Об именах

Сколько бы ни было различных трав, все их можно обозначить однимсловом: «салат». Так и здесь, по видом рассуждения об именах, я устроюмешанину из всякой всячины.

У каждого народа есть некоторые имена, которые, уж не знаю почему, не вчести: у нас это — Жан, Гильом, Бенуа.

Далее, в родословных государей есть имена, роковым образомвстречающиеся постоянно: таковы Птолемеи в Египте, Генрихи в Англии, Нарвыво Франции, Балдуины во Фландрии, а в нашей Аквитании в старину — Гильомы,откуда даже, как уверяют, произошло название Гиень: словопроизвоство такогорода следовало бы признать очень натянутым, если бы даже у Платона невстречались столь же грубые его образчики [732].

Для примера можно привести также случай пустяковый, но все же достойныйбыть отмеченным и описанным очевидцем; Генрих, герцог Нормандский, сынГенриха II, короля Англии, давал однажды во Франции пир, на которомприсутствовало столько знати, что забавы ради она разделилась на отряды попризнаку имен: и в первом отряде — отряде Гильомов — оказалось сто десятьрыцарей этого имени, сидящих за столом, не считая простых дворян и слуг.

Рассадить гостей за столами по именам было столь же забавной выдумкой,как со стороны императора Геты [733]установить порядок подаваемых на пирублюд по первым буквам названий: так, например, слуги подавали подряд блюда,начинающиеся на «б»: баранину, буженину, бекасов, белугу и тому подобное.

Далее, существует выражение: хорошо иметь доброе имя, то естьпользоваться доверием и хорошей славой. Но ведь, кроме того, приятнообладать и красивым именем, легко произносимым и запоминающимся. Ибо королями вельможам тогда проще запомнить нас и труднее забывать. И мы сами чащеотдаем распоряжения и даем поручения тем из наших слуг, чьи имена легчевсего слетают с языка.

Я сам наблюдал, как король Генрих II не мог правильно произнестифамилию некоего гасконского дворянина, и он же решил именовать одну изфрейлин королевы по названию местности, откуда она была родом, так какназвание ее родового поместья представлялось ему слишком трудным.

И Сократ также считал выбор красивого имени ребенку достойной заботойотца.

Далее, относительно постройки церкви Богоматери в Пуатье рассказывают,что некий развратный юноша, первоначально живший на том месте, приведя ксебе однажды девку, спросил ее имя, а оно оказалось — Мария; тогда онвнезапно проникся таким религиозным трепетом и уважением к пресвятому имениДевы, матери нашего Спасителя, что не только тотчас же прогнал блудницу, нокаялся в своем грехе всю остальную жизнь. И в ознаменование этого чуда наместе, где находился дом юноши, построили часовню Богоматери, а впоследствиии стоящую сейчас церковь. Здесь благочестивое исправление произошло черезслово и звук, проникший прямо в душу. А вот другой случай, в том же роде,когда воздействие на телесные вожделения оказали музыкальные звуки. Находясьоднажды в обществе молодых людей, Пифагор почувствовал, что они,разгоряченные пиршеством, сговариваются пойти и учинить насилие в одномдоме, где процветало целомудрие. Тогда Пифагор приказал флейтисткенастроиться на другой лад и звуками музыки мерной, строгой, выдержанной вспондейном ритме, понемногу заворожил их пыл и убаюкал его.

Далее, не скажет ли потомство о реформах, современниками которых мыявляемся, что они показали свою проникновенность и правоту не только тем,что боролись с пороками и заблуждениями, наполнив весь свет благочестием,смирением, послушанием, миром и всякого рода добродетелями, но дошли и дотого, что восстали против старых имен, которые нам давались прикрещении, Шарля, Луи, Франсуа, чтобы населить мир Мафусаилами, Иезекиилями,Малахиями, гораздо сильнее отдающими верой? Некий дворянин, мой сосед,который обычаи прошлого предпочитал нынешним, не забывал сослаться при этоми на великолепные, горделивые дворянские имена былых времен — дон Грюмедан,Кадреган, Агезилан — утверждая, что даже по звучанию их чувствуется, чтолюди те были иного полета, чем какие-нибудь Пьер, Гильом и Мишель.

