Баллада об отречении джордано
А. X.
Отрекаюсь, господи Иисусе,
Отрекаюсь, хмурый Магомет.
С разумом, как с дьяволом, в союзе
Утверждаю: благодати нет.
Нет в Иерусалиме Иордана,
Есть обыкновенная река.
Неаполитанец, я, Джордано,
Утверждаю: истина горька.
Если видишь все с небесной кручи,
Если ты придумал забытье
Здесь в груди Джордано, всемогущий,
Что тебе неверие мое?!
Я ли прочертил железом веху?
Я ли озарил кострами век?
Ты помочь не можешь человеку,
Как тебе поможет человек?
Верующих веру не нарушу,
Но и раб, что входит в божий храм,
Темное сомненье прячет в душу,
Верует с грехами пополам.
Потому что страшно человеку,
Думает живое существо,
Звездную оглядывая реку:
Неужели нету ничего?..
Отрекаюсь! Будут вечно трусы
Взорами глотать пустую синь.
Отрекаюсь, господи Иисусе.
Совесть мне ответствует: «Аминь».
И неверие, огромное, как вера,
Передам я брату своему,
Потому что совесть - это мера,
Большего не надо никому.
Но, сойдя с заоблачных кочевий,
Самодержца сдерживая тик,
Ты воскликнешь, господи, во гневе:
«На костер, - прикажешь, - еретик!»
Что же я отвечу? Был я молод,
Занималось утро в серебре,
Но за твой пронизывавший холод
Я готов согреться на костре.
Знаю, у огня столпится оголь,
Руки греть и бормотать: «Иисус…»
«Господи, на одного не много ль?» -
Я подумаю и с дымом вознесусь.
Снова раб возьмется за тележку,
Но, преданье смутное храня,
Юноша подымет головешку
И прикурит молча от огня…
ДЕВУШКА С ВЕЛОСИПЕДОМ
О девчонка в красной майке,
Душу не трави!
Подмосковная лужайка
Посреди Москвы.
Прислонясь к велосипеду,
Молча ты стоишь
У Московского Совета,
У цветных афиш.
В красной майке, в черных брюках
Молча ты стоишь
Юной вестницею юга…
Каплет с крыш…
И нахлынула такая
Вдруг печаль,
Неподатливо-тугая,
Как педаль.
Отливают лак и никель
Новизной.
Может, нужен тебе ниппель
Запасной?
Юность с кислыми дарами:
Хлеб, война, кизил.
Я любимую на раме,
Понимаешь, не возил!
Но вопросы безответны
У жар-птиц.
У колес велосипедных
Много спиц.
В майской майке, огневая,
На седло
Ты садишься, понимаю,
Не назло.
Мчишь без памяти,
Глотая холодок.
Только рубчатый на памяти
Следок…
* * *
А. Х.
Ты говоришь: «Никто не виноват,
Но теплых струй не вымолить у рек.
Пускай в долинах давят виноград,
Уже в горах ложится первый снег».
Я говорю: «Благодарю твой смех».
Я говорю: «Тобой одной богат.
Пускай в горах ложится первый снег,
Еще в долинах давят виноград».
ЯСТРЕБ-ПЕРЕПЕЛЯТНИК
Когда летит на черноморские долины
Усталый запах вызревших плодов,
Тогда кончается сезон перепелиный,
Охотники пускают ястребов.
Что ястребу? Ему бы в небо взвиться,
Но, странную тревогу затая,
По-своему грустит и плачет птица
И не спешит в далекие края.
Бездомный дух, горячая истома,
Дух перелета головы пьянит:
А ловчий ястреб кружится у дома
И даже сесть на руку норовит.
И, на него в смятении похожий,
Предчувствием хозяин оглушен:
Ведь, что ни говори, товарищ все же,
Еще один окончился сезон.
Что ястреб мне? Что ястребиный коготь?
Отчалит осень в золотом дыму,
Но та привязанность не может не растрогать,
Хотя она, конечно, ни к чему.
КУВШИНЫ
Сквозь листья по струе луча
Жара стекает на лощины.
Кувшины моют у ручья
Три женщины, как три богини.
Берут за шиворот кувшин,
Чтоб воду выплеснуть наружу,
Как будто прошлогодних вин
Безжалостно смывают душу.
