Глава xiii

О втором важнейшем разделе знаний -- о поэзии. Разделение поэзии наэпическую, драматическую и параболическую. Три примера параболической поэзии Ну а теперь перейдем к поэзии. Поэзия -- это род учености, взначительной мере ограниченный в отношении средств словесного выражения, нозато весьма свободный и ничем не связанный в отношении своего содержания.Поэтому, как мы уже сказали с самого начала, она относится к воображению,которое обладает способностью воссоздавать и придумывать любые самыеневероятные сочетания вещей иди отделять друг от друга предметы вдействительности неотделимые. Но, как мы заметили выше, понятие поэзии можетвосприниматься в двух смыслах: с точки зрения словесного выражения либо сточки зрения ее содержания. В первом случае она представляет собойопределенный род речи: ведь стихотворение, стих -- это понятиестилистическое, определенная форма выражения, не имеющая отношения к самомупредмету, ибо в равной степени можно в стихотворной форме излагать подлинныесобытия и в прозаической -- события вымышленные ^. Во втором смысле мы ссамого начала назвали поэзию одним из основных видов знаний и поставили ее водин ряд с историей, ибо она представляет собой не что иное, какпроизвольное подражание истории. Таким образом, стремясь в нашем разделениивыяснить и показать истинный характер каждой отрасли знания и не следуя (вомногих случаях) обычным установившимся принципам разделения, мы исключаем израссмотрения в настоящий момент сатиры, элегии, эпиграммы, оды и томуподобное и переносим разговор о них в разделы философии и ораторскогоискусства. Под именем же поэзии мы рассматриваем здесь только историю,произвольно воссозданную фантазией писателя. Если не говорить о техпринципах деления, которые у поэзии оказываются общими с историей (ведьсуществуют вымышленные хроники, вымышленные жизнеописания, даже вымышленныеповествования), наиболее правильным и соответствующим сущности предметаявляется деление поэзии на эпическую, драматическую и параболическую.Эпическая поэзия во всех отношениях подражает истории, так что ее можно былобы порой принять за последнюю, если бы только она не прибегала весьма часток слишком уж большим преувеличениям. Драматическая поэзия -- это как бы наглядная история; она изображаетсобытия так, как будто они происходят непосредственно перед нашими глазами,история же показывает их как уже совершившиеся. Параболическая же поэзия --это история, выражающая абстрактные понятия посредством чувственных образов. Эпическая поэзия (назовем ее героической, имея при этом в виду еесодержание, а не стихотворную форму) возникает, по-видимому, из самыхблагородных оснований и отвечает прежде всего требованиям самой человеческойприроды. Ведь так как чувственный мир по своему значению ниже, чем разумнаядуша (anima rationalis), то поэзия, очевидно, в изобилии дает человеческойприроде именно то, чего не может ей дать история, и так или иначеудовлетворяет человеческий ум хотя бы тенями вещей за отсутствием вещейдействительных. В самом деле, если внимательнее рассмотреть все это, то мынайдем в поэзии бесспорное доказательство того, что человеческая душастремится к величию более великолепному, к порядку более совершенному, кразнообразию более прекрасному, чем те, которые можно обнаружить в самойприроде за все время существования рода человеческого. Поэтому, так какдеяния и события, составляющие предмет реальной истории, не обладают такимвеличием, которое было бы способно удовлетворить человеческую душу,возникает поэзия, творящая события более героические. Так как истиннаяистория излагает ход событий, совсем не заботясь о том, чтобы ондемонстрировал торжество добродетели и наказание порока, то поэзияисправляет его, приводя действия к такому финалу, в котором бы торжествовалзакон возмездия, воздавая каждому по заслугам. Наконец, истинная история,рассказывая о многих весьма похожих друг на друга событиях, в конце концовнеизбежно становится скучной и неинтересной, поэзия же привлекает к себевнимание рассказом о событиях неожиданных, разнообразных, о внезапныхпеременах, превратностях судьбы и т. д. Таким образом, поэзия не толькодоставляет художественное наслаждение, но и способствует возвышению духа иулучшению нравов. Поэтому вполне заслуженно в ней можно увидеть даже нечтобожественное, ибо она возвышает дух и увлекает его к небесам, стремитсясогласовать образы вещей со стремлениями души, а не подчинить душудействительности (то что делают разум и история). Благодаря всем этимпривлекательным свойствам и очарованию, покоряющему человеческую душу,усиленному еще и музыкой, придающей особую сладостность ее воздействию,поэзия легко достигла того, что даже в самые грубые эпохи, даже у варваров,там, где другие искусства и науки были совершенно уничтожены, онапользовалась почетом и уважением. Драматическая же поэзия, для которой театр -- это весь мир, можетприносить исключительную пользу при условии правильного понимания своихцелей. Ибо театр может быть и великой школой истины, и опасной школойпороков. Что касается пороков, то театр насаждает их в изобилии, наука жеистины в наше время совершенно забыта ^. Между тем, хотя в современныхгосударствах театральные представления считаются пустым развлечением (еслитолько они не приближаются слишком уж сильно к сатире и не становятсяопасными в своих критических выпадах), древние настойчиво стремились к тому,чтобы театр стал школой воспитания гражданской доблести. А великим мудрецами выдающимся философам театр представлялся своего рода инструментом,заставляющим звучать струны человеческой души. И вот что еще удивительноверно (и в то же время остается тайной природы) : человеческая душаоказывается значительно более открытой и доступной для аффектов ивпечатлений в тот момент, когда люди собираются вместе, чем тогда, когда онинаходятся наедине с собой. Параболическая поэзия занимает выдающееся место среди остальных видовпоэзии и представляется людям чем-то священным и величественным, тем болеечто сама религия широко пользуется ее средствами и с ее помощью осуществляетсвязь между божественным и человеческим. Однако и она имеет свои недостаткиблагодаря тому легкомыслию и несерьезности, с которыми люди относятся каллегориям. Она является, так сказать, "палкой о двух концах" и может бытьиспользована в прямо противоположных целях. Она может затемнять смысл, номожет и раскрывать его. В первом случае она -- хитроумное орудие обмана, вовтором -- определенное средство обучения. И это средство обучения, котороепомогает раскрыть смысл явлений, в древности использовалось особенно широко.