Далее, я весьма признателен Жаку Амио за то, что, произнося однажды нафранцузском языке проповедь, он оставил все латинские имена внеприкосновенности, а не коверкал их и неизменял так, чтобы они звучали нафранцузский лад. Сначала это немного резало слух, но затем, благодаря успехуего перевода «Жизнеописаний» Плутарха, вошло во всеобщее употребление иперестало представляться нам странным. Я часто высказывал пожелание, чтобылюди, пишущие исторические труды по-латыни, оставляли наши имена такими,какими мы знаем их, ибо когда Водемон превращается в Валлемонтануса [734]ивообще не переиначивается на греческий или латинский лад, мы перестаем ужеразбираться в чем-либо и что-либо понимать.

В заключение скажу, что обыкновением именовать каждого по названию егопоместья или лена — очень дурной обычай, приводящий у нас во Франции к самымплохим последствиям: ничто на свете не способствует в такой мерегенеалогической путанице и недоразумениям. Младший отпрыск благородногорода, получив во владение землю, а вместе с нею и имя, по которым онприобрел известность и почет, не может отказаться от него без ущерба длясвоей чести; через десять лет после его смерти земля переходит к совершеннопостороннему человеку, который поступает точно так же; вы сами можетесообразить, легко ли будет разобраться в их родословной. Незачем далекоходить за примерами — вспомним о нашем королевском семействе, где скольковетвей, столько и фамильных прозвищ, а корни фамильного древа теряются внеизвестности.

И все эти изменения происходят так свободно, что в наше время я невидел ни одного человека, достигшего прихотью судьбы исключительно высокогоположения, который не обретал бы немедленно новых родовых званий, его отцунеизвестных и взятых из какой-либо знаменитой родословной; и легко понять,что незнатные фамилии особенно охотно идут на подобную подделку. Сколько унас во Франции дворян, заявляющих права на происхождение от королевскогорода! Я полагаю — больше, чем тех, которые на это не притязают. Один из моихдрузей рассказал мне такой весьма забавный случай. Однажды собрались вместенесколько дворян, и они принялись обсуждать спор, возникший между двумясеньорами. Один из этих сеньоров, благодаря своим титулам и брачным связям,имел известные преимущества перед простыми дворянами. Из-за этого егопреимущества каждый, пытаясь сравняться с ним, приписывал себе — кто то, ктоиное происхождение, ссылаясь на сходство своего фамильного имени скаким-либо другим, либо на сходство гербов, либо на старую грамоту,сохранявшуюся у него в доме; и самый ничтожный из этих дворян оказывалсяпотомком какого-нибудь заморского государя. Так как этот спор происходил заобедом, тот, кто рассказал мне о нем, вместо того, чтобы занять свое место,попятился назад с нижайшими поклонами, умоляя собравшихся извинить его зато, что он до сих пор имел смелость пребывать среди них, как равный; теперьже, узнав об их высоком происхождении, он будет чтить их, согласно ихрангам, и ему не подобает сидеть в присутствии стольких принцев. После этойшутовской выходки он крепко отругал их: «Будьте довольны, клянусь богом,тем, чем довольствовались наши отцы, и тем, чем мы в действительностиявляемся; мы и так достаточно много собой представляем — только бы нам уметьхорошо поддерживать честь своего имени; не будем же отрекаться от доли и отсудеб наших предков и отбросим эти дурацкие выдумки, только вредящие тем,кто имеет бесстыдство на них ссылаться».

Гербы не более надежны, чем фамильные прозвища. У меня, например,лазурное поле, усеянное золотыми трилистниками, и золотая львиная лападержит щит, пересеченный красной полосой. По какому особому праву этиизображения должны оставаться только в моей семье? Один из зятьев перенесетих в другую; какой-нибудь безродный, приобретший землю за деньги, сделаетсебе из них новый герб. Ни в чем другом не бывает столько изменений ипутаницы.

