Стремление человека к смыслу

Далее мы следуем введенной схеме феноменологического метода.

[1] Смысл (пафос, мотив) исследования.

Самым первым побудительным мотивом для автора данного исследования в свое время (70-е годы) явилась невозможность осуществить свои профессиональные амбиции в области автоматизации управления. Для молодого специалиста было откровением обнаружить полное отчуждение практиков управления – начальников цехов, служб, мастеров участков, но, в первую очередь, руководителей предприятий – от проблем автоматизации своей профессиональной деятельности. Не преодолевалось отчуждение даже попыткой внедрить на предприятии уникальные для того времени сетевые вычислительные средства, распределенные базы данных, удаленные терминальные станции и эффективные программы обработки и визуализации производственных, экономических, финансовых и других данных. Подходила к концу эпоха АСУ (автоматизированных систем управления), бесславное завершение которой было прокомментировано ее же отцом-вдохновителем академиком В.М. Глушковым, однажды заметившим: «беспорядок автоматизировать нельзя!». Несколько позже автор, уже в должности начальника подразделения одного из научных учреждений прочувствовал на себе многие из трудностей и проблем практики управления. Дальнейшая профессиональная жизнь, связанная в основном уже с исследованиями в области управления, породила несколько новых мотивов работы, среди которых отмеченные в предисловии:

1) Неадекватность средств и методов управления возникающим перед его субъектом проблемам. Отсюда мотив к поиску альтернативных концепций управления.

2) Пестрота «картины» в области управления. Отсюда мотив к поиску сущности, доминант управления, к уточнению его методологических оснований.

3) Поиск научных оснований управления.

4) «Ориентация на человека», не противоречащая гуманным, нравственным принципам.

5) Преодоление непрофессионального взгляда на управление.

Приведенный перечень в основном исчерпывает мотивацию наших исследований.

Замечание.В рассматриваемых далее праксеологических явлениях мы первый пункт схемы – «пафос исследования» – будем опускать, поскольку он является общим для всех исследуемых явлений.

[2] Конституирование сущности.

В процессе исследования явления «стремление человека к смыслу» мы вводим понятие смысла деятельности, которое определяем следующей совокупностью свойств:

· смысл деятельности бесконечен, то есть, его должно «хватить на всю жизнь»; очень часто человек в качестве смысла деятельности берет вполне ограниченные – по времени достижения – проблему или даже задачу и, естественно, не может ответить на логичный в этом случае вопрос: «А что дальше?», и тем самым не показывает свою перспективу (что особенно важно при работе, например, руководителя с подчиненными – для последних наличие такой перспективы у первого лица имеет большое значение);

· с бесконечностью тесно связано такое качество смысла деятельности, как его подлинность и величие (глубина, масштабность), именно подлинность и величие смысла деятельности объясняют готовность человека к жертвенности во имя своей идеи; больше никакие логика, убеждения или призывы не в состоянии дать соизмеримый по влиянию на профессиональное поведение человека эффект;

· смысл предполагает в деятельности: развитие, куммулятивность (эволюционность изменений), нерепродуцируемость (невоспроизводимость своей деятельностью деятельности другого лица);

· смысл деятельности глубоко личностен, то есть, не может быть отчужден; это означает, что он относится к собственной деятельности человека (а не к деятельности его подчиненных, например, или других, «третьих», лиц); часто считается, что смысл человека «в служении людям» и – как следствие такого утверждения – из поиска смысла деятельности полностью выключается рефлексия (то есть, сам человек);

· с другой стороны, смысл деятельности человека должен быть социализирован – должен удовлетворять вполне определенной социальной – других людей – потребности;

· смысл деятельности должен обладать трансцендентностью, то есть, отчасти быть потаенным, лишь интуитивно постигаемым; именно отсюда возможность потенциально бесконечного развития деятельности; не допускается, однако, полная трансцендентность смысла;

· с трансцендентностью смысла деятельности связан также момент веры в него человека; с выстраданным постижением своего смысла у человека непременно укрепляется вера в свою профессиональную «судьбу», в добродетельность своего пути;

· смысл деятельности должен иметь и опредмеченное выражение(чаще всего это его вербальное – текстовое описание); естественно, опредмеченное описание не может быть полным, исчерпывающим, но лишь взаимно дополняющим его трансцендентный компонент;