Чтоб не осталось и следа!
Звенят кувшины от затрещин!
Стекает пьяная вода
К ногам разгоряченных женщин.
Я останавливаюсь вдруг,
Внезапным сходством пораженный:
В загаре обнаженных рук
Загар кувшинов обожженных.
Работала день ото дня
В порыве творчества едином
Природа солнца и огня
Над женщиной и над кувшином.
Прекрасна древняя игра,
Где шлепают водой из ведер,
Где линии кувшиньих бедер
Идут от женского бедра.
Широкий материнский жест!
Чадохранительницы края
Винохранилища, катая,
Смеясь, купают, как невест.
В ДАВИЛЬНЕ
В давильне давят виноград -
Вот что важнее всех событий.
В дубовом дедовском корыте
Справляют осени обряд.
Крестьяне, закатав штаны,
Ведут языческие игры,
Измазанные соком икры
Работают, как шатуны.
Работают крестьяне в лад.
Гудит дубовая колода,
Летят на гроздья капли пота,
Но пот не портит виноград.
Жуют ногами виноград!
И нету ног святей и чище,
По травам летним, по грязище
Ступавших тыщи лет подряд.
Жизнь - это что такое, брат?
Давильня, а не живодерня.
Но дьявол путает упорно,
И кости юные трещат.
Люблю давильни вязкий чад,
Шипенье, чмоканье и стоны,
Спиртовый воздух напряженный…
В давильне давят виноград.
Топырится над гроздью гроздь,
Как груди смуглые южанок.
Дождемся свадебных гулянок,
Тогда, тогда, как повелось.
Хозяин распахнет подвал.
Друзьям собраться за столом бы!
Взорвутся солнечные бомбы!
Под стол слабейших, наповал!
За стойкость мужества, мужчины,
За клин, что вышибает клин!
Неважно, кто открыл кувшин,
А важен вкус вина в кувшине.
Пью, рог тяжелый накреня,
Да будет рогом изобилья,
А если что сказать забыл я,
Друзья доскажут за меня.
КОФЕЙНЯ
Нет, не ради славословий
Экзотических причуд
Нам в кофейне черный кофе
В белых чашечках несут.
Сколько раз в житейской буре
Обездоленный мой дух
Обретал клочок лазури
После чашки или двух!
Веселящие напитки,
Этот вашим не чета,
Мне от вас одни убытки
Да похмелья чернота.
Глянуть в будущее смело
Спьяну всякий норовит,
Здесь, друзья, другое дело:
Ясность мысли веселит.
От всемирного дурмана
Напузырится душа…
Черный кофе - без обмана,
Ясность мысли хороша.
Принимаю очевидный
Мир без радужных одежд,
Пью из чашки яйцевидной
Долю скорби и надежд.
Пью и славлю кофевара,
В ясной памяти пою
Аравийского отвара
Неподкупную струю.
Спросит смерть у изголовья:
- Есть желания, проси!
Я отвечу: - Ясный кофе
Напоследок принеси.
ГРАНАТ
Гранат - некоронованный король,
Хотя на нем зубчатая корона.
Сладчайшую испытываю боль,
Когда ему распахиваю лоно.
Гигантское в руках веретено,
Что солнечную нить в себя вкрутило.
Зерно к зерну, граненое зерно
В ячейку каждую природа вколотила.
Теперь никак не оторвать мне глаз,
Полураскрытая передо мной пещера,
Где каждый мне принадлежит алмаз,
Но мера жажды - стоимости мера.
Ты прикатился к нам из жарких стран.
Ты рос, гранат, на дереве ислама.
Но, пробужденный, ты прожег Коран,
Однажды вспыхнувши под пальцами Хайяма.
Скажи, гранат, где истина, где ложь?
Я проклял золотую середину!
Но ты заступник мой, и ты ведешь
Светящеюся лампой Аладдина.
Ворвись, гранат! Развороши нам жизнь!
Мы стали слишком въедливы и скупы,
Чтоб яростною свежестью зажглись
Непоправимо стынущие губы!
Чтоб мы, глотая эту чистоту,
Учились, терпкую обсасывая мякоть,
Выкладывать себя начистоту,
Начистоту смеяться или плакать.
