Андрей Шенье. Посвящено Н. Н. Раевскому

A insi, triste et caplif, ma lyre

toutefois s'éveillait…[35]

Меж тем, как изумленный мир

На урну Байрона взирает,

И хору европейских лир

Близ Данте тень его внимает,

Зовет меня другая тень,

Давно без песен, без рыданий

С кровавой плахи в дни страданий

Сошедшая в могильну сень.

Певцу любви, дубрав и мира

Несу надгробные цветы.

Звучит незнаемая лира,

Пою. Мне внемлет он и ты.

Подъялась вновь усталая секира

И жертву новую зовет.

Певец готов; задумчивая лира

В последний раз ему поет.[36]

Заутра казнь, привычный пир народу;

Но лира юного певца

О чем поет? Поет она свободу:

Не изменилась до конца!

"Приветствую тебя, мое светило!

Я славил твой небесный лик,

Когда он искрою возник,

Когда ты в буре восходило.

Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню

И власти древнюю гордыню

Развеял пеплом и стыдом:

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,

Я слышал братский их обет,

Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ.

Я зрел, как их могущи волны

Всё ниспровергли, увлекли,

И пламенный трибун предрек, восторга полный,

Перерождение земли.

Уже сиял твой мудрый гений,

Уже в бессмертный Пантеон

Святых изгнанников входили славны тени,

От пелены предрассуждений

Разоблачался ветхий трон;

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! о безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, – не виновна ты,

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой:

Но ты придешь опять со мщением и славой, —

И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Всё ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит, жаждою томим;

Так – он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

Так буря мрачная минет!

Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:

Я плахе обречен. Последние часы

Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою

Палач мою главу подымет за власы

Над равнодушною толпою.

Простите, о друзья! Мой бесприютный прах

Не будет почивать в саду, где провождали

Мы дни беспечные в науках и в пирах

И место наших урн заране назначали.

Но, други, если обо мне

Священно вам воспоминанье.

Исполните мое последнее желанье:

Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;

Страшитесь возбудить слезами подозренье;

В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:

О брате сожалеть не смеет ныне брат.

Еще ж одна мольба: вы слушали стократ

Стихи, летучих дум небрежные созданья,

Разнообразные, заветные преданья

Всей младости моей. Надежды и мечты,

И слезы, и любовь, друзья, сии листы

Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни,

Молю, найдите их; невинной музы дани

Сберите. Строгий свет, надменная молва

Не будут ведать их. Увы, моя глава

Безвременно падет: мой недозрелый гений

Для славы не свершил возвышенных творений;

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,

Храните рукопись, о други, для себя!

Когда гроза пройдет, толпою суеверной

Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,

И, долго слушая, скажите: это он;

Вот речь его. А я, забыв могильный сон,

Взойду невидимо и сяду между вами,

И сам заслушаюсь, и вашими слезами

Упьюсь… и, может быть, утешен буду я

Любовью; может быть, и Узница моя,[37]

Уныла и бледна, стихам любви внимая…"

Но, песни нежные мгновенно прерывая,

Младой певец поник задумчивой главой.

Пора весны его с любовию, тоской

Промчалась перед ним. Красавиц томны очи

И песни, и пиры, и пламенные ночи,

Всё вместе ожило; и сердце понеслось

Далече… и стихов журчанье излилось:

"Куда, куда завлек меня враждебный гений?

Рожденный для любви, для мирных искушений,

Зачем я покидал безвестной жизни тень,

Свободу и друзей, и сладостную лень?

Судьба лелеяла мою златую младость;

Беспечною рукой меня венчала радость,

И муза чистая делила мой досуг.

На шумных вечерах друзей любимый друг,

Я сладко оглашал и смехом, и стихами

Сень, охраненную домашними богами.

Когда ж, вакхической тревогой утомясь

И новым пламенем незапно воспалясь,

Я утром наконец являлся к милой деве

И находил ее в смятении и гневе;

Когда, с угрозами, и слезы на глазах,

Мой проклиная век, утраченный в пирах,

Она меня гнала, бранила и прощала:

Как сладко жизнь моя лилась и утекала!

