Афоризмы по иностранным источникам. м., 1985.
Вовенарг Л. К.Размышления и максимы. Л., 1988.
Гете И. В. Избранные философские произведения. М, 1964.
Гомес де ла Серна Р.Избранное. М., 1983.
Грасиан Б.Карманный оракул. Критикон. М., 1984
Жемчужины мысли.Минск, 1987.
Ларошфуко Ф., Паскаль Б., Лабрюйер Ж.
Ницше Ф.Соч. М., 1990. Т. 1-2.
Федоренко Н. Т., Сокольская Л. И.Афористика. М., 1990.
Шоу Б.Афоризмы. Кишинёв, 1985.
Эсалнек А. Я.Внутрижанровая типология и пути её изучения. М., 1985.
Глава II
Исповедь
Философский жанр исповеди столь же привлекателен и интересен, сколь трудноопределим. Трудноопределим в том смысле, что с неизбежностью отсылает к двум проблемам. Первая проблема - размытость и неустойчивость самого понятия исповеди. Исповедь, зафиксированная в религиозном сознании как таинство покаяния, и исповедь как феномен культуры, исповедь как выражение индивидуального опыта и исповедь как жанр философии и литературы - далеко не одно и то же. Вторая проблема - специфичность исповеди, ее отличие от других философских жанров. Именно с этими проблемами мы сталкиваемся при попытке объяснить явную привлекательность исповеди с точки зрения философского жанра. Особое значение приобретает вопрос об истоках исповедальности как таковой. Каким образом исповедь соотносится с бытием человека, его предельными и глубинными основаниями? Какова роль исповедального слова в культуре? Каков философский смысл исповеди? Без ответа на эти вопросы невозможно уловить жанровую специфичность исповеди.
Первоначально само понятие исповеди было прочно укоренено в христианстве и христианской культуре. Причем исповедь понималась как одно из таинств: раскрытие верующим своих грехов священнику и получение от него прощения («отпущения грехов») именем Христа. Фактически исповедь отождествлялась с покаянием. Это, безусловно, наложило отпечаток на все последующее развитие представлений об исповеди, в том числе и как философском жанре. Весьма примечателен тот факт, что исповедь почти не исследовалась как с позиций светской культуры, таки в рамках религиозных христианских представлений. Не говоря уже о том, что имеется явный недостаток исследований исповеди с точки зрения ее самобытности и уникальности именно как философского жанра. Зачастую в христианской литературе понятия «исповедь» и «покаяние» совершенно не различаются. Как верно замечает М. С. Уваров, «иногда авторы просто отсылают нас от слова «исповедь» к слову «покаяние» как к синониму, а иногда отсутствует и такая ссылка, хотя родственные термины («исповедание», «исповедник») разъясняются и комментируются»¹. В этой связи необходимо отметить, что христианское толкование исповеди далеко не единственно возможное. Безусловно, в исповеди момент покаяния играет огромную роль, однако опыт и примеры исповедальности показали и показывают, что одним покаянием и раскаянием исповедь не исчерпывается. Уже у Августина, чью «Исповедь» можно рассматривать в качестве первого образца философского аспекта исповедальности, мы находим, помимо пафоса покаяния перед Богом, линии судеб культуры, выраженные в тексте и переплетающиеся с линиями жизни и духовного пути автора. Здесь «линия жизни исповедующегося - как связующая грань «узловых точек» культуры»². Кроме того, исповедь всегда предельно искренна, в ней задействуются высшие потенции сознания, она становится раскаянием перед самим собой. В этом смысле исповедь является своего рода самосознанием культуры, а исповедальное слово провидит «порядок и строй, лад и гармонию культуры»³. Тема исповеди постоянно присутствует в культуре, подобно тому, как в сознании и в душе человека постоянно присутствует потребность и возможность самоочищения, покаяния и познания самых глубоких и фундаментальных внутренних оснований. Исповедь, таким образом, уникальное явление, рождающееся на пересечении двух линий: линии духовной культуры и линии жизни исповедующегося.