· смысл деятельности у конкретного человека должен быть единственным; это трудно достижимое на практике качество, невыполнение которого приводит к потере профессиональной целостности;

· допустимо заимствование человеком смысла деятельности и именно потому, что заимствование все равно будет лишь «внешним» – заимствованием опредмеченной части, в трансцендентном заимствование невозможно, то есть, необязательна оригинальность формального выражения смысла – и в ее отсутствии смысл остается уникальной сутью деятельности человека; и сам субъект должен отдавать себе в этом отчет;

· смысл деятельности человека одновременно является своеобразной проекцией его смысла жизни – этого более общее понятия, но обладающего многими совпадающими со смыслом деятельности качествами.

[3] Материал исследования.

· Батищев Г.С.«Неисчерпанные возможности и границы применимости категории деятельности»

· Бердяев Н.А.«О назначении человека»

· Буркхардт Г.«Непонятная чувственность»

· Голосовкер Я.Э.«Миф моей жизни»

· Мильнер Б.З.«Японский парадокс»

· Ницше Ф.«Esse Homo»

· Ортега-и-Гассет Х.«К вопросу о технике»

· Пастернак Б.Л.«Об искусстве»

· Полани М.«Личностное знание. На пути к посткритической философии».

· Спиноза Б.«Этика»

· Чехов А.П.«Скучная история»

· Хайдеггер М.«Время и бытие»

Замечание. Объект (исследуемый материал – тексты), на котором исследуется праксеологическое явление, вообще говоря, у нас один и тот же при исследовании разных явлений, поэтому так же как и пафос исследования в дальнейшем перечень текстов можно было бы опускать. Однако, мы это не делаем, так как в разных текстах явления «показывают себя» с разной интенсивностью, поэтому мы в пункте «Объект исследования» приводим не всю совокупность материала, но лишь те тексты, в которых рассматриваемое явление оказалось наиболее выражено. Отсюда и различие в данном пункте схемы.

[4] Комментарий.

Обнаружение смысла человеческого существования всегда было одной из центральных проблем человека как на научном и философском, так и на обыденном уровне. Не только на основе самого этого понятия были построены философские и религиозные системы и мировоззрения, но даже и на основе его конкретной интерпретации: из стремления к радости, удовольствию возник гедонизм, из стремления к счастью – эвдемонизм, из стремления к извлечению из всего практической пользы – утилитаризм, и другие. Нельзя обойти и того факта, что некоторые современные философские направления («философия абсурда» Камю, «постмодернизм» Бодрийара, «онтология» Эко) допускают и невозможность найти человеком смысла своего существования, точнее, в жизни нет места какому-либо априорному смыслу, который можно было бы постигать или к которому можно было бы стремиться. Возникающие из-за сложности предмета трудности мы можем преодолеть лишь следуя ясному разграничению философской и научной проблематик. Именно на философию – на исследование онтологии бытия и духовности человека – ложится подавляющий груз проблем постижения человеком смысла своего существования. Оставив исследование духовности за рамками праксеологии как естественнонаучной дисциплины, мы тем самым существенно локализовали исследуемое явление – нас интересуют не проблемы добра и зла, не откровения духа, не проблемы эсхатологии, счастья, свободы и подобные, но лишь смысл, как характеристика деятельности человека. Деятельность же человека всецело локализована рамками бытия, конкретна и не нагружена трансцендентным «измерением» (хотя соприкасается с ним на своих «границах»). Деятельность противопоставляется духовной работе. В этой связи мы уже ссылались на Н. Бердяева, в этике которого эти явления четко разделены, и мы с этим солидарны.

Отмеченным разграничением мы вовсе не пытаемся локализовать проблему смыслоопределения строго рамками деятельности, – оно также и вне (сверх) деятельности, но этим разграничением мы подчеркиваем постоянно присутствующую у исследователя опасность смешения проблем деятельности и проблем духовной сферы. Предполагаемой нами трансцендентной укорененности смысла созвучны размышления Пастернака, у которого мы встречаем следующее наблюдение /110+, 202/: «... не только музыке надо быть сверхмузыкой, чтобы что-то значить, но и все на свете должно превосходить себя, чтобы быть собою. Человек, деятельность человека должны заключать элемент бесконечности, придающий явлению определенность, характер». Через смысл и «входит» эта бесконечность в деятельность человека.

