Эмпирическая бессмыслица и метафизический смысл драки 2 страница
Отказ от достигнутого уровня свободы, повседневного комфорта и даже беспечности соответствует требованию о безоговорочной капитуляции; тем не менее, все это не остановит новых мстителей. Дело в том, что деморализация гражданского общества произошла значительно раньше и самые выгодные плацдармы для атаки давно захвачены потенциальными террористами. Самый главный из проявившихся разломов связан с постепенным незаметным перерождением, с эволюционным процессом перерастания героического гуманизма в экологический маразм. Права граждан, обретенные их доблестью и самостоятельностью, были неразборчиво раздарены первым встречным, в соответствии с глубоко ошибочным тезисом, будто со всеми можно договориться. Автоматическое расширение правового поля казалось поначалу признаком силы, хотя проницательным умам сразу было ясно, что речь идет о нарастании капитулянтских настроений. Уже война на Балканах продемонстрировала всеобъемлющий кризис фраз-заклинаний, к тому же никогда не договариваемых до конца. Дежурные лозунги маскируют отсутствие мужества и упадок политической воли.
Остановимся лишь на некоторых моментах проявившегося бессилия, всегда характеризовавшего эпохи заката. Начнем с инфляции человеческого достоинства, ведь именно представление о высоком статусе человека составляло главное содержание гуманистического вызова эпохи Возрождения. Еще через двести лет пароль этого мировосприятия сформулировал Гете: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Сегодня мы стали свидетелями торжества прямо противоположного тезиса. Опошленный и обесцененный статус подлинного человека разбрасывается направо и налево; незаметно преодолена граница, отделяющая феномен равноправия от его самопародии, граница, за которой обессмысливаются сами принципы утверждения человеческого достоинства.
На первый взгляд трогательная поддержка албанцев (да и палестинцев) выглядела торжеством демократии: оказано покровительство (да еще какое) обиженным и угнетаемым, а угнетатели поставлены на место самым решительным образом. При этом все эгоистические соображения как будто бы остались в стороне – ради всеобщности абстрактного принципа. Лозунги новых левых воплотились в жизнь на уровне инстинкта и стали центром внутренней повседневной цензуры; кажется, что сделан зримый шаг и к гуманизации природы человека как таковой, в создании синтуры – воспользуемся этим прекрасным термином Станислава Лема. Вот как определяет синтуру (синтетическую культуру) знаменитый фантаст и футуролог:
«Этификация окружающей среды, а также наслажденческо-принужденческие и злопоглощающие технологии, вместе взятые, составляют синтуру» («Осмотр на месте»). Согласно Лему, гуманизм порождает синтуру примерно с той же неизбежностью, с какой социализм, в соответствии с учением Маркса, переходит в коммунизм. В определенный момент умудрение среды обитания доходит и до стадии гедопраксии – распределения счастья по разверстке... Но всякое существенное изменение в экологии ноосферы имеет и свои теневые стороны – закон превратности благих намерений со времен Гегеля не утратил своей действенности и силы. И балканская война, и американская катастрофа представляются прямым следствием перерождения гуманистических принципов в принципы синтуры.
Попробуем восстановить основные вехи, ведущие к этификации окружающей среды и одновременно, как говорит Ницше, к все большему разжижению той доли неразбавленной истины, которую мы готовы вынести. По мере того как всем другим облегчается доступ к обладанию теми же правами, какими обладаю и я, сокращается взаимная интенсивность усилий, требуемых для опознания. В какой-то момент опознавательные знаки «Другого» утрачивают свою определенность и становятся произвольно смещаемыми; тем самым появляется возможность для вольной и невольной фальсификации. Пока на переднем плане успешно отстаиваются и утверждаются права женщин, национальных и сексуальных меньшинств, инвалидов, реабилитированных преступников, на заднем плане разворачиваются куда более глобальные процессы размывания границ между существом и личностью. Диснейленды как важнейшие комбинаты воспитания, компьютерные игры, Голливуд успешно решают задачу одомашнивания всего дикого. Мы видим, как охотно беседуют с нами добрые зверушки, монстрики, динозаврики, призывая нас к конструктивному обсуждению и пониманию их проблем. Нет ничего проще: надо только научиться «трансформироваться» – так теперь называется ускоренный и беспроблемный переход к бытию-для-другого.