Чтоб этот красный кубок под конец
Испить до дна и ощутить такое,
Что в нас вложили тысячи сердец,
Но вложены они в одно большое.
Тяжелый плод ладонями зажат.
Тягучей влагой губы освежаю.
Я выжимаю медленно гранат,
Как будто тяжесть штанги выжимаю.
Так вот где тайна мощной красоты!
В тебе, гранат, земля соединила
Взрывную силу сжатой кислоты
И сладости томящуюся силу.
ХУДОЖНИКИ
На морду льва похожая айва,
Какая хмурая и царственная морда!
Впервые в жизни я подумал гордо:
Чего-то стоит наша голова!
Мы обнажаем жизни аромат.
Все связано - и ничего отдельно,
И творческая радость не бесцельна,
Когда за нами люди говорят:
«Мы связаны. Природа такова.
На свете любопытного до черта!
На морду льва похожая айва,
Какая мудрая и царственная морда!»
ПРИЧИНА БОГА
Когда сквозь звездный мир, натужась,
Мы прорываемся подчас,
Пространственный и честный ужас,
Как в детстве, настигает нас.
Куда втекает эта млечность?
Что за созвездием Стрельца?
Где бесконечности конечность?
Что за конечностью конца?
Но беспредельные просторы
Рождают беспредельный страх.
И, как слепец рукой опоры,
Опоры ищем в небесах.
Тогда душевное здоровье
Всевышний возвращает нам.
Вселенная - его гнездовье,
В огнях далеких мощный храм!
И бездна не грозит, ощерясь,
И нам не страшно ничего.
Он так велик, что даже ересь
Живет под куполом его.
Дом Бога высится над нами,
Мы в краткой радости земной
Защищены его стенами
От бесконечности дурной.
СВИДАНЬЕ
Сквозь сутолоку улицы московской,
Сквозь легкий дождь она ко мне бежала,
От столкновенья робости с отвагой
Порывисто струился каждый шаг.
Струились волосы и платье на груди,
Разбросанно струился легкий плащ,
Разорванно, как финишная лента,
Струился шарф. Она ко мне бежала,
Досадуя на все, что гасит скорость,
Как бы выбрасываясь из одежды,
Ладонями дождинки отстраняя,
Как отстраняют ветки на пути…
Вот так она бежала через площадь,
Закинув голову движеньем олимпийским,
С лицом, горящим и надменным от стыда.
Так в древности к возлюбленным бежали
Или, прекрасна в доблести гражданской,
В кварталы Рима римлянка вбегала,
Чтоб городу кричать: «Враг у ворот!»
И стоит ли теперь мне говорить,
Что мы в кино чуть-чуть не опоздали.
Шла итальянская картина в этот день.
СТАРИКИ
Не умирайте, старики,
Я вас прошу, не умирайте,
Удите рыбу у реки,
Табак в ладонях растирайте.
Не молодиться напоказ,
Я против старческих чечеток,
Но ваш медлительный рассказ
Под щелканье янтарных четок…
Я вспоминаю каждый раз
Ваш облик, солнцем прокопченный,
Оазисы знакомых глаз
Над местностью пересеченной.
Не умирайте, старики,
Я вас прошу, не умирайте!
Любому смыслу вопреки
Живите, в шахматы играйте.
Шагнуть не вздумайте за край
И не заглядывайте в яму.
Ты - первая не умирай.
Я больше всех боюсь за маму.
Далекая седая мать
Все ждет, когда я преуспею.
- Ну ладно, - говорю, - успею…
Но страшно лень преуспевать.
…Прекрасно летом в царство птиц
Катить, забыв про поясницу,
Из всех тиранских колесниц
Младенческую колесницу.
А что тираны? Кровь, туман
Да лживой скуки постоянство.
И чем несчастнее тиран,
Тем абсолютнее тиранство.
…Вы, как деревья в листопад,
Еще в плодах судеб, событий…
Благословляю ваш закат!
И все-таки - не уходите.
РАЗГОВОР С ГЕНЕРАЛОМ Н.
Памяти А. Твардовского
Седой и смуглый генерал,
Весь в орденах, как в латах,
На клубной сцене вспоминал
Свой путь, друзей крылатых.
Неповторимы времена
Мальчишеских идиллий.