Поскольку открытия и выводы человеческого разума (даже те, которые в нашевремя общеизвестны и очевидны) были в то время новыми и непривычными, толюди с трудом воспринимали тонкость этих рассуждений и приходилось прибегатьк образным сравнениям и примерам, более доступным для понимания, чемабстрактные умозаключения. Поэтому мы встречаем у древних на каждом шагумножество всякого рода мифов, притч, загадок и сравнений. Отсюда числаПифагора, загадки Сфинкса, басни Эзопа и т. п. Да и почти все афоризмыдревних мудрецов раскрывают их мысли, пользуясь сравнениями, И у римлян,народа в те времена еще совершенно необразованного, Менений Агриппа " спомощью притчи добился прекращения восстания плебеев. Наконец, подобно томукак иероглифическое письмо древнее буквенного, так и притчи появляютсяраньше отвлеченных логических доказательств. Даже в наше время притчаобладает, как и раньше, исключительной силой воздействия, ибо ни однологическое доказательство не может быть столь наглядным и очевидным, ни одинпример не может быть более удачным. Вторая функция параболической поэзии, по существу противоположнаяпервой, состоит в том, чтобы (как мы уже сказали) скрывать истинный смыслособенно тех вещей, достоинство которых требует, чтобы они были скрыты отвзоров непосвященных каким-то покровом; и именно поэтому таинства религии,секреты политики, глубины философии облекаются в одежды басен и аллегорий.Сомневаются, заключают ли в себе древние поэтические мифы некий тайныйсмысл? Во всяком случае сам я могу заявить, что склонен видеть в оченьмногих мифах древних поэтов глубокий скрытый смысл. И нас не заставитпрезрительно относиться к ним то, что эти мифы считаются теперь интереснымилишь для маленьких детей да школяров грамматического класса и им не придаютсерьезного значения. Наоборот, отлично известно, что сочинения, содержащиеэти мифы, являются, если не говорить о Священном писании, древнейшими извсех, которые создало человечество, а сами мифы еще намного древнее и этихпроизведений (ибо известно, что они не были созданы самими этими писателями,а восприняты ими из древней традиции) и поэтому мифы эти похожи на какое-тонежное дуновение, проникшее в греческие свирели из песен более древнихнародов. И так как все попытки истолкования этих мифов, предпринимавшиеся досих пор, принадлежат людям некомпетентным, весьма поверхностно образованными не могут никоим образом удовлетворить нас, то следует думать, чтофилософская интерпретация древних мифов и притч как наука еще должна бытьсоздана. Мы приведем здесь один или два примера такого толкования. Можетбыть, это и не так уж и важно само по себе, но хотелось бы сохранитьпринятый нами принцип изложения, состоящий в том, чтобы, если что-топредставляется неясным относительно тех научных трудов, которые мы считаемнеобходимым создать, всегда давать советы и приводить примеры того, какследует выполнить это. А иначе, пожалуй, кто-нибудь подумает, что у нас нетничего, кроме самого поверхностного представления о предмете, и что мы,подобно авгурам ^, умеем только в уме своем оценивать пределы, но не знаемпутей, ведущих туда. Этот раздел поэзии, как никакой другой, нуждается вдальнейшем исследовании, дабы поэзия, как растение, выросшее само собою набогатой почве и никем не посеянное, поднялась над другими искусствами инауками и широко распростерлась над ними. Однако приведем всего лишь трипримера: первый --- из области естественных наук, второй -- из областиполитики и последний -- из области этики. Первый пример философской интерпретации древних мифов в естественной философии О ВСЕЛЕННОЙ ПО МИФУ О ПАНЕ Древние не имели единого мнения о происхождении Пана. Одни считали егосыном Меркурия, другие представляли себе его происхождение совершенно иначе.Говорили, что Пенелопа сожительствовала со всеми своими женихами и плодомэтого беспорядочного сожительства явился Пан. Не следует оставлять безвнимания и третью версию его происхождения: некоторые считали Пана сыномЮпитера и Гюбрис (т. е. богини дерзости). Каковы бы ни были, однако, версииего происхождения, его сестрами всегда считались Парки, жившие в подземнойпещере. Сам же Пан жил всегда под открытым небом. С древних времен Панаизображают так: на голове у него острые, прямые рога, высоко поднимающиеся кнебу, все тело его густо покрыто шерстью и курчавыми волосами, длиннаяборода. Облик его наполовину человеческий в верхней части тела иполузвериный -- в нижней, козлиные ноги. В руках у него -- знаки его власти:в левой -- свирель, сделанная из семи тростниковых трубочек, в правой --посох, изогнутый сверху. Одет он в шкуру леопарда. Что касается его функций,то он считался богом охотников, пастухов и вообще сельских жителей, а такжевладыкой гор. Кроме того, подобно Меркурию, он был вестником богов. Онсчитался также предводителем нимф, которые все время вели вокруг негохороводы и плясали; спутниками его были сатиры и силены. Помимо всегопрочего он обладал способностью внушать страх, особенно пустой и суеверный,который назывался паническим. Деяния его немногочисленны. Главное местосреди них занимает состязание, на которое он вызвал Купидона и был побежденим ^. Известно также, что он поймал в сети и усмирил гиганта Тифона. А крометого, рассказывают, что, когда Церера в горе и негодовании из-за похищенияПрозерпины скрылась от богов и людей и все боги всячески старались ееразыскать, отправившись в поисках ее во все концы земли, только Пану покакой-то счастливой случайности удалось во время охоты встретить ее. Оносмелился также вступить в музыкальное состязание с Аполлоном и дажеоказался победителем по решению судьи состязания Мидаса (за это решениеМидас получил ослиные уши, хотя ему и удавалось их прятать). У Пана почти небыло любовных связей. Древние называют лишь две или три, что можетпоказаться весьма удивительным, тем более что буквально все древние богибыли весьма любвеобильны. Рассказывают только, что он любил нимфу Эхо,которая даже считалась его женой. Кроме нее он был влюблен еще в другуюнимфу -- Сирингу: эта любовь была местью разгневанного Купидона, котороготот осмелился вызвать на состязание. Говорят также, что однажды он увлек вглубокую чащу леса Луну. У него не было никакого потомства, что в равнойстепени удивительно. так как боги, особенно мужчины, были очень плодовиты.Правда, некоторые считают его дочерью бойкую служанку Ямбу. которая всегдаразвлекала гостей веселыми историями; говорят, что она была дочерью Пана отего жены Эхо. Таков в общих чертах миф о Пане. Пан (как показывает уже само имя) ^ олицетворяет и представляет собойВселенную, т. е. всю совокупность вещей. О его происхождении существует (даи, естественно, может существовать) два мнения: или он происходит отМеркурия, т. е. божественного слова (что утверждает, не подвергая это нималейшему сомнению, и Священное писание, да и те философы, которые большедругих, как полагают, прониклись божественной мудростью), или же онпроисходит из беспорядочного смешения семян (confusae semina) вещей. Ведьнекоторые из философов считают, что семена вещей бесконечно разнообразны посвоей субстанции; отсюда возникла теория "гомеомерий", которую создал или,может быть, лишь развил Анаксагор. Некоторые высказывали болеепроницательное и разумное мнение о том, что для создания всего разнообразиявещей вполне достаточно первооснов, обладающих одной и той же субстанцией,но разнообразных по форме, хотя формы эти вполне определенны. Все жеостальное, по их мнению, зависит от их положения и соединения друг с другом.