Подчеркивая исключительную актуальность устремленности к смыслу при построении и осуществлении человеком своей деятельности, само зарождение смысла мы как раз относим в основном к духовной, то есть внедеятельностной работе человека, – подобно тому, как Н. Бердяев/31, 36/ говорит о смысле жизни: «Жизнь должна иметь смысл, чтобы быть благом и ценностью. Но смысл не может быть почерпнут из самого процесса жизни, он должен возвышаться над жизнью. Оценка с точки зрения смысла всегда предполагает возвышение над тем, что оценивается. Мы вынуждены признать, что есть истинная жизнь в отличие от ложной и падшей жизни – некая сверхжизнь, и кроме биологического понимания жизни есть духовное ее понимание». Вот эту духовную работу по постижению смысла деятельности мы и выносим – через ее возвышение до статуса духовной работы – за рамки исследуемых нами проблем [природной] деятельности человека.

Укорененность в человеке и духовной работы, и деятельности, конечно, не позволяет достичь указанным разграничением строго рафинированной духовной работы и строго рафинированной деятельности. В человеке между ними постоянно идет внутренний диалог, взаимовлияние. Так, через деятельность (чтение, общение) мотивируется в человеке духовная работа, равно и наоборот, духовная работа во многом определяет характер деятельности через ее смыслоопределение. Такие тезисы, как:

«Счастье как цель жизни и критерий добра и зла выдумано самыми низменными нравственными учениями» (Н. Бердяев)

«Обыденность парализует тоску, связанную со смертью. Обыденность вызывает лишь низменный страх перед смертью, дрожание перед ней, как перед источником бессмыслицы. Но есть не только бессмыслица жизни в этом мире, но и знак, идущий из глубины, указующий на существование высшего смысла жизни» (М. Хайдеггер)

становятся для человека граничными «знаками», в которых, с одной стороны, артикулировано (выражено в понятиях) отношение человека к миру, даны шкала его ценностей и своего рода общее руководство к действию, то есть то, что обращено «лицом» к деятельности, а, с другой стороны, это «знаки» своей открытостью бесконечности, незавершенностью становятся выходом в трансцендентность человеческого духа. У Поланивстречаем подобный переход антиципативного(доопытного, врожденного) представления смысла в осуществляющиеся будущие открытия /116, 170/: «Самый глубокий уровень смысла формируется неопределенной областью антиципаций, выраженных в актах обозначения чего-либо. Когда мы верим, что правильно обозначили нечто реальное, то можно ожидать, что эффективность обозначения еще проявится, может быть даже каким-нибудь неожиданным образом. Данный смысловой уровень включает область признаков, которые могут быть обнаружены только будущими открытиями, что подтвердит истинность понятия, передаваемого нашим термином».

Смысл всегда есть результат духовной работы человека, так как из мира понятий (а деятельность всегда объективирована и развернута в понятиях) у него никогда не возникнет собственный уникальный смысл. Однако, человек может повлиять своей деятельностью на постижение смысла через овладение теми или иными культурными образцами в качестве своеобразных инструментов такого постижения.

Постигнутый посредством духовной работы смысл никогда не «переходит» – в виде понятий, схем, представлений, то есть, в некотором рационализированном виде – в мир человеческой деятельности целиком, поскольку смысл никогда не исчерпывается понятиями, в которых он выражен в рамках деятельности. Так, Буркхардтотмечает /37, 140/: «Смысл жизни нельзя постигнуть, его можно лишь чувствовать. Но это предполагает такую жизнь, при которой непосредственная действительность могла бы сообщаться с нами. Это, конечно, будут только просветы (светлые моменты)». Мы делаем поправку на тезис Буркхардтаи оставляем за смыслом кроме понятийной проекции также чувственную, интуитивную и даже, как уже отмечалось, трансцендентную проекции.

Все, сказанное выше по поводу разграничения философской и научной проблематик человеческого стремления к смыслу, равным образом относится ко всем рассматриваемым нами человеческим стремлениям (явлениям), то есть к человеческой деятельности в целом.