Неповторимы имена,
Которые любили…
Горел великий ореол,
Мы верили с друзьями,
Что круглосуточно орел
Парит под облаками.
Спасать на льдине четверых
Рвались в любой квартире.
Но гибли тысячи других
Во глубине Сибири.
Быть может, зная эту боль,
Но и помочь не в силе,
Вы, как поэты в алкоголь,
В рекорды уходили.
Той темы не коснусь пером
Попутно и поспешно.
Я не о том, я не о том,
Хоть и о том, конечно.
Но вы сказали под конец:
- Когда б не время, верьте,
Пахал бы землю, как отец
Ее пахал до смерти.
Подумать только - генерал!
Нет, генерал не пахарь.
Зал эту шутку принимал
И, принимая, ахал.
Зал аплодировал еще,
Он знать давал, ликуя,
Что понимает хорошо
Дистанцию такую.
С грехом и горем пополам
Тот самодержец умер.
Но прокатился по рядам
Его державный юмор.
Я понимаю, генерал,
Не та, не та эпоха.
Но ведь и Лев Толстой пахал,
А разве это плохо?
При громкой славе на виду,
Простите откровенье,
Откуда к черному труду
Негласное презренье?
Не дай мне Бог надеть узду
Угрюмого урода.
Но если каждому звезду -
Не хватит небосвода.
Пускай иной трудом долез,
Свою звезду нащупал.
Его, качая, до небес
Бросать опять же глупо.
Не в том, что, вырвавшись из тьмы,
Чего-то достигаем,
А дело в том, что вы и мы
Россию постигаем.
Но силу права между тем
Мы путали с мандатом…
«Кто был ничем, тот станет всем…»
И даже депутатом?
Да я и сам не доверял
Случайным тем приметам.
Нет, не придирка, генерал,
Ах, если б только в этом…
Меня тревожит юный зал,
И если я запальчив,
Прошу прощенья, генерал,
Но ведь и я не мальчик.
ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ
Устав от первобытных странствий
Под сводами вечерних крыш,
Вне времени, хотя в пространстве,
Летучая трепещет мышь.
Как будто бы под мирным кровом,
Тишайший нанеся визит,
В своем плаще средневековом
Вдруг появился иезуит.
И вот мгновенье невесомо,
Как серый маленький дракон,
Кружит, принюхиваясь к дому:
Что в доме думают на сон?
Так порождает суеверье
Ее неслышимый полет
Не тем, что выродились перья,
А тем, что птица не поет.
Она колышется над нами,
Прильнув к открытому окну,
Пастообразными крылами
Прядет гнилую тишину.
Толчется птица и не птица,
Кружит, безмолвие храня,
И вдруг на светлое садится,
Но светлого боится дня.
И этот облик полуптичий
Висит, неясностью страша.
Но с адским символом двуличья
Не соглашается душа.
Добычи вечная дележка
Под сводами пещер и крыш…
Сова - летающая кошка -
Летучую кромсает мышь!
ОПОЗДАВШИЕ К ПИРУ
Опоздавшие к пиру
Пьют с расчетом, умно.
Веселятся не с жиру,
Им другое дано.
Захмелевшие гости,
Кверху лица задрав,
Как бы с радостной злостью
Ошарашили: - Штраф!
Отшутиться потуги:
Значит, снова штрафник?
Улыбаются други:
Ты все тот же, шутник.
Значит, снова на пушку?
Значит, радуйся, цел?
Он гостей и пирушку
Трезво взял на прицел.
Пиджаки или фраки -
Не понять ни черта.
Поутихли вояки -
Только дым изо рта.
И женились, поди-ка,
Поубавился пыл.
Только бывший заика
Заикаться забыл.
Обивали ладоши,
Поднимали бокал…
Постаревший святоша
Алкоголиком стал.
И страшнее, чем маски
(На бюро! На парад!) -
Лица в желтой замазке,
Восковые подряд.
Опоздавшие к пиру
Пьют с расчетом, умно.
Веселятся не с жиру,
Им другое дано.
Недовольны, не в жилу.
(Закуси! Сулугун!)
Он берег свою силу,
Как дыханье бегун.
Он берег. А не слишком?
Сжал мучительно рот:
- Эту горечь, братишка,
Что-то хмель не берет.
Я кайлом и лопатой
Двадцать лет продолбил.