На этой основе возникает учение об атомах, которое развивал Демокрит, хотясоздателем его был Левкипп. Другие же хотя и выдвигали какое-то одно началосущего (Фалес -- воду, Анаксимен -- воздух, Гераклит -- огонь), однако жесчитали, что это начало, будучи актуально единым, потенциально являетсяразнообразным и делимым, скрывающим в себе семена всех вещей. Те же, кто(подобно Платону и Аристотелю) утверждал, что материя вообще лишена каких быто ни было свойств, аморфна и безразлична к формам, значительно ближеподходили к смыслу мифа. Они рассматривали материю как публичную женщину, аформы -- как ее клиентов ". Таким образом, все мнения о первоосновах вещейсводятся к этим двум основным положениям: либо мир происходит от Меркурия,либо от Пенелопы со всеми ее женихами. Третья версия происхождения Пананаводит на мысль о том, что греки, по-видимому, слышали что-то, то ли отегиптян, то ли каким-либо иным путем, о еврейских религиозныхпредставлениях. Эту версию можно отнести не к первоначальному состояниюмифа, когда он лишь создавался, а к тому времени, когда уже произошлогрехопадение Адама и мир стал доступен смерти и порче. Это состояние было иостается порождением Бога и греха (или дерзости). Ведь грех Адама былрезультатом дерзости, так как он "захотел стать подобным Богу". Такимобразом, все эти три версии происхождения Пана могут оказаться по-своемуправильными, если правильно учитывать и обстоятельства, и время их создания.Ведь этот Пан (каким мы его теперь видим и понимаем) происходит отбожественного слова, и вместе с тем в его создании принимает участие ибесформенная материя (которая, впрочем, сама является созданием Бога), игрех, принесший с собой порчу. Судьбы вещей поистине являются сестрами их природы. Ведь понятие судьбыохватывает и происхождение вещей, и их существование, и их гибель, равно каки упадок и возвышение, страдание и счастье, наконец, вообще любое состояниеиндивидуума, которое, однако, за исключением каких-то выдающихсяиндивидуумов (будь то человек, или город, или народ), вообще не поддаетсянаблюдению и познанию. Но источником всех этих столь разнообразных состоянийиндивидуумов является Пан, т. е. природа вещей, так что по отношению киндивидуумам природные связи и нить Парок представляют собой по существуодно и то же. Кроме того, Пан, по представлению древних, живет всегда подоткрытым небом, Парки же -- в огромной подземной пещере, откуда онивнезапно, как вихрь, налетают на людей: этот образ говорит о том, чтоприрода и внешняя сторона Вселенной открыты и доступны для взора, судьбы жеиндивидуумов скрыты и неожиданны. И если даже брать понятие судьбы в болеешироком смысле, применяя его решительно к любому факту, а не только к болееили менее замечательному, то и в этом смысле оно великолепно совпадает спонятием мироздания, ибо в природе нет ничего столь незначительного, что неимело бы своей причины, и, с другой стороны, нет ничего столь великого, чтов свою очередь не зависело бы от чего-то другого. Итак, сама мастерскаяприроды в споем лоне и в своих недрах производит все явления, большие ималые, в свое время и по определенному закону. Поэтому нет ничегоудивительного в том, что Парки изображаются законными сестрами Пана. ВедьФортуна -- дочь черня и привлекает лишь несерьезных философов. Конечно же,Эпикур произносит но только безбожные, но даже, как мне кажется, исовершенно безумные речи, когда говорит, что "лучше верить мифу о богах, чембыть рабом судьбы" *", как будто во Вселенной, подобно острову в море, можетсуществовать хоть что-нибудь, что было бы свободно от естественнойвзаимосвязи вещей. Но дело в том, что Эпикур (как явствует из егособственных слов), приспосабливая свою естественную философию к нуждам своейэтики и подчиняя ее им, не желал допустить ни одного теоретическогоположения, которое могло бы подействовать угнетающе и болезненно на душу,нарушить и поколебать знаменитую эвтимию ("благодушие"), понятие,заимствованное им у Демокрита. Поэтому, заботясь скорее о радостномсостоянии духа, чем об истине, он полностью освободился от тяготеющего надлюдьми ига, отбросив прочь как неизбежность судьбы, так и страх передбогами. Однако об отношении Парок и Пана сказано вполне достаточно. Мир (Пан) изображается с рогами -- внизу, в основании, широкими икверху заостренными. Но и вся природа образует собой своего рода заостреннуюпирамиду. Действительно, индивидуумы, образующие основание природы,бесчисленны; они образуют многочисленные виды; в свою очередь видыобъединяются в роды; эти последние, поднимаясь к более общим категориям,постепенно все теснее стягиваются, пока наконец природа не соединяется какбы в одной точке; это и обозначается пирамидальной формой рогов Пана. Нетсовершенно ничего удивительного и в том, что его рога достигают даже донеба: ведь самое возвышенное в природе, т. е. общие идеи, в какой-то мересоприкасается с божественным. Поэтому и говорили, что знаменитая, воспетаяГомером цепь естественных причин прикреплена к подножию престола Юпитера,поэтому же все, кто занимался метафизикой и изучал вечное и неизменное вприроде, отвлекаясь в какой-то мере от преходящих вещей, приходилиодновременно с этим к занятиям естественной теологией: до такой степениблизок и естествен переход от вершины пирамиды природы к вещам божественным. Трудно найти более тонкий и верный образ, чем изображение тела природы,покрытого волосами, -- ведь это же лучи, которые исходят от различных вещей.Действительно, лучи -- это своего рода волосы или "шерстяной покров"природы, ибо все в природе в большей или меньшей степени испускает лучи.Особенно ясным это становится в зрительной способности, точно так же как иво всяком проявлении магнетизма и вообще во всяком действии на расстоянии.Ведь обо всем, что способно действовать на расстоянии, поистине можносказать, что оно испускает лучи. Но особенно длинны волосы в бороде Пана,так как лучи, исходящие от небесных тел, и прежде всего от солнца, действуютна особенно большом расстоянии и проникают повсюду, совершенно меняя,переделывая и наполняя жизнью все не только на поверхности земли, но даже ипод землей. Этот образ оказывается еще более изысканным, если мы вспомним,что само солнце кажется нам бородатым, когда его закрывает сверху облако иснизу из-под облака пробиваются яркие лучи. В высшей степени правильно и изображение тела природы, обладающегодвоякой формой (biforme), ибо тела высшей сферы отличны от тел низшей.