Смысл деятельности – одно из тех понятий, которые наделяют деятельность человека специфической (отличной от животной) сущностью. Оно аналогично тому субъективному смыслу, который переводит категорию поведение в категорию деятельности (М. Вебер), и тому полуинтуитивному устремлению человека, которое восполняет его биологическую недостаточность (А. Гелен).

Деятельность человека, именно в силу своей природности, обязательно имеет единственный смысл – природа не может допустить «раздвоенности» своих явлений. Данное качество отмечается Шопенгауэром/153, 55/: «Можно сказать, что каждый организм представляет идею, коей он служит отпечатком, только за исключением части его сил, издерживаемых на покорение низших идей, оспаривающих у него материю». Смысл деятельности единственен как единственна эта идея человека, соотносимая Шопенгауэромс организмом в целом. То, что реальная деятельность человека очень часто достаточно разнонаправлена, многозначна и противоречива, то есть, схвачена как бы не единым, но несколькими смыслами либо вовсе не имеет смысла, – вовсе не говорит об «ошибке» природы, но лишь свидетельствует о неосуществленном конкретным человеком постижении своей деятельности, ее смысла. То есть, свидетельствует о неосмысленности, бессмысленности деятельности как некотором состоянии ее субъекта. У А.П. Чеховав «Скучной истории» встречаем такое место /149, 331-333/):

«Когда мне прежде приходила охота понять кого-нибудь или себя, то я принимал во внимание не поступки, в которых все условно, а желания. Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты.

И теперь я экзаменую себя: чего я хочу?

Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не форму и не ярлык, а обыкновенных людей. Еще чего? Я хотел бы иметь помощников и наследников. Еще чего? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с наукой. Хотел бы еще пожить лет десять ... Дальше что?

А дальше ничего. Я думаю, долго думаю и ничего не могу придумать. И сколько бы я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моем пристрастии к науке, в моем желании жить, в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинах, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или богом живого человека.

А коли нет этого, то, значит, нет и ничего.

... то, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья. Ничего поэтому нет удивительного, что последние месяцы своей жизни я омрачил мыслями и чувствами, достойными раба и варвара. Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие ...

… Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей идеей, я заметил в себе только незадолго перед смертью, на закате своих дней, а ведь душа этой бедняжки не знала и не будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!».

Человек через смысл деятельности объективирует свои ценностные установки. Как мы уже отметили, глубинные истоки ценностных установок человека лежат в его духовной, этической работе, однако в ней как раз объективация и понятийная проработка существенно ограничены, поэтому формальный анализ ценностных установок осуществляется через проработку смысла на уровне деятельности.

С постижением смысла деятельности человек связывает собственные оправдание[себя перед собой]ипризнание [себя другими]: «чтобы вести людей за собой, иди за ними» /Лао-Цзы/. Соотношение этих оправдания и признания, то есть, доминирование того или иного мотива, зависит от степени индивидуального, личностного в человеке. Однако, оба качества неизменно присутствуют в каждом человеке – и в созидающем новое мировоззрение философе, и в «человеке массы».

Стремление человека к поиску смысла деятельности нельзя упрощать до постановки цели. Цели соотносится действие, а не деятельность. Цель и действие – это конкретные, ограниченные и адекватные друг другу понятия. Деятельность же человека, как целое, неограниченна, как и его жизнь, естественно, в некотором интенциональном времени, в котором пребывает сознание человека и с которым соотносится постигаемый им смысл. Цели же человеческой деятельности фиксируются в масштабе астрономического времени. Свойства неограниченности, бесконечности смысла (устремленности к смыслу) отмечены философом Г.С. Батищевым/28, 32/: «То, что называют ныне направленностью личности, может выступать как лишь фрагмент, как конечный отрезок бесконечной устремленности, если последняя субъектом обретена. На уровне устремленности сущность человека выразима и объяснима не через детерминации снизу и не как функционально и потребностно полезная норма, но иначе – через ее незавершимый путь и универсальное созидательное назначение». Снятие ограничений на человеческое смыслоопределение мы находим также в этике Спинозы/130, 797/: «желание, возникающее из разума, чрезмерным быть не может». Различение нами смысла и цели созвучно различению М. Веберомценностной рациональности (деятельности, ориентированной на ценность, то есть, смысл) и целевой рациональности (деятельности, ориентированной на цель).