Но это рассуждение заставляет меня перейти к другому вопросу. Подумаемхорошенько, и ради господа бога, приглядимся внимательно, на какихоснованиях зиждутся слава и почет, ради которых мы готовы перевернуть весьмир; на чем покоится известность, которой мы с таким трудом домогаемся. Вконце концов, какой-нибудь Пьер или Гильом является носителем этой славы, еезащитником, и она его касается ближе всего. О, полная отваги человеческаянадежда! Зародившись в какое-то мгновенье в ком-то из смертных, она готовазавладеть необъятным, бесконечным, вечным! Природа одарила нас забавнойигрушкой! А что такое эти Пьер или Гильом? Всего-навсего пустой звук, триили четыре росчерка пера, в которых — заметьте при этом! — так легконапутать. Право, я готов спросить: кому же в конце-концов, принадлежит честьстольких побед — Гекену, Глекену или Геакену? [735]. Здесь такой вопросуместнее, чем у Лукиана, где Σ греч. спорит с Τ, ибо

non levia aut ludicra petuntur

Praemia. [736]

Здесь дело немаловажное: речь идет о том, какой из этих букв воздатьславу стольких осад, битв, ран, дней, проведенных в плену, и услуг,оказанных французской короне этим ее прославленным конетаблем. Никола Денизо [737]дал себе труд сохранить лишь самые буквы, составлявшие его имя, носовершенно изменил их порядок, чтобы путем их перестановки создать себеновое имя — граф д’Альсинуа, которое и венчал славой своего поэтического иживописного искусства. А историку Светонию было дорого только значение егоимени, и он сделал Транквилла наследником своей литературной славы, отказавв этом Ленису, как прозывался его отец [738]. Кто поверил бы, что полководцуБаярду принадлежит только та честь, которую он заимствовал у деяний ПьераТеррайля? [739]И что Антуан Эскален допустил, чтобы на глазах его капитан Пулени барон де Ла-Гард похитили у него славу стольких морских путешествий итрудных дел, совершенных на море и на суше? [740]

Кроме того, эти начертания пером одинаковы для тысяч людей. Сколько утого или иного народа носителей одинаковых имен и прозваний! А сколько такихсреди различных народов в различных странах и на протяжении веков? Историязнает трех Сократов, пять Платонов, восемь Аристотелей, семь Ксенофонтов,двадцать Демет-риев, двадцать Феодоров. А сколько еще их не сохранилось впамяти истории — попробуйте угадать! Кто помешает моему конюху назватьсяПомпеем Великим? Но в конце-то концов, какие способы, какие средствасуществуют для того, чтобы связать с моим покойным конюхом или тем другимчеловеком, которому в Египте отрубили голову, соединить с ними этипрославленные сочетания звуков и начертания букв так, чтобы они могли имигордиться?

Id cinerem et manes credis curare sepultos? [741]

Что знают оба великих мужа, одинаково высоко оцененных людьми,Эпаминондо том прославляющем его стихе, который в течение стольких веков передаетсяиз уст в уста:

Consiliis nostris laus est attrita Laconum? [742]

и Сципион Африканский о другом стихе, относящемся к нему:

А sole exoriente supra Maeotis paludes

Nemo est qul factis me aequirarare queat? [743]

Людей, живущих после них, ласкает сладость подобных восхвалений,возбуждая в них ревность и жажду славы, и бессознательно, игрой воображения,они переносят на усопших эти собственные свои чувства; а обманчивая надеждазаставляет их верить, что они сами способны на такие же деяния. Богу этоизвестно. И тем не менее,

ad haec se

Romanus, Graiusque, et Barbarus induperator

Erexit, causas discriminis atque laboris

Inde habuit: tanto maior famae sitis est quam

Virtutis [744].