Действительно, первые благодаря своей красоте, равномерности и устойчивостидвижения, а также своему господству над землей и земными вещами с полнымоснованием изображаются в облике человека, ибо человеку по природе присущестремление к порядку и господству. Вторые же вследствие своейбеспорядочности, неустойчивости движения и подчинения в большинстве случаевнебесным явлениям вполне могут удовольствоваться образом бессловесногоживотного. Более того, та же двоякая форма тела может олицетворять ивзаимоотношение видов. Ведь ни один из существующих в природе видов не можетрассматриваться как простой, но всегда предстает как заимствующий что-то удругого вида и как бы слитый из двух элементов. В самом деле, человек имеетчто-то общее с животным, животное -- с растением, растение -- снеодушевленным телом, и по существу все обладает двойственной природой илюбая вещь оказывается результатом соединения элементов высшего и низшеговидов. Очень тонкой и остроумной является аллегория, заключенная в образекозлиных ног и раскрывающая восхождение земных тел к областям атмосферы инеба, где они существуют как бы в подвешенном состоянии и откуда они скореепадают, чем спускаются. Ведь коза -- животное горное, она любит взбиратьсяна крутые скалы и почти повисать над пропастью; нечто подобное происходитудивительным образом и с вещами, казалось бы принадлежащими к нижней сфере,что особенно ясно, когда мы наблюдаем облака или метеоры. Поэтому Гильберт,написавший книгу о магните ^, основанную на тщательнейших и обстоятельныхэкспериментальных данных, имел немалые основания высказать предположение отом, что, возможно, тяжелые тела на большом расстоянии от Земли постепеннотеряют способность падать. Пан держит в руках два символа -- гармонии и власти. Ибо свирель изсеми тростниковых трубочек достаточно ясно символизирует созвучие и гармониювещей или единство согласия и разногласия, возникающее в результате движениясеми планет. Ведь в небе нельзя обнаружить другие неправильные движения илиявные отклонения, за исключением движения семи планет. Эти отклонения иблуждания в сочетании с устойчивым, постоянным и неизменным по отношениюдруг к другу положением звезд способны определять как устойчивость видов,так и изменчивость индивидуумов. Ну а если на небо существуют все же именьшие планеты, которые, однако, нельзя обнаружить невооруженным глазом,или если на небе происходят какие-то более значительные изменения, как это,например, можно сказать о движении некоторых комет в надлунном пространстве,то их, конечно, можно представить в виде или совсем немой свирели, илииздающей только время от времени отдельные звуки: ведь они либо не оказываютна нас никакого воздействия, либо лишь ненадолго прерывают гармониюсемитрубчатой свирели Пана. Посох же является прекрасной метафорой власти,ибо пути, указываемые природой, могут быть то прямыми, то окольными. Этотпосох, или прут (virga), изогнут именно в своей верхней части, ибо все, чтосовершает в мире божественное провидение, осуществляется не прямо, асложными и окольными путями, так что внешний ход событий может поройпоказаться противоречащим их подлинному смыслу, как это можно видеть напримере сказания об Иосифе, проданном в Египет ^, и на других подобныхпримерах. Да и все более или менее разумные правители с большим успехомвнушают и указывают народу то, что они считают нужным и полезным для него,опять-таки не прямо, а исподволь, прибегая к разного рода уловкам иоколичностям. И даже в чисто естественных процессах (хотя, пожалуй, этоможет показаться и удивительным) легче обмануть природу, чем грубо подавитьее, и, таким образом, то, что осуществляется слишком прямо, оказываетсячасто неудачным и приносящим вред самому же себе, тогда как обходный ипостепенный путь бывает и удобнее, и эффективнее. Очень удачна и остроумнааллегория одежды Пана -- накидки, сделанной из шкуры леопарда. Ведь шкуралеопарда пятниста. Но и небо усеяно звездами, моря -- островами, земляпокрыта цветами, да и вообще почти все отдельные вещи обладают неоднороднойповерхностью, которая является своего рода "одеждой" вещи. Говоря о занятиях Пана, трудно было найти более верную и удачнуюаллегорию, чем сделав его богом охотников. Ведь любой акт природы, любоедвижение, любое развитие есть не что иное, как охота. Ведь и науки, иискусства "охотятся" за своими созданиями, человеческие замыслы преследуютсвои цели, да и все вообще создания природы стремятся либо к тому, чтобынайти пищу, либо к тому, чтобы получить какое-то удовольствие и наслаждение,потому что каждый идет на охоту или ради добычи, или для собственногоудовольствия, прилагая к этому все свое умение и все силы: Львица за волком бежит свирепая; волк за козою, А за китисом бегут цветущим блудливые козы ^. Но Пан является также и вообще богом всех сельских жителей, ибо именноони живут по природе в то время, как в городах и дворцах природа почтиуничтожена ростом цивилизации, так что слова поэта любви, сказанные оримской девушке, можно применить и к природе, имея в виду одинаковыйрезультат влияния культуры: Дева себя лишь наименьшая часть ^. О Пане говорят, что он прежде всего господствует над горами, ибо именнов горах и на возвышенных местах раскрывается природа, становясь болеедоступной и открытой для созерцания и изучения. Пан, как было сказано,второй после Меркурия вестник богов. Это поистине божественная аллегория,потому что вслед за словом божьим сам образ Мира является провозвестникомбожественного могущества и мудрости. Об этом говорит и божественный поэт:"Небеса повествуют о славе господа, и твердь небесная указывает на творениярук его" ^. Пана услаждают нимфы, т. е. души, ибо души живущих -- это услада мира,а он с полным основанием считается их повелителем, ибо каждая из них следуетза своей природой, как за вождем: в беспрерывном движении, в бесконечномразнообразии фигур они танцуют и ведут вечные хороводы вокруг него. Один изновейших философов очень тонко и удачно свел все способности души к движениюи указал на небрежность и поспешность некоторых из древних философов,которые, рассматривая только память, воображение и рассудок, опрометчивоупустили из виду способность мышления, которой принадлежит первое местосреди всех способностей души. Ведь и тот, кто помнит или просто пытаетсявспомнить, -- мыслит, и кто воображает -- равно мыслит, и кто рассуждает --тоже мыслит. Наконец, подчиняясь ли наставлениям чувств или же собственнойволе, осуществляя ли функции интеллекта или же функции аффектов и воли, душакак бы танцует под музыку мышления, и это и есть та самая пляска нимф, окоторой говорится в мифе. Пана постоянно сопровождают сатиры и силены, т. е.