Зачем от жизни сей, ленивой и простой,

Я кинулся туда, где ужас роковой,

Где страсти дикие, где буйные невежды,

И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,

Вы завлекли меня! Что делать было мне,

Мне, верному любви, стихам и тишине,

На низком поприще с презренными бойцами!

Мне ль было управлять строптивыми конями

И круто напрягать бессильные бразды?

И что ж оставлю я? Забытые следы

Безумной ревности и дерзости ничтожной.

Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,

Ты, слово, звук пустой…

О, нет!

Умолкни, ропот малодушный!

Гордись и радуйся, поэт:

Ты не поник главой послушной

Перед позором наших лет;

Ты презрел мощного злодея;

Твой светоч, грозно пламенея,

Жестоким блеском озарил

Совет правителей бесславных;[38]

Твой бич настигнул их, казнил

Сих палачей самодержавных:

Твой стих свистал по их главам;

Ты звал на них, ты славил Немезиду;

Ты пел Маратовым жрецам

Кинжал и деву-эвмениду!

Когда святой старик от плахи отрывал

Венчанную главу рукой оцепенелой,

Ты смело им обоим руку дал,

И перед вами трепетал

Ареопаг остервенелый.

Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,

Моей главой играй теперь:

Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:

Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!

Пей нашу кровь, живи, губя:

Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.

И час придет… и он уж недалек:

Падешь, тиран! Негодованье

Воспрянет наконец. Отечества рыданье

Разбудит утомленный рок.

Теперь иду… пора… но ты ступай за мною;

Я жду тебя".

Так пел восторженный поэт.

И всё покоилось. Лампады тихий свет

Бледнел пред утренней зарею,

И утро веяло в темницу. И поэт

К решотке поднял важны взоры…

Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет!

Звучат ключи, замки, запоры.

Зовут… Постой, постой; день только, день один:

И казней нет, и всем свобода,

И жив великий гражданин

Среди великого народа.[39]

Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач.

Но дружба смертный путь поэта очарует.[40]

Вот плаха. Он взошел. Он славу именует…[41]

Плачь, муза, плачь!..

<K Родзянке.>

Ты обещал о романтизме,

О сем парнасском афеизме,

Потолковать еще со мной,

Полтавских муз поведать тайны,

А пишешь мне об ней одной…

Нет, это ясно, милый мой,

Нет, ты влюблен, Пирон Украйны!

Ты прав: что может быть важней

На свете женщины прекрасной?

Улыбка, взор ее очей

Дороже злата и честей,

Дороже славы разногласной…

Поговорим опять об ней.

Хвалю, мой друг, ее охоту,

Поотдохнув, рожать детей,

Подобных матери своей;

И счастлив, кто разделит с ней

Сию приятную заботу:

Не наведет она зевоту,

Дай бог, чтоб только Гименей

Меж тем продлил свою дремоту.

Но не согласен я с тобой,

Не одобряю я развода!

Во-первых, веры долг святой,

Закон и самая природа…

А во-вторых, замечу я,

Благопристойные мужья

Для умных жен необходимы:

При них домашние друзья

Иль чуть заметны, иль незримы.

Поверьте, милые мои,

Одно другому помогает,

И солнце брака затмевает

Звезду стыдливую любви.

К***. <Керн>

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный,

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты.

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И длянего воскресли вновь

И божество и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

* * *

Блестит луна, недвижно море спит,

Молчат сады роскошные Гассана.

Но кто же там во мгле дерев сидит

На мраморе печального фонтана?

Арап-эвнух, гарема страж седой,

И с ним его товарищ молодой.

"[Мизрур], недуг тоски душевной

Не от меня сокроешь ты.

Твой мрачный взор, твой ропот гневный,

Твои свирепые мечты

Уже давно мне всё сказали.

Я знаю – жизнь тебе тяжка.