В акте исповеди раскрывается самая сокрытая, самая потаенная человеческая суть. Шаг за шагом снимается все наносное, что скрывает подлинное «Я» человека, тот внутренний стержень, который формирует весь внутренний мир личности. Иначе и невозможна исповедь. Поэтому нельзя согласиться с Л. М. Баткиным и его трактовкой истоков «Исповеди» блаженного Августина4. Несмотря на то, что для Августина все люди равны перед Господом, и именно по этой причине мы, читающие «Исповедь», узнаем и познаем в ней себя, - это только указывает на ярчайшую, животрепещущую индивидуальность автора, так как только мощная индивидуальность способна задевать тончайшие струны души. Исповедь всегда есть глубокий внутренний порыв, попытка проникнуть в подлинный смысл своих чувств, стремлений, действий, желаний, идеалов. А этот подлинный смысл всегда скрыт от посторонних глаз. Но вся сложность еще и в том, что он сокрыт и для глаз своих. И потому исповедь так желанна и одновременно мучительна и болезненна: человеку тяжело заглянуть внутрь себя, ему всегда, или почти всегда, хочется быть лучше, достойнее. Он хочет приписать себе желаемый «подлинный смысл», а глубоко внутри всегда томится постоянная потребность в обретении истинного, по-настоящему подлинного смысла, незамаскированного и незаретушированного. Отсюда и постоянная потребность в исповеди, во вскрытии своей внутренней сути. В исповеди происходит двойное погружение в глубь себя. В ней происходит, пользуясь христианской терминологией, таинство обретения себя самого во имя будущей жизни; так как именно перед лицом будущего человеку так необходимо обретение своих предельных внутренних оснований. Но обретение это происходит в ходе постоянного диалога с самим собой, с другими, с Богом. Именно эта потребность в диалоге, в сопоставлении себя с другим является одним из основных импульсов исповеди.
Исповедь всегда повествовательна и автобиографична. В ней наряду с внутренним диалогом присутствует и монолог. Человек в ней выступает как рассказчик, повествователь своей жизни, судьбы, деяний. Но повествует он не просто о событиях своей жизни, а о глубоко личных духовных поисках. Исповедь - это всегда история становления духа. История драматичная, а иногда и трагичная. Исповедь проговаривается в словах. В этом нам также видится характерная особенность исповеди как жанра. Человек испытывает мучительную потребность высказаться, проговорить свою жизнь заново. Слово здесь выступает в качестве животворящей силы, оно заставляет встать в позицию говорящего о самом себе, а значит, найти в себе новые жизненные силы, обрести себя нового. Кроме того, слово сказанное - есть слово реализованное. Исповедь - своего рода акт преодоления страха перед словом, сказанном о самом себе, правдивым словом, срывающим все завесы с подлинной внутренней сути человека. Слово исповедальное это реализация истинного человеческого «Я».
Еще один немаловажный момент для исповеди, это ее связь со знанием и познанием. В исповеди человек осмысляет некое знание о себе самом, тайное, сокровенное знание и вместе с тем, проговаривая это знание, заново переживая свою жизнь, познает, обретает новое знание. Исповедь, таким образом, это и познание. Познание себя через себя, познание своего прошлого, будущего и настоящего. Не случайно поэтому и то, что исповеди пишутся в переломные моменты, как для самого человека, так и для целых эпох. На переломном этапе жизни и истории очень важно совершить переоценку всех самых сокровенных смыслов, исповедоваться, понять и познать свое предназначение перед лицом неведомого грядущего.
Исповедь тесно сопряжена с покаянием. Иногда даже выступает в роли синонима покаяния. Действительно, покаяние - лейтмотив любой исповеди. Оно неизбежно, так как если человек совершает исповедь, то он заведомо обречен на обнажение себя подлинного. Путь к самоуспокоению и самоувещеванию отрезан и отвергнут человеком, а значит, совершается покаяние, совершается исповедь. Истоки исповеди, истоки покаяния находятся в сфере неких абсолютных начал индивидуального бытия человека и обусловлены этими абсолютными началами. Эта особенность выводит исповедь из ряда прочих философских жанров и вообще способов философствования.
Таковы, на наш взгляд, некоторые особенности исповеди, определяющие ее уникальность в качестве философского жанра. Но для того, чтобы понять, почему философ приходит к мысли о написании исповеди; необходимо обратиться к конкретным примерам. Среди таких примеров наиболее яркие - исповеди Ж.-Ж. Руссо, Августина Блаженного, Л. Н. Толстого.