Я последний ходатай
Магаданских могил.
Значит, кончено? Крышка!
Променяли на снедь!
Эту горечь, братишка…
- Пред-ла-га-ется петь!
Словно обухом в темя
Этот радостный крик.
То ли рухнуло время,
То ли треснул ледник.
То ли в панике урки:
Наше дело - хана!
То ли в радость придурки:
- Помянем пахана!
От напитков ударных
Зашатались миры
От снегов заполярных
До родимой дыры.
Как рубаху с размаху,
Баянист рвет меха.
Разрывай хоть до паху -
Не замоешь греха.
Гости пьяны в дымину.
Именинника дичь.
Продымили домину,
Хоть пожарников кличь.
Этот прямо из глотки
К умывалке прирос.
Как на тонущей лодке
Захлебнулся насос.
Разъезжаются гости.
В зверобойных мехах.
Отработаны кости,
Как на бойне в цехах.
А хозяйка устала.
Обескрыленный взгляд.
- Вы с вокзала?
- С вокзала.
Надо ж, как говорят,
Столько лет и событий…
- Да, такие дела…
- Ради бога, звоните,
Мне еще со стола…
В мутный час предрассветный,
Среди страшных утрат,
Что ему этот бедный
Грустной женщины взгляд?
Он уходит куда-то,
Лагерей старожил,
Одинокий ходатай
Магаданских могил.
Он уходит.. Россия..
Скрип шагов. Тишина.
Словно после Батыя,
Спит вповалку страна.
ГЕРМАНИЯ (1934)
Орало радио на площадях, глашатай двадцатого века.
У входа в рай стоял морфинист под вывескою «Аптека».
Гипнотизеры средней руки на государственной службе,
Читали доклады штурмовики о христианской дружбе.
И равно летели потом под откос, слушая мерные звуки,
И те, кого усыпил гипноз, и те, кто спали от скуки.
А скука такая царила в стране, такое затменье рассудка,
Что если шутка могла развлечь - только кровавая шутка.
Молчали надгробья усопших домов, молчали могилы и морги.
И сын пошел доносить на отца, немея в холодном восторге.
Орало радио на площадях, глашатай двадцатого века,
Пока не осталось среди людей ни одного человека.
А дни проходили своей чередой, земля по орбите вращалась,
Но совесть, потерянная страной, больше не возвращалась.
ДВОЕ
Потрескивали по ночам цикады
В сухом смолистом древнем сосняке.
Они звучали странно, как цитаты
Из книги вечности на мертвом языке.
А тело юное дневным палящим жаром
Бестрепетно дышало в простоте,
Светящееся в темноте загаром,
Остыть не успевало в темноте.
И день вставал, как счастье, неподвижен,
Чтоб тут же лечь в горячие пески.
Под сосняком веснушчатым и рыжим
Баркасы драили ночные рыбаки.
Пыталась петь, слегка перевирала
Мелодии полузабытой вязь.
Ладонями песок перебирала.
Стекала струйка, мягко золотясь.
Такие же волна перетирала
Песчинки у оранжевой косы.
Ладонями песок перебирала.
Текли и таяли песочные часы.
Как струйка этого песка во власти
Судьбы, по-своему сверяющей весы,
Не понимали двое, что у счастья
Такие же песочные часы.
Не понимали двое. Но в наклоне
Ее руки сквозила эта связь…
Безвольно и безоблачно с ладони
Стекала струйка, слабо золотясь.
ПРОЩАНИЕ С ОСЕНЬЮ
Последние осенние деньки.
Над морем стелются прощальные дымки.
У солнца над водой прощальный взгляд.
А люди медлят и прощаться не хотят.
Но солнце говорит: «Пора, прошу.
Я вам еще с дороги напишу».
В последний раз коричневый навар
Вам в чашечки сливает кофевар.
Медлительный в природе перелом.
В последний раз работая веслом,
Рыбак прощальную оглядывает ширь.
Слепа судьба, но леска - поводырь.
Клюет лобан! Вот тяжелеет снасть.
Почуяв над собой чужую власть,
Он гневно рвет тугую тетиву,
С крючком во рту ныряет в синеву.
Он будет плавать в темной глубине
С железным привкусом свободы на губе.