А что виной твоей печали?

Мой сын, послушай старика".

Жених

Три дня купеческая дочь

Наташа пропадала;

Она на двор на третью ночь

Без памяти вбежала.

Вопросами отец и мать

К Наташе стали приступать.

Наташа их не слышит,

Дрожит и еле дышит.

Тужила мать, тужил отец,

И долго приступали,

И отступились наконец,

А тайны не узнали.

Наташа стала, как была,

Опять румяна, весела,

Опять пошла с сестрами

Сидеть за воротами.

Раз у тесовых у ворот,

С подружками своими,

Сидела девица – и вот

Промчалась перед ними

Лихая тройка с молодцом.

Конями, крытыми ковром,

В санях он стоя правит

И гонит всех, и давит.

Он, поровнявшись, поглядел,

Наташа поглядела,

Он вихрем мимо пролетел,

Наташа помертвела.

Стремглав домой она бежит.

"Он! он! узнала! – говорит, —

Он, точно он! держите,

Друзья мои, спасите!"

Печально слушает семья,

Качая головою;

Отец ей: "Милая моя,

Откройся предо мною.

Обидел кто тебя, скажи,

Хоть только след нам укажи".

Наташа плачет снова.

И более ни слова.

Наутро сваха к ним на двор

Нежданая приходит.

Наташу хвалит, разговор

С отцом ее заводит:

"У вас товар, у нас купец;

Собою парень молодец,

И статный, и проворный,

Не вздорный, не зазорный.

Богат, умен, ни перед кем

Не кланяется в пояс,

А как боярин между тем

Живет, не беспокоясь:

А подарит невесте вдруг

И лисью шубу, и жемчуг,

И перстни золотые,

И платья парчевые.

Катаясь, видел он вчера

Ее за воротами;

Не по рукам ли, да с двора,

Да в церковь с образами?"

Она сидит за пирогом,

Да речь ведет обиняком,

А бедная невеста

Себе не видит места.

"Согласен, – говорит отец; —

Ступай благополучно,

Моя Наташа, под венец:

Одной в светелке скучно.

Не век девицей вековать,

Не всё косатке распевать,

Пора гнездо устроить,

Чтоб детушек покоить".

Наташа к стенке уперлась

И слово молвить хочет —

Вдруг зарыдала, затряслась,

И плачет и хохочет.

В смятеньи сваха к ней бежит,

Водой студеною поит

И льет остаток чаши

На голову Наташи.

Крушится, охает семья.

Опомнилась Наташа

И говорит: "Послушна я,

Святая воля ваша.

Зовите жениха на пир,

Пеките хлебы на весь мир,

На славу мед варите,

Да суд на пир зовите".

"Изволь, Наташа, ангел мой!

Готов тебе в забаву

Я жизнь отдать!" – И пир горой;

Пекут, варят на славу.

Вот гости честные нашли,

За стол невесту повели;

Поют подружки, плачут,

А вот и сани скачут.

Вот и жених – и все за стол.

Звенят, гремят стаканы,

Заздравный ковш кругом пошел;

Всё шумно, гости пьяны.

Жених.

"А что же, милые друзья,

Невеста красная моя

Не пьет, не ест, не служит:

О чем невеста тужит?"

Невеста жениху в ответ:

"Откроюсь на удачу.

Душе моей покоя нет,

И день, и ночь я плачу.

Недобрый сон меня крушит".

Отец ей: "Что ж твой сон гласит?

Скажи нам, что такое,

Дитя мое родное?"

"Мне снилось, – говорит она, —

Зашла я в лес дремучий,

И было поздно; чуть луна

Светила из-за тучи;

С тропинки сбилась я: в глуши

Не слышно было ни души,

И сосны лишь да ели

Вершинами шумели.

И вдруг, как будто наяву,

Изба передо мною.

Я к ней, стучу – молчат. Зову —

Ответа нет; с мольбою

Дверь отворила я. Вхожу —

В избе свеча горит; гляжу —

Везде сребро да злато,

Всё светло и богато".

