенный песками степей:

И кости белеют ослицы твоей".

И горем объятый мгновенный старик,

Рыдая, дрожащей главою поник…

И чудо в пустыне тогда совершилось:

Минувшее в новой красе оживилось;

Вновь зыблется пальма тенистой главой:

Вновь кладез наполнен прохладой и мглой.

И ветхие кости ослицы встают,

И телом оделись, и рев издают;

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с богом он дале пускается в путь.

* * *

Лизе страшно полюбить.

Полно, нет ли тут обмана?

Берегитесь – может быть,

Эта новая Диана

Притаила нежну страсть —

И стыдливыми глазами

Ищет робко между вами,

Кто бы ей помог упасть.

<Из письма к Родзянке.>

Прости, украинской мудрец,

Наместник Феба и Приапа!

Твоя соломенная шляпа

Покойней, чем иной венец;

Твой Рим – деревня; ты мой папа,

Благослови ж меня, певец!

Послание к Л. Пушкину

[Что же? будет] ли вино?

[Лайон, жду] его давно.

Знаешь ли какого рода?

У меня закон один:

Жажды полная свобода

И терпимость всяких вин.

Погреб мой гостеприимный

Рад мадере золотой

И под пробкой смоленой

St. [24]Пере бутылке длинной.

В лета <красные> мои,

В ле<та> юности безумной,

Поэтической Аи

Нравился мне пеной шумной,

Сим подобием любви!

вспомнил о поэте

И напененный<?> бокал

Я тогда всему на свете,

Милый брат, предпочитал.

Ныне нет во мне пристрастья —

Без разбора за столом<?>,

Друг разумный сладост<растья>,

Вина обхожу кругом —

[Все люб<лю> <?> я Понемногу —

Часто двигаю стакан,

Часто пью – но сла<ва богу>

Редко, редко лягу пьян.]

* * *

Ты вянешь и молчишь: печаль тебя снедает:

На девственных устах улыбка замирает.

Давно твоей иглой узоры и цветы

Не оживлялися. Безмолвно любишь ты

Грустить. О, я знаток в девической печали;

Давно глаза мои в душе твоей читали.

Любви не утаишь: мы любим, и как нас,

Девицы нежные, любовь волнует вас.

Счастливы юноши! Но кто, скажи, меж ими

Красавец молодой с очами голубыми,

С кудрями черными?… Краснеешь? Я молчу,

Но знаю, знаю всё: и если захочу,

То назову его. Не он ли вечно бродит

Вкруг дома твоего и взор к окну возводит?

Ты втайне ждешь его. Идет, и ты бежишь,

И долго вслед за ним незримая глядишь.

Никто на празднике блистательного мая,

Меж колесницами роскошными летая,

Никто из юношей свободней и смелей

Не властвует конем по прихоти своей.

Чедаеву

К чему холодные сомненья?

Я верю: здесь был грозный храм,

Где крови жаждущим богам

Дымились жертвоприношенья;

Здесь успокоена была

Вражда свирепой Эвмениды:

Здесь провозвестница Тавриды

На брата руку занесла;

На сих развалинах свершилось

Святое дружбы торжество,

И душ великих божество

Своим созданьем возгордилось.

………………………

Чедаев, помнишь ли былое?

Давно ль с восторгом молодым

Я мыслил имя роковое

Предать развалинам иным?

Но в сердце, бурями смиренном,

Теперь и лень и тишина,

И, в умиленьи вдохновенном,

На камне, дружбой освященном,

Пишу я наши имена.

Аквилон

Зачем ты, грозный аквилон,

Тростник прибрежный долу клонишь?

Зачем на дальний небосклон

Ты облачко столь гневно гонишь?

Недавно черных туч грядой

Свод неба глухо облекался,

Недавно дуб над высотой

В красе надменной величался…

Но ты поднялся, ты взыграл,

Ты прошумел грозой и славой —

И бурны тучи разогнал,

И дуб низвергнул величавый.