Закуривает медленно рыбак
И долго смотрит на воду, чудак.
Над морем зыблется голубоватый пар.
Он кровью слушает лучей нежаркий жар…
Перебирает прошлое в уме…
Но что это под банкой на корме?
Он шпильку ржавую - как этот день далек!
Из-под ребра шпангоута извлек.
И запах водорослей вдруг ударил в нос,
Тяжелый, острый, тянущий взасос…
Он думает: «Она стояла здесь.
Железный привкус у свободы есть».
А голос с пристани летит во все концы,
Как бы приказ для всех: - Отдать концы!..
В ЗООПАРКЕ
В зоопарке узнал я, не в школе,
Умирают фламинго в неволе.
У директора вечно волынка:
Нарушается план по фламинго.
Умирают без шума, без жалоб…
Что ей, птице, на ножке стояла б…
В теплоте электрической грелки
Подаются лягушки в тарелке.
А по стенам от края до края
Виды все африканского рая.
Виды разные и пампасы,
Травы красные, как лампасы.
Над фламинго кричат попугаи.
Колорит создавать помогая.
Жизнь прекрасна. Одна лишь заминка:
Умирают в неволе фламинго.
НА КАТКЕ
Чуть усталых от побежек
По живому хрусталю
Обожаю конькобежек,
Конькобежцев не люблю.
Только в девичьей натуре
Эти гибкие круги,
Удлиненные фигуры,
Удлиненные шаги.
В струях музыки и света
Мчатся музыкой двойной
Разноцветные планеты
По орбите ледяной.
Полюсов соединенье,
Искры сыплются вразлет!
Жар подспудного горенья
Тянет девушек на лед.
Что не скажется словами.
Ни в какие времена,
Пишут девушки ногами
Вековые письмена.
Я однажды расшифрую
Борозду за бороздой,
Как пластинку ледяную,
Круг арены ледяной.
Юной женственности сила
Силы пробует не зря!
Слишком долго тормозила
Слишком вязкая земля…
И покуда боги дремлют,
Амазонки сквозь века
Горячат и гонят землю
Острой шпорою конька.
СТУДЕНТЫ
На ужин - булка. Поцелуи,
Как увлажняющие струи.
Какая может быть зубрёжка,
Когда луна глядит в окошко?
Долой учебник и тетради!
От хохота трясутся пряди.
Летят шпаргалки, как листовки -
Знак забастовки.
Ему или себе в угоду
Влетает в зеркало, как в воду!
Ужимки и дикарский танец,
Смущающий зеркальный глянец.
Но не смущается напарник:
- Огня, - кричит, - я твой пожарник!
К нему в объятья, полыхая,
На койку прыгает, лихая.
От сумасшедшего веселья
Дрожит студенческая келья.
ВЕЧЕР
Серебристый женский голос
Замер у опушки.
Гулко надвое кололось
Гуканье кукушки.
День кончался. Вечерело
На земной громаде.
В глубине лазури тлела
Искра благодати.
День кончался. Вечерело
В дачном захолустье.
И душа сама хотела
Этой свежей грусти.
И, как вздох прощальный, длился
Миг, когда воочью
Божий мир остановился
Между днем и ночью.
ОДА АПЕЛЬСИНУ
Хозе Ф.
О апельсин, моя отрада,
Мы в южном все-таки родстве,
Ты - как внезапная Гренада
В январской ледяной Москве.
В нас оживают сластолюбы
При виде долек золотых,
Преувеличенных, как губы
У современниц молодых.
Вокруг оранжевого шара
Движенье стужи и жары,
Но проспиртована недаром
Ткань его плотной кожуры.
Еще отравленные тучи
Дождят с отравленных небес,
Но сладок дух его могучий,
Он в панцирь золотистый влез.
Так мы храним от жизни хмурой
Надежды сладостный мотив,
Своею собственною шкурой
Всю горечь быта процедив.
И мир становится огромней,
Когда великолепный плод
С лотка морозного в лицо мне
Испанской кровью полыхнет!
УПРЯЖКА
Что за выдумка, однако?
Среди зимних сосен рыжих
Впереди бежит собака,
Сзади - девушка на лыжах.
Легкой палкою махая,
Поводок в руке - внатяжку,
Мчится девушка лихая,
Рвется храбрая упряжка.