Трансформирование и есть первая операция, знаменующая переход от гуманизма к созданию синтуры. К этому моменту для постиндустриального общества ничего радикально другого в других культурах уже не осталось: маски африканских воинов висят в музеях, культ вуду и атрибутика панков успешно стилизованы для безопасного повседневного пользования. И очень жаль, просто до слез жаль динозавров – такие были милашки, не чета современным фаллоцентристам и прочим сербам...
Уже появились первые признаки смягчения отношения к вампирам; из некоторых мультиков следует, что они тоже ни в чем не виноваты, им просто хочется кровушки, и наверняка проблему можно решить конструктивно, в духе Дейтонских соглашений. Утрата навыка распознавания «Другого» на наших глазах приводит к духовной демобилизации. Если вдруг пчелки, обязанные приносить мед, обнаруживают свойство кусаться – и при этом отказываются трансформироваться, несмотря на сочувственное к ним отношение, то такие неправильные пчелы уничтожаются нажатием кнопки. Легкость переключения картинки провоцирует распространение кодекса синтурной справедливости, трансформирующиеся существа избегают возмездия. А динозаврики подрастают, пребывая, до поры до времени, в позе покорности, как в прочной скорлупе, еще более усиливая демобилизацию и инфляцию человеческой подлинности.
Человек, не научившийся сосуществовать с опасностью, отстаивать свою подлинность перед лицом смерти и перед лицом «Другого» (а только так и можно обрести достоинство), уже сделал шаг к аморфному трансформеру. Но не следует обольщаться его терпимостью и мягкостью характера: если сколько-нибудь реальная опасность (в виде неправильных пчел) вдруг просочится в его одомашненное пространство, растерянный обитатель синтуры запросто может повести себя как «сумасшедший с бритвою в руке».
Европа доказала свою гуманность в самой гуманной войне. Если, конечно, гуманность состоит в том, чтобы пожалеть прикованного Минотавра, освободить его, покормить и указать выход из лабиринта. В дальнейшем, выйдя на свободу. Минотавр сможет кормить себя и сам.
Демографические изменения (мягко говоря), происходящие сейчас в Европе, трудно определить точнее, чем феномен контрколонизации. Могли ли представить себе высокомерные и торжествующие плантаторы, несущие «бремя белого человека» в Африке и Азии, что пройдет каких-нибудь сто лет – и бесправные, порабощенные туземцы высадятся на их землях, чтобы мстить? Белые захватчики отступили (или бежали), а через некоторое время черные и цветные нанесли ответный удар, заполонив европейские города, взяв в осаду столицы и наложив на побежденных жесточайшую контрибуцию – разного рода социальные выплаты (пособия безработным, многодетным, больным и т. д.). Причем, в отличие от белых колонизаторов, новые первопроходцы отступать не собираются, они с большей основательностью несут «бремя черного человека», не жалея времени на изучение культуры аборигенов. Не стала исключением и Америка: достаточно вспомнить возникший около двадцати лет назад феномен новых городских джунглей. В центре Чикаго, Детройта и ряда других крупных городов США появились обширные зоны, заселенные латинос, в этих расширяющихся анклавах почти не звучит английская речь, здесь не действуют общефедеральные законы, и даже полиция, соблюдая негласное соглашение, избегает соваться сюда. Все дело в ложности этого негласного соглашения, этой, можно сказать, хасавюртовской капитуляции «открытого общества» перед посланцами другой цивилизации, отнюдь не собирающимися становиться такими, как мы.