старость и молодость. Ведь всему на свете присущ и возраст веселья ирезвости, и возраст неторопливости и пьянства, и пристрастия обоих этихвозрастов могут иной раз показаться мудрому человеку даже смешными ибезобразными, подобно какому-нибудь сатиру или силену. Очень глубокий смыслзаложен в образе панического страха. Природа всему живому дала чувствостраха как средство сохранения жизни и существования, помогающее избежать иотразить надвигающуюся опасность. Однако та же самая природа не умеетсохранить меру и к спасительному страху примешивает всегда страхи пустые инеосновательные, так что если заглянуть поглубже, то мы увидим, что всевокруг охвачено паническим страхом, особенно же люди, и прежде всего толпа,которая в огромной степени подвержена суеверию (а оно есть не что иное, какпанический страх), особенно в трудные, тяжелые, смутные времена. Правда,суеверие это не только царит в толпе, но и распространяется иной раз под еевлиянием на людей более мудрых, так что поистине божественно сказал Эпикур(если бы только остальные его мысли о богах были в том же духе): "Нечестиесостоит не в том, чтобы отрицать богов толпы, а в том, чтобы приписыватьбогам представления толпы" ^. Что же касается дерзости Пана, вызвавшего на борьбу Купидона, то смыслэтого состоит в следующем: материя обладает известной склонностью,стремлением к разрушению своей формы и возвращению к первоначальномусостоянию Хаоса, и только более могучая сила согласия (изображаемая Амуромили Купидоном) сдерживает ее разрушительные порывы и заставляет подчинитьсямировому порядку. Поэтому если Пан терпит поражение в этой борьбе иудаляется побежденный, то это происходит по счастливой судьбе и людей, ивсей природы или же скорее по безграничной милости божьей. Сюда же можно вполной мере отнести и рассказ о Тифоне, окутанном сетями. Ведь всюду вприроде время от времени мы можем наблюдать обширные и необыкновенныевздутия вещей (что и символизирует образ Тифона) -- вздуваются моря,набухают тучи, вздымается земля и т. п.; однако природа неразрывными сетямисдерживает и обуздывает такие возмущения и эксцессы, как бы сковывая ихстальной цепью ^. Говорят также, что именно бог Пан обнаружил Цереру, отправившись наохоту, остальным же богам это не удалось, хотя они старательно искали и вседелали для того, чтобы найти ее. Этот эпизод заключает в себе удивительный иглубокий смысл: не следует ждать открытия полезных и необходимых дляпрактической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции, которыеоказываются здесь похожими на старших богов, хотя они всеми силами стремятсяпринести пользу; этого следует ждать только от Пана, т. е. от тонкогоэксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходятпочти всегда случайно, как будто бы во время охоты. Ведь всеми самымиполезными открытиями мы обязаны опытному знанию, и эти открытия подобнынекоему дару, доставшемуся людям по счастливой случайности. Рассказ о музыкальном состязании и его исходе показывает нам, как можнообуздать и привести в себя человеческий разум, слишком возомнивший о себе иутративший чувство здравого смысла. Ведь существуют, по-видимому, двегармонии, или музыки, -- гармония божественной мудрости и гармониячеловеческого разума. Для человеческого ума, как и для слуха смертных,божественное управление миром и тайные предначертания Бога звучат как что-тогрубое и как бы немузыкальное. И хотя это человеческое невежество вполнезаслуженно символизируется ослиными ушами, однако сами эти уши обычнопрячутся и не выставляются напоказ, и поэтому люди не видят этого уродства ине обращают на него внимания. Наконец, нет ничего удивительного в том, что Пан никого не любит(исключение составляет его брак с Эхо). Ведь мир довольствуется самим собойи всем в себе; ведь тот, кто любит, хочет пользоваться тем, что любит, аизобилие не оставляет места стремлению. Поэтому мир не может любить никого ине может стремиться овладеть чем-то (ибо он вполне довлеет самому себе), заисключением, может быть, любви к речи. Она и олицетворяется нимфой Эхо,лишенной тела и обладающей только голосом, или же, если быть более точным,Сирингой, символизирующей речь более отделанную, когда слова и выраженияподчинены стихотворным размерам или ораторским приемам, управляющим ими,подобно мелодии. Но среди всех видов речи одна только Эхо оказывается вполнедостойной быть супругой мира. Ведь именно та философия является настоящей,которая самым тщательнейшим и верным образом передает слова самого мира исама как бы написана под его диктовку; она есть не что иное, как его подобиеи отражение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяетпроизнесенное им. Рассказ же о том, как Пан увлек однажды Луну в глубину леса,изображает, как мне кажется, соединение чувства с небесным, т. е.божественным, началом. Ведь смысл мифа о Эндимионе отличается от смысла мифао Пане ^. К спящему Эндимиону Луна пришла сама, по собственной воле, и этопотому, что божественное начало само приходит к уснувшему интеллекту, когдаон свободен от влияния чувств; если же оно появляется лишь по приглашению изову чувства, подобно Луне, призванной Паном, то оно может дать лишь тотсвет, о котором говорится у Вергилия: Точно таким при неверной луне под обманчивым светом Путь бывает в лесах, когда тенью небо скрывает Юпитер "... На самодовлеющее и совершенное состояние мира указывает и то, что Панне имеет потомства. Ведь мир рождает лишь в отдельных своих частях, ибо какбы он смог рождать в целом, если за его пределами вообще не существуетничего. Что же касается женщины Ямбы, которую считают дочерью Эхо, тоупоминание о ней является весьма интересным добавлением к мифу. Онаолицетворяет различные пустопорожние теории о сущности мира, в изобилиисуществовавшие во все времена, теории, по существу бесплодные, как бынезаконнорожденные, иной раз. правда, привлекающие пестрым нарядомизложения, но чаще весьма тягостные и просто невыносимые. Второй пример философского истолкования древнего мифа, применительно к вопросам политики О ВОЙНЕ ПО МИФУ О ПЕРСЕЕ Говорят, что Персей, родившийся на Востоке, был послан Палладойобезглавить Медузу, которая приносила неисчислимые страдания множествународов, живших на Западе, на берегах Иберии. Это жестокое и безжалостноечудовище обладало таким страшным и непереносимо ужасным взглядом, что толькоот него одного люди превращались в камень. Медуза была одной из Горгон,единственной среди них смертной (остальные были бессмертны). И вот Персей,собираясь совершить столь славный подвиг, получил в подарок от трех боговтри вещи: крылья -- от Меркурия (но эти крылья прикреплялись не к плечам, ак ногам), шлем -- от Плутона и, наконец, щит и зеркало -- от Паллады. Но,несмотря на все это, он не отправился прямо на битву с Медузой, а сначалапошел к Грайям -- сестрам Горгон. Грайи были уже от рождения седымистарухами. У них на всех был только один глаз и один зуб; когда кому-нибудьиз них нужно было выйти из дому, они брали по очереди этот зуб и глаз, авернувшись домой, вынимали их. И вот этот-то глаз и этот зуб Грайи отдалиПерсею. И только тогда, считая себя теперь вполне снаряженным для исполненияпредстоящего подвига, он храбро помчался на крыльях к Медузе. Он нашел ееспящей, но, опасаясь встретиться с ее взглядом, если она вдруг проснется,он, отвернувшись и глядя в зеркало Паллады, чтобы не ошибиться, нанес удар иотрубил ей голову. Из крови ее, пролившейся на землю, тотчас же родилсякрылатый Пегас. А отрубленную голову Медузы Персей прикрепил к щиту Паллады.