Смысл деятельности всегда текущий. Этим в нем отражается динамика, развитие, степень зрелости человека. Естественно, при «нормально» протекающей деятельности человека ее развитие эволюционно и не несет в себе угрозы резких перемен. Стабильное, эволюционное развитие смысла деятельности служит гарантией «устойчивости» и самого субъекта деятельности.

Смысл является необходимым условием для достижения целостности и полноты деятельности человека (рассматриваемых далее), а также для достоверности возникающих у него представлений. Смысл деятельности человека тесно связан с ее пафосом и страстностью, то есть с теми моментами, которые Поланисвязывает с «чувством» истины, подлинного.

В стремлении к смыслу выражается также стремление человека к высокому – смысл деятельности должен обладать чем-то «высоким» Х. Ортега-и-Гассетутверждал, например, что «высшее» существует для каждого человека. Жизнь человека сопровождается множеством навязываемых, вменяемых, добровольных, вынужденных и прочих ограничений и соблазнов. И отказаться в жизни от «легкого», «приятного», «развлекающего» и прочего соблазнительного, то есть, выдержать ограничения, невозможно, если не иметь этого «высокого». Можно нормально (естественным путем) отказаться от соблазнов только имея нечто в своей жизни столь значительное и подлинное, что превосходит по отдаче все выше перечисленные блага. Вот к этому высокому, подлинному смыслу человек и стремится, попутно освобождаясь от недостойных его развлечений (Собственно, от всех развлечений). Просто отказаться от недостойного – через внешнее «нельзя», через преодоление себя – без саморазрушения невозможно.

Именно смысл позволяет осуществить человеку целостное схватывание ситуации, предмета. Смысл, как некое «поле», своим напряжением пронизывает и собирает разнородное, позволяя состояться целому. М. Мамардашвили/88, 67-68/: «Возвращаясь к смыслу бытия: это бодрствующее вертикальное состояние, в котором есть собранность. Собранность и есть бытие. Что значит бытие в отличие от потока[5]? Это значит, что внутри этой собранности, ни в каком моменте – потому что бытие есть везде и всегда, нет ни одной точки времени и пространства, о которой мы могли бы сказать, что там бытия нет … ни в каком разрезе этого бытия нет ничего такого, что не самим бытием порождалось бы, что порождалось бы потоком и стихийно. (Ум – это то, что мы думаем, а глупость – то, что думается в нас само собой. Сама собой проявляется глупость, а для того, чтобы проявился ум, нужно очень постараться.) … Мастером можно назвать того, кто не рассуждая, приостановил действие всех спонтанно вторгающихся факторов и прочертил своей рукой одну единственную необходимую траекторию. Это так называемое адекватное безошибочное действие. Оно и есть то, что называется бытием, то есть – образ полностью собравшего себя, кто все свои части держит и пребывает над потоком времени и потоком действий и сцеплений действий, как бы простершись над этим потоком. … Наша жизнь, разумеется, никогда не может быть полностью бытием, но она может быть жизнью, проживаемой в свете бытия». Отмеченная Мамардашвили«собранность» во многом и достигается осмысленностью человеческого бытия, деятельности.