В этом диалоге обоюдные заверения и вообще слова играют незначительную роль. Играют роль сила и решимость – но не в форме нанесения точечных ударов и демонстративных акций возмездия, во время которых мститель остается сидеть в комфортном кресле. По-своему блестящая акция террористов-смертников странным образом подтвердила приоритет духа над материей. Еще недавно (во время первой войны в Персидском заливе) казалось, что совершенная техника легко восполнит пробелы в отваге и бесстрашии и образумит всех «плохих парней», как бы далеко те ни находились. Теперь выяснилось, что это не так. Во-первых, «плохие парни» находятся здесь, рядом (им пришлось уступить гостиную, а самим перебраться в прихожую), а во-вторых, для победы в новейшей, самой «модной» войне совсем не обязательно иметь высокотехнологичное и сверхточное оружие – не обязательно иметь даже авиацию и бронетанковые войска. Достаточно безграничной веры в идею и готовности ради этой веры пожертвовать собственной жизнью.
Впрочем, именно это условие было необходимым и достаточным всегда. И когда христиане Европы шли в крестовые походы, не слишком заботясь об оружии, и когда покорители Дикого Запада с заряженными кольтами на ремне учреждали самую совершенную в мире демократию. Сообщество свободных граждан неизменно возникало лишь при участии Духа Воинственности – проблема в том, что социальные институты не могут долго существовать просто по инерции, они нуждаются в периодическом возобновлении оснований своего бытия. Если нет подлинных оснований, определяющих человеческое достоинство, никакие договоренности не помогут. На мой взгляд, хорошей иллюстрацией к сказанному может служить отрывок из воспоминаний полузабытой писательницы XIX века Каролины Павловой. Она описывает свою бабушку, характеризуя ее как истинную аристократку:
«Слуга, подавая чай, стоял перед ней с подносом в руках. Наливая сливки в чашку, она обратилась к нему с вопросом: «Скажи, пожалуйста, зачем же ты так подносом трясешь?
– Так ведь Фиделька (домашняя собачка. – А. С.) больно ноги кусает, ваше превосходительство.
– Велика беда, мой милый, что Фиделька тебе ноги кусает? Должно ли из-за этого подносом трясти?»
Этот забавный пример является лучшим определением жизнеспособности любой элиты. Пока мы готовы так отстаивать свое право жить по своему усмотрению, нам не сможет помешать никто. Бесчисленные калики перехожие, поселившиеся в общеевропейском доме (равно как и в американском), могут сколько угодно доказывать, какие они сирые и убогие, обделенные счастьем и обиженные судьбой. Стоит внимательно выслушать все их аргументы. Но необходимо отметить, что это еще не повод подносом трясти. Иначе третий мир рано или поздно окажется единственным.
МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД ГУДЕРМЕС
Термин «глобализация» представляется крайне приблизительным; под дымовой завесой интеграции и неуклонного сближения позиций скрываются процессы совсем другого характера. Сегодняшняя одержимость общечеловеческими проблемами (определяющая в равной мере и глобализацию, и антиглобализм) во-многом вызвана страхом и неумением решать проблемы личные. Между тем именно личные проблемы всегда составляли смысл бытия человека в мире: опыт любви, риска, верности и предательства, поиск собственного предназначения. Нет ничего важнее, чем эта персональная забота, и даже исторические события происходят лишь тогда, когда становятся перекрестком чьих-то личных проблем. Тем временем интеллектуалы и обыватели Запада, сплошь озабоченные парниковым эффектом, политкорректностью и ужасом перед овечкой Долли, находят себе брачных партнеров по газетным объявлениям и говорят о сокровенном только на кушетке у психоаналитика. Это прогрессирующее тихое помешательство как раз и составляет сущность глобализации.
А что же еще? Всемирная паутина, доступность всех уголков планеты благодаря современным средствам коммуникации? Сегодня европеец или американец по желанию через несколько часов может оказаться в любой точке Земного шара: в Непале, в Бразилии, на просторах Внутренней Монголии. Но везде будут показывать одну и ту же, предназначенную для туристов картинку, бесконечную перемещаемую декорацию, хорошо знакомую по телеэкранам и глянцевым журналам. Проникнуть за кулисы никто не спешит – мало ли какие опасности могут скрываться за кромкой глобализации? Тем более что самое экзотическое уже размещено в витринах: орудия пыток, скальпы, добытые охотниками за головами, атрибуты кровавых культов... Все обезврежено, дистиллировано, глобализовано.