Даже отрубленная голова Медузы сохранила свою страшную силу, так что привзгляде на нее все цепенели, как пораженные громом. Миф, по всей вероятности, имеет в виду разумный способ ведения войны.Прежде всего всякая война должна предприниматься лишь по воле Паллады, авовсе не Венеры (как, например, Троянская война) и вообще не по какой-нибудьнезначительной и несерьезной причине; напротив, решения о начале войныдолжны основываться на очень серьезных и важных соображениях. Далее мифпредлагает три очень разумных и важных совета относительно выбора характеравойны. Первый сводится к тому, что не следует слишком настойчиво стремитьсяк покорению соседних народов, ибо пути расширения власти государства непохожи на пути увеличения собственного имения. Когда речь идет о частныхвладениях, имеет важное значение то, что имение, которое хотят приобрести,расположено по соседству; в деле же расширения и распространения властигосударства соображения соседства уступают место удобству случая, легкостиведения войны и ее результатам. Поэтому Персей, хотя он и жил на Востоке, нина мгновение не поколебался отправиться в длинное путешествие на крайнийЗапад. Знаменательный пример того, о чем мы говорим, дают нампротивоположные методы ведения войны, которых придерживались два царя, отеци сын, Филипп и Александр ^. Филипп, занятый войнами с соседнимигосударствами, сумел присоединить к своему царству лишь несколько городов,да и то с огромными усилиями и опасностью для страны, ибо и во многих другихсражениях, и особенно в битве при Херонее, он был на грани полногопоражения. Александр же, не испугавшись далекого похода в Персию, сумелпокорить бесчисленное множество народов и был скорее утомлен походами, чемсражениями. То же самое еще яснее можно увидеть в том, как распространяласьвласть Римской державы. За то самое время, в течение которого на Западеримские войска едва проникли дальше Лигурии, на Востоке они подчинили своемугосподству земли вплоть до Таврских гор. Да и французский король Карл VIII.с большим трудом проведший войну с Бретанью (которая завершилась наконецблагодаря супружескому союзу) ^, удивительно легко и удачно совершил свойзнаменитый поход в далекий Неаполь. Войны с отдаленными странами имеют хотябы то преимущество, что противник совсем не знаком с военной тактикой ивооружением пришельцев, тогда как в войнах с соседями дело обстоитсовершенно иначе. Кроме того, к такого рода походам ведется очень тщательнаяи всесторонняя подготовка, и уже сама дерзость такого похода и уверенность,с какой он предпринимается, повергают врагов в ужас. К тому же при этихдальних походах благодаря тому огромному расстоянию, которое пришлосьпреодолеть, почти невозможны какие-то враждебные действия или ответноевторжение со стороны врагов, что весьма часто происходит во время войн ссоседними государствами. Но самое главное -- это то, что довольно трудновыбрать удобный случай для вторжения в соседнее государство, тогда как тот,кто решится на поход в отдаленные страны, сможет по собственному усмотрениюначать войну против такого государства, где плохо развито военное дело, илисилы народа крайне истощены и подорваны, или к счастью для него возниклигражданские распри, или сложились еще какие-то иные обстоятельства,благоприятствующие вторжению врага. Второй важный вывод состоит в том, чтовсегда должна существовать справедливая, благочестивая, вызывающая уважениеи расположение людей причина войны. А это поднимает дух как у воинов, так иу тех, кто несет на себе все издержки войны, помогает организовывать военныесоюзы, да и вообще приносит множество преимуществ. Среди всех причин войнынаибольшего одобрения заслуживает желание ниспровергнуть тиранию, под гнетомкоторой страдает обессиленный и измученный народ, оцепенев, словно подвзглядом Медузы. За такие подвиги, например, Геракл был причислен к богам, Аримляне всегда считали важным и священным делом энергично и неутомимопомогать своим союзникам и защищать их, если они вдруг подверглиськакому-нибудь нападению. Кроме того, войны, которые велись радисправедливого отмщения, почти всегда были удачными, как, например, войнапротив Брута и Кассия за убийство Цезаря, война Севера, мстящего заПертинакса, Юния Брута, мстящего за гибель Лукреции ^. Вообще все, кто соружием в руках мстит за несчастья и страдания людей или старается ихоблегчить, -- воины Персея. Третий вывод: предпринимая любую войну,необходимо правильно оценить силы и точно взвесить, удастся ли благополучнозавершить эту войну или нет, и никогда не обольщаться слишком большиминадеждами. Ведь Персей очень разумно среди Горгон (воплощающих собой войны)выбрал ту, которая по своей природе была смертной, и но стремился кневозможному. Вот те наставления, которые можно вынести из мифа,относительно того, что следует помнить, предпринимая войну. Остальноеотносится ужо, собственно, к самому ведению войны. Наибольшую пользу на войне приносят три названных дара богов, и дажесамо счастье во многом подчиняется им и идет вслед за ними. Действительно,Персей получил дар быстроты от Меркурия, дар скрывать свои замыслы -- отОрка и дар предусмотрительности -- от Паллады. Глубокий аллегорический смыслзаключен в том, что крылья, дающие быстроту Персею (ведь быстрота имеет навойне первостепенное значение), прикреплены не к плечам, а к ногам героя:речь идет о том, что быстрота действий требуется даже не столько при первыхвоенных столкновениях, сколько в последующих операциях, которые должныподдержать первоначальный успех, и нет на войне более распространеннойошибки, чем неумение закрепить достигнутый успех и развивать наступление ипреследование противника в том же темпе, в каком начата была операция. Оченьпрозрачной метафорой является шлем Плутона, делающий, как известно, человеканевидимым. Умение скрывать свои планы имеет на войне такое же первостепенноезначение, как и быстрота действий, к тому же сама быстрота оказываетсясоставной частью этого умения, ибо она помогает предотвратить возможноеразглашение этих планов. Шлем Плутона служит также символом того, чтовоенными действиями должен руководить один