Для Августина, чья «Исповедь» самая ранняя по времени написания среди всех трех, главной предпосылкой для исповеди является поиск путей единения с Богом, обретение подлинной веры, в которой для Августина сосредоточены все смыслы его индивидуального бытия и бытия всеобщего: «Я буду искать Тебя, Господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя, ибо о Тебе проповедано нам»5. Августин обращается к Богу за утешением. Утешением за грехи, которые совершались им на протяжении всей жизни. Он еще раз, заново проживает свою жизнь, дабы найти Бога там, где отклонялся от истинного пути и грешил. «Что хочу я сказать, Господи, Боже мой'? -только, что я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту - сказать ли - мертвую жизнь или живую смерть? Не знаю», так говорит Августин в первой книге своей «Исповеди». Вся «Исповедь» Августина - это своеобразный поиск ответа на этот вопрос, но уже с предзаданным ответом. Для Августина и для читателей ясно, что начало всех начал и конец всех концов - это Бог, абсолютное начало. Смысл же исповеди - найти Бога в глубинных, смыслообразующих основаниях собственной личности. Впрочем, найти Бога или вместить в себя - для Августина этот вопрос остается без четкого ответа. Так или иначе, но за всем этим стоит одна потребность - утвердиться в собственной вере, исповедаться, покаяться, обрести Бога и идти по пути, ведущему к вечному единству с Богом.
Для Руссо потребность в исповеди - это потребность показать другим людям одного человека во всей правде его природы. Этим человеком он пожелал видеть себя. Причём для него важна именно правда, какой бы она ни была. Исповедь - это итог всей жизни Руссо. Только правда, высказанная о самом себе, способна дать оценку самой личности исповедующегося и тому, что предопределило становление этой личности. «Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь»6. Оценка эта важна и необходима в первую очередь самому автору, несмотря на отсылки к мнениям других людей: «Собери вокруг меня неисчислимую толпу подобных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях»7. Руссо посредством правды исповеди хочет утвердиться в собственной самооценке, в своих внутренних основаниях. Исповедуясь, он признается самому себе в собственных ошибках и, следовательно, находит силы для поиска и утверждения истинных основ своей жизни и индивидуального бытия.
«Исповедь» Л. Н. Толстого очень своеобразна и несет на себе явственный отпечаток личности своего творца. Для Толстого извечной и одной из самых главных проблем была проблема должного отношения к Богу8. Эта проблема отразилась и в его «Исповеди». Толстой, говоря о своем тернистом и мучительном пути духовного становления, постоянно создает напряжение между должным отношением к Богу и тем, как далека та жизнь, которой он живет, от этого должного отношения. «Исповедь» Толстого выросла из незаконченной главы большого религиозно-философского сочинения. Поэтому главный мотив исповеди Толстого - попытка объяснить то, как должно человеку, преодолевая собственную слабость, подниматься до уровня божественных истин. Толстому важно было показать это на собственном примере, чтобы самому еще раз удостовериться в правильности выбранного им пути, в очередной раз предстать перед судом собственной совести, принести на алтарь веры перипетии собственных духовных исканий.
Таким образом, во всех трех исповедях мы видим различные отправные точки: для Августина это Бог, для Руссо - правда жизни, для Толстого - должное отношение к Богу. Однако общий смысл исповедей заключается в том, что в них раскрываются самые тайные, самые сокровенные страницы жизни человека. Другими словами, различие исповедей определяются различием тех отправных точек, с которыми эти тайные, глубинные переживания соотносятся. Исходя из этого, специфичность исповеди как жанра состоит еще и в том, что отправные точки являются для авторов абсолютными ценностями. Именно поэтому исповеди пишутся предельно откровенно, и в них все самые высокие потенции человеческого сознания работают с предельным, почти абсолютным напряжением. Отправная точка в исповеди (например, Правда у Руссо) в качестве абсолютной ценности требует такого же абсолютного статуса и от конечной точки. Говоря точнее, эти точки совпадают. Исповедь, таким образом, - это круг восхождения от абсолюта к абсолюту, и на пути этого восхождения человеку открываются бездны и вершины собственного бытия.
Говоря об исповеди как о философском жанре, следует определить границы этого жанра, а также отметить ряд стилистических особенностей. К таким особенностям нужно отнести, прежде всего, автобиографичность исповеди. Однако автобиографичность характерна и для других образцов философской прозы. В частности, можно вспомнить «Самопознание» Н. А. Бердяева, которое также посвящено опыту духовного, философско-мировоззренческого становления автора. Сам Бердяев пишет, что «моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания сегодняшнего дня»9. Именно этот акт познания, как нам кажется, и отличает самопознание от исповеди. Самопознание имеет другую отправную точку, оно рационализировано и определено ценностью творческого акта постижения глубин становления личности автора. Исповедь же не подразумевает рационального творческого акта познания. Она есть акт откровения, раскрытия своей внутренней сути во всей правде чувств и переживаний. Хотя и исповедь, безусловно, не лишена познавательного аспекта и ценности с точки зрения осмысления сегодняшнего дня. Исповедь по сути своей онтологична, в ней происходит финальное «оформление» смыслов индивидуального бытия человека. Самопознание, в свою очередь, гносеологично. Оно исходит из стремлении познать, проникнуть в эти смыслы и, говоря словами Бердяева, "есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего»10.