В этой тонкой сеточке, наброшенной поверх кратера вулкана, было приготовлено местечко и для России. Но история распорядилась иначе: вырвавшаяся на поверхность лава изменила всемирный рельеф, и в новых условиях опыт диалога цивилизаций, испытанный Россией, может оказаться поучительным для всех. Кстати, поучительном и в том аспекте, что заслуженное историческое возмездие порой требует меньшей расплаты, чем некое «техническое» недоразумение.
Распад Советского Союза был неминуем – другое дело, что он произошел по нелепым и случайным внутренним границам, в результате чего независимость получили Белоруссия и Казахстан, а Чечня осталась в пределах «федерации». Хотя ясно, что по степени органической чуждости России даже прибалтийские республики не могли идти ни в какое сравнение с Чечней. Но, волею судьбы, Чеченская республика числилась не союзной, а автономной – и это обстоятельство оказалось едва ли не решающим в истории новой России. Иногда кажется даже, что если бы не Чечня, Россия вообще могла бы избежать возмездия за семидесятилетие коммунистического безумия, – и сейчас можно считать величайшим чудом то, что участь Югославии обошла нас стороной. И все же преемственность истории сохранилась: испытание Кавказом выпало на долю и новой федерации; причем по степени мучительности для общества это испытание сопоставимо с переделом собственности, а для сохранения российской государственности кавказский вызов и вовсе представляется решающим.
Сейчас еще рано подводить итоги двух последних чеченских войн, но некоторые промежуточные выводы сделать можно. Во-первых, и с той и с другой стороны погибли люди – никто не знает, сколько их уже убито за два столетия и сколько еще падет просто потому, что России выпало историческое соседство с Чечней: «Соседство с галактикой Кин-дза-дза – наша беда» – говорит один из героев известного фильма. Эти же слова в применении к Чечне мог бы сегодня с полным правом повторить любой ответственный российский политик – только «соседство» Израиля сопоставимо с историческим жребием России, хотя и по разным причинам (в одном случае фактор многократного превосходства арабского мира в населении, в другом – отменные воинские кондиции чеченских боевиков).
Но поразительным образом по закону исторической превратности бандитская республика Ичкерия своим гордым и хищным вызовом предоставила шанс для спасения российской государственности. Здесь следует обратить внимание на важное, если не сказать важнейшее, различие между двумя последними чеченскими войнами. Различие почти не касается сфер стратегии и тактики – собственно военные аспекты обеих компаний для России пока одинаково плачевны – и по соотношению потерь, и по проявлениям преступной нерешительности командного состава, и вообще по степени невежества в «науке побеждать». Но что сразу бросается в глаза, так это отчетливое изменение в настроениях общества, да еще впервые за несколько десятилетий проявленная последовательность власти.
Война 1995-1996 годов была не просто непопулярна, она воспринималась как очередное безумие обанкротившегося государства, как злодейство кремлевской верхушки по отношению к народу. Ведущие СМИ чередовали обличительно-язвительные описания действий «федералов» с пафосом справедливого дела свободолюбивых чеченцев; большинство читателей (зрителей) поддерживало эту тональность или пребывало в растерянности. Полный упадок государственной воли проявлялся и чувствовался повсюду, действующая армия не была исключением.
«Государственные деятели», сегодня отдававшие приказы, завтра трусливо от них отказывались, предавали союзников, трепетали в ожидании публичной порки... Помню, в одной из телепередач, присутствовавший в студии офицер, на вопрос о состоянии боеготовности частей российской армии, простодушно ответил: «Имеющееся оружие позволяет выполнить любую боевую задачу... да кто-ж будет ее выполнять?»