человек, обладающий всей полнотойвласти, совещания же и споры многих начальников символизируются скореесултаном шлема Марса, нежели шлемом Плутона. Он же выражает собой ивсевозможные хитрости, обманы, обходные маневры, распространение ложныхслухов -- все то, что притупляет бдительность, отвлекает внимание и помогаетскрыть истинные намерения полководца. Наконец, украшением шлема Плутонаслужат тщательные меры предосторожности и проверка донесений послов,перебежчиков и множество других вещей. Очень важно скрывать свои планы, ноне менее важно знать и замыслы врагов. Поэтому к шлему Плутонаприсоединяется зеркало Паллады, дающее возможность обнаружить силы врага,увидеть, каковы его недостатки, кто тайно помогает ему, существуют ли вовражеском стане разногласия и соперничающие группы, каковы успехи врага иего дальнейшие замыслы. Но поскольку на войне существует так многослучайного, что нет оснований полагаться ни на возможность скрыть свои планыили раскрыть вражеские, ни даже на быстроту действий, то прежде всегоследует вооружиться щитом Паллады, т. о. предусмотрительности, чтобы какможно меньше зависеть от превратностей судьбы. А это означает прежде всегопредварительную проверку того пути, по которому предстоит идти войску, аво-вторых, тщательное укрепление лагеря (что в современной военной практикепочти забыто, тогда как у римлян лагерь напоминал укрепленный город, даваявозможность укрыться в нем в случае неудачного исхода сражения); далее,прочный и четкий оборонительный строй (ибо не следует слишком полагаться наотряды легковооруженных воинов и даже конницы); наконец, все, чтоспособствует прочной и активной обороне, так как на войне при всехобстоятельствах щит Паллады оказывается важнее самого меча Марса. Однако какбы хорошо ни был вооружен Персей, как бы ни был он силен духом, ему, преждечем вступить в открытую борьбу, остается выполнить еще одно во всехотношениях чрезвычайно важное дело -- обратиться к Грайям. Грайи воплощаютсобой измены, предательства, являющиеся сестрами войн, правда не родными, анесколько более низкой степени родства. Ведь войны по существу благородны,предательство же низко и омерзительно. Изображение их седыми и старыми ужеот рождения весьма удачно и символизирует беспрерывные тревоги и страхипредателей. Сущность предательства (до тех пор пока оно не превратилось воткрытую измену) может быть выражена в символических образах глаза и зуба.Ведь любая обособившаяся политическая группировка, готовая к измене,старается все высмотреть и как бы нанести укусы. Н этот глаз, и этот зубмогут быть представлены как общие, ибо все, что Грайям удастся узнать ивыведать, переходит непрерывно от одной к другой. Единственный же зубозначает, что они изрыгают свои язвительные и гнусные слова как бы из однихи тех же уст, так что если слышишь одну из них, то слышишь и всех их вместе.Таким образом. Персей должен вступить в союз с этими Грайями и привлечь ихсебе на помощь и прежде всего получить от них глаз и зуб; глаз -- чтобывыведывать чужие тайны, зуб -- чтобы распространять ложные слухи, возбуждатьненависть и вызывать волнения и замешательство. После же того как всеприготовления к войне полностью закончены, необходимо прежде всегопозаботиться о том, чтобы застать Медузу спящей, что и сделал Персей.Действительно, всякий благоразумный полководец, начиная войну, почти всегданападает на врага, когда тот не готов к отпору и считает себя в полнойбезопасности. Наконец, уже в ходе самих военных действий, во время атаки наврага, необходимо все время смотреть в зеркало Паллады. Очень многиеспособны перед началом сражения внимательно и глубоко изучить силы врага, ново время самого сражения либо теряют от страха способность правильнооценивать положение, либо слишком поспешно и прямо смотрят на стоящую передними опасность и поэтому очертя голову бросаются ей навстречу, думая лишь опобеде, но забывая о необходимой предосторожности. На деле же не должно бытьни того, ни другого, и не нужно забывать о необходимости оглядываться назеркало Паллады, чтобы иметь возможность верно направлять удар, неподдаваясь страху и не давая увлечь себя ярости. Результатом победоносной борьбы оказывается рождение крылатого Пегаса,что совершенно очевидно обозначает молву, которая разлетается повсюду иславит победу, представляя прошедшую войну как дело легкое и удачливое.Вторым результатом является прикрепление головы Медузы к щиту, и никакойиной вид обороны не может сравниться с ним, потому что даже единственный, новыдающийся и знаменательный, счастливо совершившийся подвиг способенпарализовать все действия врагов и сделать бессильной даже самое злобу. Третий пример философского истолкования древних мифов, на этот раз с точки зрения этики О СТРАСТИ ПО МИФУ О ДИОНИСЕ Рассказывают, что возлюбленная Юпитера Семела, добившись от негонерушимой клятвы исполнить любое ее желание, попросила его явиться к ней насвидание в том же самом облике, в каком он является к Юноне, и погибла, невыдержав божественного сияния. Ребенка же, которого она носила во чреве,отец принял, зашил в собственное бедро и сам носил его в течениенеобходимого для рождения времени. Из-за этого Юпитер иногда немногоприхрамывал. Мальчик, которого Юпитер носил в бедре, колол его, причиняя емуболь, и за это получил имя Диониса. В течение нескольких лет после рожденияон воспитывался у Прозерпины, а когда вырос, то имел весьма женственныйоблик, так что даже трудно было определить, к какому полу он принадлежит.Потом он умер и был погребен, но через некоторое время воскрес. В раннейюности он первым создал искусство виноградарства и научил других возделыватьлозу, делать вино и пить его. Это принесло ему великую славу, и он подчинилсебе весь мир вплоть до дальних пределов Индии. Он ездил на колеснице,запряженной тиграми, а вокруг нее бежали пританцовывая безобразные демоны --Кобал, Акрат и пр. Но и Музы присоединялись к его свите. В жены он взялАриадну, покинутую Тесеем. Священным деревом его был плющ. Он считался такжесоздателем обрядов и церемоний, отличавшихся, однако, оргиастическимхарактером, разнузданностью и порой жестокостью. Он обладал такжеспособностью насылать приступы безумия. Так, во время оргий Диониса женщиныв припадке безумия растерзали, как говорят, двух выдающихся мужей -- Пенфея^ и Орфея; первого -- в то время как он, забравшись на дерево, хотел излюбопытства посмотреть, что происходит на этих оргиях, второго -- когда он свеликим искусством сладостно играл на своей лире. Между прочим, нередкодеяния этого бога смешивают с деяниями Юпитера. Смысл мифа, как мне кажется, моральный, и, пожалуй, трудно найтичто-нибудь лучшее во всей философии морали. В образе Вакха изображаетсяприрода страсти, т. е. аффектов и волнений души. Итак, прежде всего -- озарождении страсти. Источником всякой страсти, даже самой опасной, являетсяне что иное. как кажущееся благо. Точно так же как матерью добродетелиявляется подлинное благо, матерью страсти является кажущееся благо. Перваяиз них -- законная супруга Юпитера (в образе которого представленачеловеческая душа), вторая -- любовница, которая, однако, подобно Семеле,стремится соперничать с Юноной в почестях. Зарождается страсть внедозволенном желании, которому бездумно предаются раньше, чем как следуетосмыслят и оценят его. А уж после того, как страсть разгорелась, ее мать (т.