Смысл деятельности, как и сама деятельность человека, на ранних этапах (в раннем возрасте) очень слабо личностно обозначен в силу слабо развернутой духовной работы. Вначале это простое подражательство (как правило, примитивное, поверхностное заимствование смысла), затем это – взятие человеком на себя исполнения некоторой значимой (в общественном смысле) роли, затем – это признание некоторых социальных и духовных ценностей и построение ориентированной на них, как на смысл, деятельности. Лишь в своем высшем духовном развитии человек в состоянии преодолеть сложившуюся систему ценностей и выработать собственные ценностные, смысловые установки и осуществить оригинальный жизненный проект (Х. Ортега-и-Гассет, Ж. Маритен). Аналогично тому, как трудность нахождения прямого решения проблемы может быть преодолена заменой его на некоторый сходящийся к решению процесс (важно, конечно, понимать его сходимость), так и в поиске смысла деятельности, при затруднениях в его «непосредственном» обнаружении следует «запустить» некий процесс его постижения. В этом случае сложность переходит на исследование сходимости процесса постижения смысла, что предположительно должно быть проще. Таким образом, само стремление к смыслу – как явление природное – неизменно присутствует в человеке, но его развитость (степень постижения) различна, как у разных людей, так и у одного человека на разных этапах жизни. Интересно высказывание философа Я.Э. Голосовкера/50, 112/: «Есть жизни, которые таят в себе миф. Их смысл в духовном созидании: в этом созидании воплощается и раскрывается этот миф. Творения такой жизни суть только фазы, этапы самовоплощения мифа. У такой жизни есть тема. Эта тема сперва намечается иногда только одним словом, выражением, фразой. Это слово и выражение суть только ядро словесного контекста, пятно на фоне. Затем тема развивается (красной нитью). Фраза может превратиться в этюд, брошенный намек – в явный сюжет. Так возникает мифотема. Она мелькает среди иных сюжетных тем, иногда особенно отчетливо возникает на срывах при жизненных коллизиях. То она скользит волной среди волн, а еще чаще скользит под волной, как автобиографический подтекст, то она вычерчивается предметно. Она становится заглавием, лозунгом. Наконец, она воплощается в полное творение, возникает развитие мифотемы. Теперь мифотема становится целью и смыслом. Она получает лицо, она материально живет как форма-творение. Она тело. Это обычно первое большое вершинное произведение юности, апофеоз ее фазы – романтики. Итак, раз эта мифотема есть раскрытие мифа самой жизни автора, самого духа автора и некое предвидение его судьбы, то произведение такое выступает как первообраз мифа его жизни. Далее мифотема претерпевает многие метаморфозы, меняя свои образы и имена».

Несколько иную зарисовку зарождения смысла (идеи) мы находим у Ф. Ницше/104, 406-407/: «Если допустить, что задача ... значительно превосходит среднюю меру, то нет большей опасности, как увидеть себя самого одновременно с этой задачей. ... Надо всю поверхность сознания – сознание есть поверхность – сохранить чистой от какого бы то ни было великого императива. Надо остерегаться даже всякого высокопарного слова, всякой высокопарной позы! Это сплошные опасности, препятствующие слишком раннему «самоуразумению» инстинкта. – Между тем в глубине постепенно растет организующая, призванная к господству «идея» – она начинает повелевать, она медленно выводит с окольных путей и блужданий, она подготовляет отдельные качества и способности, которые проявятся когда-нибудь как необходимое средство для целого». То есть, Ницше также рисует картину постепенного возникновения у человека некоей «идеи» (смысла), но он одновременно предполагает неподконтрольность сознанию вызревания этой «идеи», более того, он видит в соответствующей рефлексии («самоуразумении») даже «большую опасность» для человека. Мы все же относим подобные опасения скорее к области этики, нравственности, но не к области праксеологии.

Можно сказать, что смысл деятельности человека преимущественно относится к содержанию, а не к форме деятельности. И, поскольку «чувство» формы у человека от врожденного таланта и от образования, а «чувство» содержания – плоды мудрости, опыта, то это также проясняет постепенность, эволюционность постижения человеком смысла своей деятельности. Так, Пастернак, анализируя творчество Пушкина, отмечает проявление его исключительного таланта в поэтической форме уже в лицейский период, но при подражательстве в темах, и лишь спустя годы поэт раскрывается во всей полноте своего гения.

Примечательна для нас евангельская притча о внешне праздной, но постигающей смысл своей жизни Марии, и, хотя и хлопочущей, но полностью погруженной в обрядовую деятельность Марфе.

Интересный пример того, как смысловая ориентация решает проблемы деятельности, мы находим в работе «Японский парадокс» /99, 164-170/, авторы которой (Б.З. Мильнери др.) описывают ситуацию с государственным планированием в Японии в период наибольшего экономического подъема страны. Приведенные в работе данные по сути свидетельствуют о том, что у сменяющихся председателей правительств Японии цели (планы) работают не столько как предметы осуществления, сколько как средства осмысленного государственного строительства – воплощения некоего государственного смысла. Тогда именно это последнее становится главным, а вовсе не череда невыполненных или перевыполненных планов развития.