Жених.

"А чем же худ, сказки, твой сон?

Знать жить тебе богато".

Невеста.

"Постой, сударь, не кончен он.

На серебро, на злато,

На сукна, коврики, парчу,

На новгородскую камчу

Я молча любовалась

И диву дивовалась.

Вдруг слышу крик и конский топ..

Подъехали к крылечку.

Я поскорее дверью хлоп,

И спряталась за печку.

Вот слышу много голосов…

Взошли двенадцать молодцов,

И с ними голубица

Красавица-девица.

Взошли толпой, не поклонясь,

Икон не замечая;

За стол садятся, не молясь

И шапок не снимая.

На первом месте брат большой,

По праву руку брат меньшой,

По леву голубица

Красавица-девица.

Крик, хохот, песни, шум и звон,

Разгульное похмелье…"

Жених.

"А чем же худ, скажи, твой сон?

Вещает он веселье".

Невеста.

"Постой, сударь, не кончен он.

Идет похмелье, гром и звон,

Пир весело бушует,

Лишь девица горюет.

Сидит, молчит, ни ест, ни пьет

И током слезы точит,

А старший брат свой нож берет,

Присвистывая точит;

Глядит на девицу-красу,

И вдруг хватает за косу,

Злодей девицу губит,

Ей праву руку рубит".

"Ну, это, – говорит жених, —

Прямая небылица!

Но не тужи, твой сон не лих,

Поверь, душа-девица".

Она глядит ему в лицо.

«А это с чьей руки кольцо?»

Вдруг молвила невеста,

И все привстали с места.

Кольцо катится и звенит,

Жених дрожит бледнея;

Смутились гости. – Суд гласит:

«Держи, вязать злодея!»

Злодей окован, обличен,

И скоро смертию казнен.

Прославилась Наташа!

И вся тут песня наша.

* * *

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

* * *

Заступники кнута и плети,

[О знаменитые<?>] князь<я>,

[За <всё> <?>] жена [моя] [и] дети

[Вам благодарны] как <и я><?>.

За вас молить [я] бога буду

И никогда не позабуду.

Когда позовут

Меня на полную<?> расправу,

За ваше здравие и славу

Я<?> дам<?> царю<?> мой первый кнут.

* * *

[Словесность русская больна]

Лежит в истерике она

И бредит языком мечтаний,

[И хладный между тем зоил

Ей Каченовский застудил]

Теченье месячных изданий.

* * *

На небесах печальная луна

Встречается с веселою [зарею],

Одна горит, другая холодна.

Заря блестит невестой молодою,

Луна пред ней, как мертвая, бледна.

Так встретился, Эльвина, я с тобою.

<Из письма к Вяземскому.>

Сатирик и поэт любовный,

Наш Аристип и Асмодей,

Ты не племянник Анны Львовны,

Покойной тетушки моей.

Писатель нежный, тонкий, острый,

Мой дядюшка – не дядя твой,

Но, милый, – музы наши сестры,

Итак, ты всё же братец мой.

Вакхическая песня

Что смолкнул веселия глас?

Раздайтесь, вакхальны припевы!

Да здравствуют нежные девы

И юные жены, любившие нас!

Полнее стакан наливайте!

На звонкое дно

В густое вино

Заветные кольца бросайте!

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Н. Н

Примите «Невский Альманах».

Он мил и в прозе, и в стихах:

Вы тут найдете Полевого,

Вел<икопольского>, Х<вост>ова;

К<няжевич>, дальний ваш родня,

Украсил также книжку эту;

Но не найдете вы меня:

Мои стихи скользнули в Лету.

Что слава мира?.. дым и прах!

Ах, сердце ваше мне дороже!..

Но, кажется, мне трудно тоже

Попасть и в этот альманах.

Сафо

Счастливый юноша, ты всем меня пленил:

Душою гордою и пылкой и незлобной,

И первой младости красой женоподобной.