В 1996 году армия (прежде всего офицерское звено) только делала вид, что подчиняется генералитету и Верховному Главнокомандующему. Высшее военное командование в стране принадлежало комитетам солдатских матерей. Это от их имени генерал Лебедь подписал в Хасавюрте акт о полной и безоговорочной капитуляции. Возможностей поступить иначе тогда было ничуть не больше, чем у преемника Гитлера Карла Деница в 1945 году
Вторая чеченская война могла стать последней для России как единого государства. Однако что-то изменилось в структуре происходящего: разразилась очередная балканская компания, символизирующая торжество гуманизма. А главное – впервые за долгие годы проснулось нечто вроде гражданского сознания. Русский, а затем и советский человек всегда был беззащитен перед властью, но перед этой же властью были беззащитны и фаги: именно поэтому они казались придуманными, какими-то ненастоящими, они казались даже союзниками. Израильская военщина, американский империализм воспринимались как дежурные персонажи для газетных карикатур: «На самом деле они, конечно, за нас» – так полагали многие и прежде всего интеллигенция. Слишком уж явной была общность предмета опасений. В одном ряду с нами шли и братья-прибалты, и свободолюбивые грузинские демонстранты. Желание отомстить власти за годы страха и унижения перевешивало все, к тому же в глубине души преобладала странная уверенность, что такую махину все равно не сокрушить.
Между тем никаких оснований для этой уверенности уже не было. Раз за разом власть представала беспомощной и жалкой; появилось и стало крепнуть ощущение совсем другой беззащитности – перед теми самыми врагами, которые вдруг материализовались и стали куда как настоящими. Серия терактов и вторжение в Дагестан (Мовлади Удугов, с присущим ему остроумием назвал эту акцию «зачисткой священных рубежей от кремлевских боевиков») расставили все по своим местам: дрожащая от страха и постоянной неуверенности власть ничего больше не может мобилизовать. Она могла бы мобилизовать только нас, но у нее нет нашей доброй воли, а ничем другим она воспользоваться теперь не может.
Всмотримся подробно в этот простейший акт коллективного самосознания, необходимый для учреждения или переучреждения государства. Вот она власть – такая-сякая, зарплату не платит, школу не реформирует, и дальше следует привычный перечень требований и обид. Но тут вдруг возникает прозрение: а ведь это хитрое, коварное, могущественное существо, незримо парящее над нами в виде пятиконечной звезды или двуглавого орла, просто сдохло, и кроме меня, тебя и прочих других никого вокруг нет.
А все окружающие, будь они хоть трижды генералы, суть всего лишь разрозненные единицы (то есть такие же, как я), которые и копейкой не пожертвуют, а не то что жизнью во имя «новой демократической России», произносимой с ельцинской интонацией. Они, конечно, собираются в группы, но как бы эта группа ни называлась – малышевская группировка или российское правительство, все они в равной мере «под собою не чуют страны», говоря словами поэта. Это бы все ничего, да вот я теперь чую запах гари: горит мой разрушенный взрывом дом. А дальше куплет из знакомой песни, звучащей теперь на новый лад:
Враги сожгли родную хату.
Сгубили всю его семью.
Куда деваться демократу,
Раз визу в Штаты не дают?
Процесс обретения самосознания движется подобно цепочке буддистских истин: безысходность приводит к страданию, страдание приводит к прозрению, прозрение к рождению. Так рождается новое государство, но оно всегда рождалось именно так, как производная от безысходности. Время от времени требуется прояснение оснований существования всех социальных институтов, чтобы стало ясно, для чего они действительно нужны. Россия тут не исключение, сигнал тревоги уже прозвучал и для Европы, и для Америки.
Акт переучреждения государства мог бы, конечно, состояться и раньше, да уж больно отвратительную память оставила о себе предыдущая аватара демона государственности, советская рабоче-крестьянская держава.
Как бы там ни было, но к моменту зачистки России от кремлевских боевиков критическая масса унижения была достигнута. Стартовал процесс передачи моих личных полномочий в точку проекции коллективного желания, и в этой точке однонаправленного излучения воли родилось жизнеспособное (быть может) существо – юный демон государственности. Минимальная степень жизнеспособности определяется выполнимостью простой формулы: я готов пожертвовать своей копейкой ради того, кто готов пожертвовать своей жизнью. Этой малости, если она ежедневно подтверждается, вполне достаточно для процветания государства. Присмотримся к не сразу уловимым, но чрезвычайно важным различиям в ходе двух последних кавказских войн.