Пускай же солнца ясный лик

Отныне радостью блистает,

И облачком зефир играет,

И тихо зыблется тростник.

* * *

Пускай увенч<анный> любов<ью> красоты

В завет<ном> зол<оте> хранит ее черты

И письма тайные, награда долгой муки,

Но в тихие часы томит<ельной> разл<уки>

Ничто, ничто моих не радует очей,

И ни единый дар возлюбл<енной> моей,

Святой залог любви, утеха грусти нежной —

Не лечит ран любви безум<ной>, безнаде<жной>.

Второе послание к цензору

На скользком поприще Т<имковского> наследник!

Позволь обнять себя, мой прежний собеседник.

Недавно, тяжкою цензурой притеснен,

Последних, жалких прав без милости лишен,

Со всею братией гонимый совокупно.

Я, вспыхнув, говорил тебе немного крупно,

Потешил дерзости бранчивую свербежь —

Но извини меня: мне было не в терпеж.

Теперь в моей глуши журналы раздирая,

И бедной братии стишонки разбирая

(Теперь же мне читать охота и досуг),

Обрадовался я, по ним заметя вдруг

В тебе и правила, и мыслей образ новый!

Ура! ты заслужил венок себе лавровый

И твердостью души, и смелостью ума.

Как изумилася поэзия сама,

Когда ты разрешил по милости чудесной

Заветные слова божественный, небесный,

И ими назвалась (для рифмы) красота,

Не оскорбляя тем уж Господа Христа!

Но что же вдруг тебя, скажи, переменило

И нрава твоего кичливость усмирило?

Свои послания хоть очень я люблю,

Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою,

Но, подразнив тебя, я переменой сею

Приятно изумлен, гордиться не посмею.

Отнесся я к тебе по долгу моему:

Но мне ль исправить вас? Нет, ведаю, кому

Сей важной новостью обязана Россия.

Обдумав наконец намеренья благие,

Министра честного наш добрый царь избрал,

Шишков наук уже правленье восприял.

Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,

Он славен славою двенадцатого года;

Один в толпе вельмож он русских муз любил,

Их, незамеченных, созвал, соединил;

Осиротелого венца Екатерины

От хлада наших дней укрыл он лавр единый.

Он с нами сетовал, когда святой отец,

Омара да Гали прияв за образец,

В угодность господу, себе во утешенье,

Усердно задушить старался просвещенье.

Благочестивая, смиренная душа

Карала чистых муз, спасая Бантыша,

И помогал ему Магницкой благородный,

Муж твердый в правилах, душою превосходный,

И даже бедный мой Кавелин-дурачок,

Креститель Галича, [Магницкого] дьячок.

И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки

Вы были вверены, печальные науки!

Цензура! вот кому подвластна ты была!

Но полно: мрачная година протекла,

И ярче уж горит светильник просвещенья.

Я с переменою несчастного правленья

Отставки цензоров, признаться, ожидал,

Но сам не зная как, ты видно устоял.

Итак, я поспешил приятелей поздравить,

А между тем совет на память им оставить.

Будь строг, но будь умен. Не просят у тебя,

Чтоб, все законные преграды истребя.

Всё мыслить, говорить, печатать безопасно

Ты нашим господам позволил самовластно.

Права свои храни по долгу своему.

Но скромной Истине, но мирному Уму

И даже Глупости невинной и довольной

Не заграждай пути заставой своевольной.

И если ты в плодах досужного пера

Порою не найдешь великого добра,

Когда не видишь в них безумного разврата,

Престолов, алтарей и нравов супостата,

То, славы автору желая от души,

Махни, мой друг, рукой и смело подпиши.

* * *

Тимковский царствовал – и все твердили вслух,

Что в свете не найдешь ослов подобных двух.

Явился Бируков, за ним вослед Красовский:

Ну право, их умней покойный был Тимковский!

Стихотворения 1817–1825 гг