1956-1960 гг. Кабинет (Правительство) Хатояма. «Пятилетний план экономического самообеспечения» (первый государственный план Японии). Цель: самообеспечение экономики и полная занятость. Предполагалось модернизировать средства производства, ускорить развитие внешней торговли, снизить зависимость от импорта, поощрять накопление капитала. Реальность оказалась далекой от расчетной уже в 1957 году. Поэтому:

1958-1962 гг. «Новый долгосрочный экономический план». Цель: максимизация экономического роста, достижение полной занятости, улучшение национального уровня жизни. Но скоро оказалось, что программа не отражает реальной картины, поэтому:

1961-1970 гг. Кабинет Икэда. «План удвоения национального дохода». Цели предполагалось достичь за счет улучшения структуры общественного капитала, улучшения структуры промышленности, поддержания социальной устойчивости. Однако реальные темпы роста намного превысили намеченные – это выяснилось в первые же годы. Поэтому:

1964-1968 гг. Кабинет Сато. «Среднесрочный экономический план». Цель: смягчение сложившихся диспропорций между старыми традиционными и новыми отраслями, между городским и сельскими районами, между развивающимися и отстающими районами. Впервые использовано математическое моделирование развития. В первый же год показатели развития резко стали отличаться (положительно) от плановых. Поэтому:

1969 г. Кабинет Сато. «Новый план комплексного национального развития на 20 лет». Цель: интернационализированное общество развитой информации, гармония между человеком и природой, учет особенностей каждого района, сохранение целостности культурного развития города и деревни. Цели отражали текущие большие успехи Японии. Одновременно:

1970-1975 гг. «Новый план экономического и социального развития» конкретизировал 20-летний. Цель: создание восхитительного (!) общества путем сбалансированного экономического развития. Заложены самые высокие темпы развития. Спад 70-71 гг. Показал несостоятельность ориентиров. Поэтому:

1972 г. Кабинет Танака. «Базовый экономический и социальный план». Экономический кризис, показатели роста в 2 раза ниже намеченных. Поэтому:

1976 г. Кабинет Мики. «Экономический план на вторую половину 70-х годов». Намечены заниженные темпы роста, но и они оказались невыполненными. Поэтому:

1979-1985 гг. Кабинет Охира. «Новый семилетний экономический и социальный план». Рост намечается умеренный, упор на стабильность развития, улучшение качества жизни, внесение вклада в международное экономическое сообщество. Однако, документ скоро стал несостоятельным. Поэтому:

1982 г. Кабинет представил доклад «Япония в 2000 году – подготовка к интернационализации, зрелости и старению населения».

Итак, мы наблюдаем здесь успешное смысловое осуществление и развитие деятельности государства (предположительно – подъема экономического могущества Японии с постепенным смещением акцентов на качество жизни граждан), нежели вереницу неожиданно проваленных или перевыполненных традиционных планов. Очень похоже, что ситуация относительно частой смены главы кабинета и, соответственно, коррекции плана развития Японии вообще была отрефлексирована первым лицом государства (императором) и его элитой и явилась осознанным воплощением своего рода скользящего планирования. Нам важно здесь отметить, что наличие смысла, «высокий» его статус, наличие субъекта смысла как раз и дают необходимую и достаточную опору для успешной деятельности даже при относительно неудачно ставящихся целях.

Очень многие традиционные проблемы управления связаны с отсутствием у руководителя смысла деятельности или какого-либо его аналога. Например, наиболее часто под смыслом деятельности предприятия понимают получение максимальной прибыли или закрытие своей продукцией рыночной потребности по тому или иному товару (захват сектора на рынке). В действительности же и прибыль, и продукция есть лишь отдельные характеристики деятельности предприятия, каждая из которых важна, но никак не может олицетворять смысл деятельности руководителя (и предприятия) в целом. Например, использование прибыли, как интегральной характеристики деятельности предприятия, уже пару десятилетий не используется на Западе из-за огромного значения и других показателей: продвижения фирмы по пути технического (а не только финансового) развития, гибкого отклика фирмы на внешние экономическую и политическую ситуации в мире, социальных проблем работников фирмы и населения региона и тому подобных.