Во-первых, поубавилось публикаций в защиту свободолюбивого чеченского народа. Отчасти это вызвано реальным изменением настроений самой пишущей братии – все же и они часть народа. Но главное, потеряли спрос у читателей и зрителей разоблачения безобразий, творимых властью, – ведь власть в кои-то веки пыталась что-то творить, отвечать за свои слова, перестала метаться из угла в угол от страха. Не удалось стать героем Бабицкому – а ведь в первую кампанию ему бы рукоплескали. И, что особенно удивительно для нашей литературократической страны, воззвания mass media вдруг утратили часть своей силы. Персонажи вроде Киселева и Явлинского, занимающие пустующее место властителей дум, обнаружили перед собой стену непривычного равнодушия: говорите, говорите, на этот раз нас с толку уже не собьешь.
Между тем безобразия в действующей армии, конечно же, продолжали твориться, но их характер, если можно так выразиться, изменился в лучшую сторону. Правонарушения, разгильдяйство, неподготовленность солдат и командиров – все это происходило и происходит и по сей день. Что ж, каковы мы, такова и армия. Но достаточно вспомнить беспредел 1996 года – продажу командирами в рабство собственных бойцов, снабжение боевиков оружием в обмен на водку, массовое дезертирство... В этом отношении картина изменилась в корне, основным безобразием, так сказать, стала чрезмерная жесткость зачисток там, где это совсем не требуется, и нерешительность в ситуациях, где, наоборот, нужно действовать предельно решительно. Навык бытия в опасности, главное качество настоящего воина, пока не обретен, но паническое малодушие при соприкосновении с противником исчезает в действующей армии; значит, оно пойдет на убыль и в обществе, появляется шанс консолидации людей в гражданское общество, ибо экзистенциальный статус гражданина перестает быть инопланетной абстракцией.
Вспомним типичные сводки 1996 года: «Потери федералов составили двадцать человек, чеченская сторона потеряла четверых убитыми». Слушающий новости россиянин пребывал в некой дезориентированности: следует ли соболезновать чеченской стороне, или стороне «этих самых федералов»? Сейчас двусмысленность устранена, ни один из кремлевских политологов и аналитиков уже не позволит себе выразиться подобным образом.
Войну, идущую сегодня в Чечне, никому не придет в голову сравнить с Великой Отечественной, но ее нельзя считать и чужой войной, наподобие афганской, финской или первой чеченской. Перед нами попытка ответа на вызов грозной, давно уже набравшей мощь, но пока еще безымянной силы. По ряду причин вызов России был брошен раньше, чем Америке и Европе, и главная из этих причин, конечно же, провоцирующая беспомощность государства. До поры до времени цивилизованный Запад трактовал чеченские события в духе привычных либеральных ценностей, нисколько не догадываясь, по ком звонит колокол. Стенограмма дружных гуманистических причитаний звучала примерно так: «право наций на самоопределение... мужественная борьба гордого народа за независимость... недопустимая жестокость оккупационных войск... имперский синдром... необходимость политических решений... только за столом переговоров». Последнее утверждение повторялось особенно часто и казалось незыблемой истиной (что свидетельствует о том, что скорость забывания уроков истории на протяжении последних веков неуклонно возрастает). Если бы потребовалось в двух словах выразить главный принцип вырождающегося гражданского общества, он звучал бы так: «Со всеми можно договориться». Со всеми – с исповедующими культ вуду, с нильскими крокодилами, с нелегальными эмигрантами, с шариатскими судьями, приговаривающими к смерти тех, кто дерзнул усомниться в незыблемости исламских догматов (любопытно, что из многих тысяч приведенных в исполнение приговоров демократическая общественность обеспокоилась лишь одним единственным, еще не приведенным в исполнение – случаем Салмана Рушди). Можно договариваться с драконами, вампирами и прочими чудовищами – этому учит вся детская кинопродукция Голливуда и новые сборники детских сказок, специально отредактированные в соответствии с рекомендациями ЮНЕСКО... Некоторое исключение в списке возможных партнеров по переговорам составляют коммунисты – да и то не свои собственные, а исключительно русские. Но в целом на всех территориях плюшевой цивилизации торжествовал принцип ее главного пророка, кота Леопольда: ребята, давайте жить дружно.