В снежном вихре, в клубах дыма
Налетели, пролетели.
Полыхнул румянец мимо,
Мимо лыжи прошумели.
Здравствуй, творческая тяга,
Жизни древняя приманка,
Ты, лохматая собака,
Ты, лохматая беглянка.
Только пар качнулся зыбко
Над лыжней, едва протертой.
Мне запомнилась улыбка
На большой собачьей морде.
Затихает в дальней чаще
Серебристое виденье.
Ну, а что такое счастье -
Чудо, молодость, везенье?
Может, зимняя дорога,
Да веселая отвага,
Да фантазии немного,
Да хорошая собака.
ДЕТСТВО
Какая это благодать!
Я вспоминаю: ночью летней
Так сладко было засыпать
Под говор в комнате соседей.
Там люди с нашего двора,
У каждого свой странный гонор.
Мир, непонятный мне с утра,
Сливается в понятный говор.
Днем распадется этот круг
На окрики и дребезжанье.
Но сладок ночью слитный звук,
Его струенье и журчанье.
То звякнут ложкой о стекло,
То хрустнут скорлупой ореха…
И вновь обдаст меня тепло
Уюта, слаженности, смеха.
И от затылка до подошв,
Сквозь страхи детского закута,
Меня пронизывает дрожь,
Разумной слаженности чудо.
Я помню: надо не болеть
И отмечать свой рост украдкой,
И то, что долго мне взрослеть,
И то, что долго, - тоже сладко.
Я постигаю с детских лет
Доверчивости обаянье,
Неведенья огромный свет,
Раскованность непониманья.
Да и теперь внезапно, вдруг
Я вздрогну от улыбки милой.
Но где защитный этот круг
Превосходящей взрослой силы?
Бесплодный, беспощадный свет
И перечень ошибок поздних…
Вот почему на свете нет
Детей, растеряннее взрослых.
ЗМЕЙ
Дымился клей в консервной банке.
С утра, как братья Райт, в чаду
Смолистые строгаем дранки,
Рисуем красную звезду.
И вот, потрескивая сухо,
Сперва влачится тяжело,
Но, ветер подобрав под брюхо,
Взмывает весело и зло.
Он рвется, рвется все свирепей!
Потом мелькает вдалеке,
Как рыба, пойманная в небе,
Зигзагами на поводке,
До самой, самой верхней сини,
Последний размотав моток…
Под ним ленивые разини,
Под ним приморский городок.
А он с размаху бьет по снасти,
Дрожит пружинистая нить!
И полноту такого счастья
Не может небо повторить.
Звезда горящая, флажочек,
Я помню тайную мечту:
Когда-нибудь веселый летчик
Подхватит змея на лету.
Но летчики летели мимо,
Срывались змеи со шнуров…
Назад! Назад! Неудержимо!
А где-то Чкалов и Серов…
Змей улетал из захолустья,
Как чудо, отданное всем.
Глядели с гордостью и грустью
И понимали - насовсем.
НОЧНЫЕ КУРИЛЬЩИКИ
Мужчины курят по ночам,
Когда бессонницу почуют.
Не надо доверять врачам,
Они совсем не то врачуют.
Ночных раздумий трибунал,
Глухие ножевые стычки…
Когда бессилен люминал,
Рукой нашаривают спички.
Огонь проламывает ночь,
Он озарил глаза и скулы,
Он хочет чем-нибудь помочь,
Пещерный, маленький, сутулый.
По затемненным городам
Идет незримая работа,
Мужчины курят по ночам,
Они обдумывают что-то.
Вот низко прошуршит авто,
Вот захлебнется чей-то кашель…
Но все не так и все не то,
И слышно, как скребется шашель.
Трещит, разматываясь, нить:
Удачи, неудачи, числа…
Как жизни смысл соединить
С безумьем будничного смысла?
Спит город, улица и дом.
Но рядом прожитое плещет.
Как птица над пустым гнездом,
Над ним душа его трепещет.
Он думает: «Мы днем не те,
Днем между нами кто-то третий,
Но по ночам, но в темноте
Тебя я вижу, как при свете».
Две тени озарит рассвет,
Они сольются на мгновенье,
Она в него войдет, как свет,
Или уйдет, как сновиденье.