е. природа и внешний облик блага) разрушается и гибнет от невыносимого жара.Дальнейшее же развитие зародившейся страсти таково: ее вскармливаетчеловеческий дух, являющийся ее родителем, и прячет ее преимущественно всвоей низшей части (как в бедре), а она колет, потрясает, угнетает его,мешает его действиям и решениям, так что он как будто хромает. И даже тогда,когда она, не встречая противодействия, с течением времени окрепнет ивыльется в действие или, пользуясь языком мифа, родится по истеченииположенного срока на свет, она все еще некоторое время находится навоспитании у Прозерпины, т. е. ищет себе убежище, остается тайной, как быскрываясь под землей до тех пор, пока не сбросит с себя узду стыда и страха,и, призвав себе на помощь дерзость, либо постарается выдать себя закакую-нибудь добродетель, либо пренебрегает даже самим позором. Удивительноверной является мысль о том, что всякий более или менее сильный аффект похожна существо, имеющее признаки обоих полов, ибо он всегда несет в себе имужскую настойчивость, и женскую слабость. Великолепен и образ воскресающегопосле смерти Вакха. Действительно, аффекты иной раз кажутся уснувшими имертвыми, но ни в коем случае нельзя этому верить, даже если они погребены,потому что, если представится повод и удобный случай, они воскреснут вновь. Интересна и метафора открытия виноградарства. Все страсти проявляютудивительную изобретательность и умение в поисках для себя пищи и подходящейсреды, Но из всего, что известно людям, ничто сильнее и действеннее невозбуждает и не воспламеняет какие бы то ни было волнения и беспокойства,чем вино. Да и вообще оно разжигает все страсти. Очень удачно изображениеаффекта, т. е. страсти, как покорителя чужих земель, предпринимающегобесконечно далекий поход. Ведь страсть никогда не может остановиться, но всевремя подстрекаемая не знающим проделов, ненасытным желанием стремится вседальше и постоянно жаждет нового. Страстям сопутствуют тигры и дажевпрягаются в их колесницу. Ибо, как только страсть перестает двигаться сама,а взбирается на колесницу, когда она побеждает разум и торжествует над ним.она становится жестокой, неукротимой и безжалостной по отношению ко всему,что пытается противоречить ей или бороться с ней. Остроумен и образ пляшущихвокруг колесницы Вакха безобразных и смешных демонов. Ведь любые сильныеаффекты порождают во взгляде, в самом выражении лица и во всех движенияхчеловека нечто нелепое, недостойное, суетливое и безобразное, и если иному,может быть, покажется, что он великолепен и величествен в какой-нибудь своейстрасти (например, в гневе, гордости, любви), то всем остальным онпредставляется безобразным и смешным. В свите страсти мы видим и Муз. Ведь,пожалуй, нельзя найти ни одной страсти, сколь бы дурной и низкой она нибыла, которая бы не имела своих защитников и хвалителей. И здесьснисходительное отношение к порокам и безнравственность писателей нанеслиогромный ущерб величию искусства и Муз, которые вместо того, чтобы бытьпутеводителями и знаменосцами на жизненном пути (а это их долг), становятсянередко прислужницами и угодницами страстей. Но особенно замечательна аллегория Вакха, полюбившего ту, которая былаотвергнута и покинута другим. Действительно, не может вызывать ни малейшегосомнения, что страсти добиваются и стремятся к тому, что уже давноотвергнуто опытом. И пусть все те, кто в угоду своим страстям, рабамикоторых они являются, безмерно высоко ценят возможность обладания предметомсвоих желаний, будь то почести, любовь, слава, знание или что-нибудь еще,знают, что они стремятся к тому, что уже оставлено многими другими, которыена протяжении почти всех веков, убеждаясь на опыте в тщетности своихжеланий, отбрасывали и отвергали их. Не лишено тайного смысла и то, чтоВакху посвящен именно плющ. Здесь важны две вещи: во-первых, то, что плющ изимой остается зеленым, а во-вторых, то, что он растет, обвивая и охватываямножество разных предметов -- деревья, стены, здания. Первое являетсясимволом того, что всякая страсть, подобно плющу во время зимних холодов,растет в результате сопротивления, оказываемого ей, стремясь к тому, чтозапрещено и в чем отказано, и набирает силу путем, так сказать,противоборства. Во втором случае речь идет о том, что любая страсть,господствующая в человеческой душе, подобно плющу, обвивает и связывает всеее действия и решения, так что едва ли можно найти в душе что-нибудь, на чемстрасть не оставила бы свой отпечаток. Нет ничего удивительного и в том, чтоВакху приписывается создание суеверных обрядов, ибо почти все безумныестрасти пышно расцветают в ложных религиях, так что нечестивые сборищаеретиков превзошли даже вакханалии язычников, чьи суеверные обряды былистоль же кровавы, сколь и отвратительны. Точно так же нет ничегоудивительного и в представлении о том, что Вакх насылает приступы безумия,ибо всякий аффект в конечном счете есть не что иное, как кратковременноебезумие, а если же он оказывает более длительное воздействие на душу ипрочно овладевает ею, то нередко приводит к тяжелому и длительному душевномузаболеванию. Очень ясную аллегорию заключает в себе рассказ о Пенфее иОрфее, растерзанных во время оргий Вакха. Любой сильный аффект ненавидит ине выносит две вещи: проявление интереса и любопытства к нему и желание датьспасительный и честный совет. И здесь не поможет даже то, что интерес этотчисто созерцательный, что в нем нет никакого злого умысла, что он лишьпроявление любопытства, как у Пенфея, забравшегося на дерево. Не поможетздесь и то, что наставления и советы даются в самой мягкой форме и что ониправильны: в любом случае оргии не терпят ни Пенфея, ни Орфея. Наконец, сполным основанием можно найти метафорический смысл и в смешении Юпитера иВакха. Ведь любое благородное и знаменитое деяние, любой великий и славныйподвиг могут иметь своим источником как добродетель, мудрость и величиедуха, так и скрытые аффекты и тайную страсть (поскольку и добродетель, истрасть в равной мере находят удовольствие в известности и одобрении), и,таким образом, не легко порой отличить деяния Диониса от деяний Юпитера. Но мы слишком долго задерживаемся в театре, войдем же теперь во дворецдуха, переступать порог которого надлежит с большим уважением и вниманием.

* КНИГА ТРЕТЬЯ *