* * *

Цветы последние милей

Роскошных первенцев полей.

Они унылые мечтанья

Живее пробуждают в нас.

Так иногда разлуки час

Живее сладкого свиданья.

Октября

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

Проглянет день как будто по неволе

И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку

И пожелать веселых много лет.

Я пью один; вотще воображенье

Вокруг меня товарищей зовет:

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы

Меня друзья сегодня именуют…

Но многие ль и там из вас пируют?

Еще кого не досчитались вы?

Кто изменил пленительной привычке?

Кого от вас увлек холодный свет?

Чей глас умолк на братской перекличке?

Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,

Чужих небес любовник беспокойный?

Иль снова ты проходишь тропик знойный

И вечный лед полунощных морей?

Счастливый путь!.. С лицейского порога

Ты на корабль перешагнул шутя,

И с той поры в морях твоя дорога,

О, волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе

Прекрасных лет первоначальны нравы:

Лицейский шум, лицейские забавы

Средь бурных волн мечталися тебе:

Ты простирал из-за моря нам руку,

Ты нас одних в младой душе носил

И повторял: "На долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!"

Друзья мои, прекрасен наш союз

Он как душа неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен

Сростался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,

Запутанный в сетях судьбы суровой,

Я с трепетом на лоно дружбы новой.

Устав, приник ласкающей главой…

С мольбой моей печальной и мятежной,

С доверчивой надеждой первых лет,

Друзьям иным душой предался нежной;

Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,

Ты в день его Лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе – фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Всё тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,

Для всех чужой, как сирота бездомный,

Под бурею главой поник я томной

И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришел, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,

И дивное волненье мы познали;

С младенчества две музы к нам летали,

И сладок был их лаской наш удел:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты гордый пел для муз и для души;

Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты…

Опомнимся – но поздно! и уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук

Не стоит мир; оставим заблужденья!

Сокроем жизнь под сень уединенья!

Я жду тебя, мой запоздалый друг —

Приди; огнем волшебного рассказа

Сердечные преданья оживи;

Поговорим о бурных днях Кавказа,

О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне… пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

О сколько слез и сколько восклицаний,

И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!

И всю до дна в честь нашего союза!

Благослови, ликующая муза,

Благослови: да здравствует Лицей!

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого? о други, угадайте…

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему…

Кому ж из нас под старость день Лицея

Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой…

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведет,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провел без горя и забот.

<Из письма к Вяземскому.>

В глуши, измучась жизнью постной,

Изнемогая животом,

Я не парю – сижу орлом

И болен праздностью поносной.

Бумаги берегу запас,

Натугу вдохновенья чуждый,

Хожу я редко на Парнас,

И только за большою нуждой.

Но твой затейливый навоз

Приятно мне щекотит нос:

Хвостова он напоминает,

Отца зубастых голубей,

И дух мой снова позывает

Ко испражненью прежних дней.

* * *

Брови царь нахмуря,

Говорил: "Вчера

Повалила буря

Памятник Петра".

Тот перепугался.

«Я не знал!.. Ужель?» —

Царь расхохотался.

«Первый, брат, апрель!»

Говорил он с горем

Фрейлинам дворца:

"Вешают за морем

За два <->!..

То есть разумею, —

Вдруг примолвил он, —

Вешают за шею,

Но жесток закон". —

Соловей и кукушка

В лесах, во мраке ночи праздной

Весны певец разнообразный

Урчит и свищет, и гремит;

Но бестолковая кукушка,

Самолюбивая болтушка,

Одно куку свое твердит,

И эхо вслед за нею то же.

Накуковали нам тоску!

Хоть убежать. Избавь нас, боже,

От элегических куку!

Движение

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

* * *

Всё в жертву памяти твоей:

И голос лиры вдохновенной,

И слезы девы воспаленной,

И трепет ревности моей,

И славы блеск, и мрак изгнанья,

И светлых мыслей красота,

И мщенье, бурная мечта

Ожесточенного страданья.