Элементы исповедальности мы можем найти и у В. В. Розанова в «единенном». То, что сам автор называет «восклицаниями, вздохами, полумыслями и получувствами», местами очень напоминают исповедь. Тем более что адресованы они не читателям, а самому себе. Разговор с самим собой, точнее схватывание своих переживаний, ощущений настоящего момента. Можно сказать, что Розанов - первооткрыватель нового жанра, жанра, в котором представлен поток чувственности, неоформленных мыслей, первичных впечатлений жизни, иногда смутных, а иногда и очень ярких. Что же придает этому разрозненному потоку черты исповедального слова? Прежде всего, интимный, происходящий глубоко внутри себя процесс открытия новых смыслов собственного индивидуального бытия. Во-вторых, адресованность этих переживаний, выраженных в коротких, отрывочных записях, самому себе. В «Уединенном» Розанов попросту стремится успеть за жизнью собственной души, по существу, без всякой цели, без преднамерения и без переработки11. В то же время розановский жанр существенно отличается от исповеди. В нем наличествуют только лишь элементы исповедальности, однако нет той цельности, глубины раскрытия личности, которую мы находим в исповеди. Жанр исповеди не может ограничиваться лишь мимолетными, эмоциональными впечатлениями о себе и об окружающей действительности. Исповедь требует включения всех внутренних резерва личности. Исходя из полноты своего онтологического статуса для исповедующегося, исповедь фиксирует перипетии жизненного пути той же полнотой оснований и средств выражения. Этой-то полноте мы и не находим у Розанова.
Своеобразное переплетение жанров присутствует у еще одного гиганта русской философии - священника П. А. Флоренского. «Стол и утверждение истины» представляет собой непревзойденный образец православной теодицеи, а по жанру его можно соотносить и апологией, и с трактатом, и с исповедью. Действительно, то обстоятельство, что произведение задумывалось как теодицея, придает ем жанровый характер апологии, а целенаправленность и наукообразие роднят его с трактатом. В то же время, произведение можно соотносить и с исповедью. «Столп и утверждение истины» - труд глубоко личный и является плодом напряжённой духовной жизни автор. Об этом в письме к В. А. Кожевникову пишет и сам Флоренский: «Лирика «Столпа»… - нечто хрупкое и интимно-личное, уединенное»12. Стоит заметить, что «Столп и утверждение истины» прошел четыре редакции. И причиной тому послужила авторская трудность выражения и изложения. С одной стороны, книга должна была выглядеть как целостное научно-богословское сочинение с учетом всей строгости требований, предъявляемых к подобного рода книгам. С другой стороны, авторская подоплека «Столпа» вносила исповедальную, интимно-личностную интонацию в ткань самого текста. Избегать этой подоплеки Флоренскому явно не хотелось, о чем свидетельствуют следующие его строки: «Между тем, почему я должен печататься именно таким-то шрифтом, говорить таким-то языком, употреблять термины такие-то, а не такие-то. Ни Господь, ни св. каноны церковные не требуют от меня ни шрифта, ни языка, ни терминологии философской»13. В этом противоречии и выявляется граница жанра исповеди и жанров апологии и трактата. Какие бы элементы исповедальности не несли в себе апология и трактат - это все ж не исповедь. У этих жанров разные мотивы и, если так можно выразиться, «поля приложения». Апология и трактат могут быть скал угодно личностны, но они имеют целью прояснение и утверждены конкретных вопросов, проблем и принципов. Они используют рационализированный, адаптированный для конкретных задач категориальный аппарат. Исповедь же свободна от всего этого, она ест выражение индивидуального бытия, потребности высказать его, вербализировать его, если угодно. В ней нет той строгости и наукообразия, но есть внутреннее духовное напряжение, покаяние и очищение в попытке обнажить и прояснить самые глубинные внутренние основания, что само по себе уже является одной из основных философских проблем.
Именно эта постановка самых фундаментальных философских проблем и делает исповедь подлинно философским жанром. На примере конкретной, живой личности, ее поисков и страданий, взлетов и падений, трагедия и величие человека наблюдаются особенно ярко. Человек в исповеди проектирует себя будущего и настоящего, пусть даже перед лицом смерти, через себя прошлого. Через познание себя человек познает мир. В этом - неповторимость и уникальность исповеди как философского жанра. Благодаря этой уникальности жанр исповеди в ХХ веке не исчерпал себя. И вряд ли когда-нибудь исчерпает.