Больше всего европейцы гордились своим умением договариваться, своей терпимостью и толерантностью – так они называли (впрочем, и продолжают называть) специфическую форму робости и малодушия, заставляющую их выплачивать все возрастающую дань пришельцам, поселившимся в их собственном доме. Подразумеваемым аргументом в оценке чеченских событий служил, конечно, собственный пример: смотрите, мы же договорились, мы прекрасно уживаемся несмотря на все расовые различия, культурные и идеологические расхождения. Побольше чуткости, деликатности, понимания – и добрососедство обеспечено. Казалось, что это маниакальное, давно уже не имеющее никакого отношения к реальности заклинание не может поколебать ничто – ни бегство в пригороды, подальше от добрососедства, ни вынужденные расходы на самые дорогие школы, где можно кое-как оградить своих детей от добрососедствующих сверстников, ни добровольный комендантский час, передающий по ночам всю власть в больших городах Европы и Америки иммигрантам, постепенно консолидирующимся представителям той самой грозной и безымянной силы, находящейся в процессе активного этногенеза. Одним словом – все хорошо, лишь бы не было войны.
Но война случилась. Спровоцированная постыдной слабостью, полной утратой гражданской доблести, война началась 11 сентября 2001 года нападением воинов нового этноса на Нью-Йорк и Вашингтон. Скрепы гуманистических заклинаний распались. Вспышки взрывов высветили мифологическую хронологию, которой подсознательно убаюкивала себя фаустовская цивилизация на излете своего бытия:
Золотой век;
Бронзовый век;
Железный век;
Целлулоидно-плюшевый век.
Этот последний оказался самым коротким. Начавшись на рубеже 60-х бегством империй из своих колоний и контрколонизацией бывших метрополий, век безопасного плюшевого бытия, изначально фальшивый и инфантильный в собственных основаниях, закончился на рубеже почти совпадающим с хронологическим рубежом тысячелетий. И первое, что теперь встает на повестку дня, и будет определять все остальное, это пересмотр духовной формулы, гарантирующей бытие в признанности для «первых двух» миров, давно уже отступивших в глубокие тылы под натиском третьего мира. Пересмотру может помешать очень многое и прежде всего богооставленность, полное исчезновение Духа Воинственности из одряхлевшего тела социума. Вполне возможно, что апостолы кота Леопольда с удвоенной силой начнут воспевать принципы добрососедства и доказывать, что мы сами виноваты: недостаточно ублажали звероящеров (то бишь милых динозавриков), неохотно шли на уступки, и поделом нам досталось. Возможно развитие по истерического варианту, уже проверенному в Югославии и наиболее явственно различимому сейчас. Но существует и вероятность достойного ответа – и тут уместно вновь обратиться к России, вступившей в новый, булатный век на пару лет раньше.
Начало, ознаменованное взрывами в Москве и Волгодонске, было вполне истерическим. Разгневанные граждане призывали с телеэкранов покончить с подонками, уничтожить осиное гнездо террористов ковровым бомбометанием. Сразу была задействована простейшая схема противостояния «мы – они», древнейшая идеологическая составляющая военной мобилизации. Мы – хорошие, ни в чем не повинные, открытые и дружелюбные – сама воплощенная доброта. Они – злобные, коварные, сущие порождения дьявола, но к тому же еще подлые и трусливые. Точно такую же схему воспроизвел и президент Буш, не мудрствуя лукаво, провозгласивший Америку авангардом армии добра, выступивший в поход против сил зла, представленных террористами всех мастей. Главным недостатком этой простенькой инфантильной схемы является ее неустойчивость, не выдерживая испытания реальностью, она вскоре перестает убеждать кого бы то ни было. Кроме того, она не способствует пробуждению гражданского мужества, будучи оборотной стороной самосознания плюшевой эпохи, истерическим срывом сторонника бесконечных переговоров. Перед нами типичное проявление слабости, когда страшно смотреть в лицо реальной опасности, хочется поскорее закрыть глаза или нажать на спусковой крючок. Пистолет в дрожащих от страха руках не спасет, не поможет в этом случае и атомная бомба, ее можно выронить себе под ноги.