Лес милости 2 страница
От нахлынувших чувств на его глаза навернулись слезы, и он, прикрыв веки, продекламировал стих на санскрите, а затем объяснил его смысл: «Господь Чайтанья учил, что надо стать смиреннее травинки, терпеливее дерева, выказывать искреннее уважение другим и не ожидать никакого уважения в ответ. Только так можно повторять имена Бога непрерывно». Он примял рукой траву, которая росла там, где мы сидели. «Видишь эту траву? Она рада служить всем, занимая самое незавидное положение — у нас под ногами. Всякий раз, когда на нее наступают, она распрямляется, чтобы служить вновь. У нее нужно учиться смирению». Он повернул голову к дереву позади нас. «Видишь это дерево? Оно терпеливо сносит палящий летний зной, а само дает нам тень. Оно терпит лютый холод, снабжая нас дровами, чтобы мы согрелись, оно может простоять несколько месяцев без капли влаги, одновременно принося людям сочные плоды, чтобы они утоляли жажду, — и все это без единой жалобы! Нам надо учиться терпению у дерева. Господь Чайтанья хотел, чтобы мы стремились стать смиренными слугами слуги слуги Господа. Только в таком состоянии ума можно ощутить нектар святого имени».
Бабаджи поднялся на ноги, с беззаботным смехом потрепал меня по голове и побрел куда-то вдоль реки, а я остался сидеть, вглядываясь в глубокий, темный поток Ямуны. Все еще широкая после муссонных ливней, река неспешно несла свои воды через леса и поля Вриндавана. Его слова — как драгоценные камни, — размышлял я, — и он так искренне следует в жизни всем этим заповедям, что его слова проникают в самое сердце. В этот миг я почувствовал удивительный покой. У меня не осталось никаких сомнений в том, что я нахожусь там, где мне нужно быть.
Очутившись на другом конце света, я понимал, как тревожатся за меня родители. Полтора года я провел в странствиях, а мои родные не могли даже написать мне, поскольку я не задерживался на одном месте достаточно долго, чтобы отправлять письма с обратным адресом. За все это время я не получил от них ни одной строчки. Но в своем последнем письме я рассказал им о Вриндаване и написал на конверте обратный адрес. Оставалось ждать ответа.
В один прекрасный день Асим Кришна вручил мне сразу три конверта. Предчувствуя, что я там прочту, я пошел на берег Ямуны. Первое письмо было от отца. Некоторые слова и даже целые фразы расплылись от слез. Я ощущал его боль, просто держа в руках этот лист бумаги. Как я обошелся со своими родителями, посвятившими всю свою жизнь заботам обо мне? Буквально в каждой строчке отец умолял меня вернуться домой. «Каждый день, — писал он, — я мучаюсь от вины и не нахожу себе места от беспокойства. День тянется для меня, как вечность. Что такого я сделал тебе, что ты отверг меня?» И дальше: «Как я могу жить, зная, что мой сын живет в пещерах и джунглях, совсем один и без денег?» Подпись под ним гласила: «Твой несчастный отец». Глядя на неспешное течение Ямуны, я почувствовал себя таким же несчастным, как мой отец. Я распечатал второй конверт — письмо от матери. Она засыпала меня кучей вопросов: «Почему ты так долго за границей? Разве ты еще не нашел то, что искал? Во что ты одет и как питаешься? Как себя чувствуешь?» Каждым словом она выражала свою любовь.
Третье письмо было от Ларри, моего младшего брата, с которым мы всегда дружили. Ларри всегда отличался честностью и прямодушием, поэтому я знал, что всё, сказанное им, — правда.
Он описывал нескончаемые беспокойства, которые по моей вине испытывала вся наша семья. О матери он писал: «Ты что, не понимаешь материнской любви? Мама просто сходит с ума. Она день и ночь боится, чтобы с тобой ничего не случилось». Затем он описывал состояние отца: «Отец седеет на глазах. Он сильно постарел с тех пор, как ты бросил нас. Целыми сутками он сидит, поглощенный своим горем, бессмысленно уставившись в стену. Вспоминает, что ты живешь один в пещерах и джунглях, и плачет. Ты хочешь убить собственного отца? Так ты понимаешь религию? Может, тебе и все равно, жив он или нет, но мы-то любим его. Если ты не вернешься, его смерть будет на твоей совести».
Сердце мое заныло, и я стал шепотом молиться, умоляя Провидение указать мне путь. Я вглядывался в тихие воды Ямуны, и вся моя жизнь промелькнула у меня перед глазами. Я горячо благодарил своих родных за их любовь и корил себя за то, что причинил им боль, однако неутомимое желание обрести божественную любовь затмевало в моем сердце все на свете. Я не рассчитывал, что они поймут меня. Я стал вспоминать истории о великих святых, которые посвящали себя Богу. Сердца их близких тоже были разбиты, что причиняло им самим нестерпимую боль, однако они стойко переносили все эти страдания. Услышав глас Господень, Авраам был готов принести в жертву любимого сына Исаака. Иисус, повинуясь судьбе, открывшейся ему в Гефсиманском саду, принял смертные муки распятия, а мать Мария безутешно оплакивала его у подножия креста. То же самое случилось и с его апостолами, которые оставили всё и пошли за своим учителем. Принц Сиддхартха Гаутама, услышав тот же внутренний голос, покинул плачущих родных и удалился в лесную чащу, чтобы пройти свой путь и стать Буддой. Когда внутренний голос позвал Шанкарачарью — величайшего проповедника Веданты, — он также ушел из дома, разбив сердце своей бедной матери. И Господь Чайтанья ради нашего спасения бросил Свою вдовую мать, которая до конца дней своих проливала потоки слез.
Эти святые и аватары — великие личности, а я кто такой?
И все же я не мог сопротивляться этому голосу, тоске по Божественному, снедавшей мое сердце. Весь день я провел на берегу Ямуны, молясь за свою семью и прося Бога направить меня.
На следующее утро во дворике храма я сел у стоп Бон Махараджа и показал ему письма. Пока он читал, на глаза ему наворачивались слезы. Он долго молчал, в задумчивости глядя куда-то вдаль. Потом посмотрел на меня и сказал: «Давным-давно, когда мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, я решил отречься от мира, что причинило невыносимую боль моим отцу с матерью. Это было серьезным испытанием. Разбитые сердца дорогих нам людей — такова порой цена, которую нужно заплатить за право обрести исключительную преданность Богу. Но пройдет время, и ты увидишь, что они поймут и оценят твой выбор. На самом деле они станут гордиться тобой. К тому же, знай, что для садху нет запрета видеться со своим отцом или матерью. Сделай то, что подскажет тебе твое сердце».
Отцу я написал такое письмо:
Мой дорогой отец,
я получил твое последнее письмо от 14 сентября 1971 г., и сердце мое сжалось от боли. Послушай мой ответ, но не ушами, а своим любящим сердцем. То, во что человек верит, он должен сделать самым священным в жизни и следовать этому пути. Если человек не следует тому, во что он действительно верит, то жизнь его будет прожита зря. Я всем сердцем и всей душой верю, что высшая цель жизни — посвятить себя единому Богу, который с любовью руководит нами всеми. Мы все — слуги одного и того же Господа. Я считаю, что все ссоры и беды происходят только из-за того, что люди забывают эту величайшую истину.
С незапамятных времен в этом мире не было недостатка в политиках, предпринимателях и воинах, но наряду с ними всегда были и те, кто шел путем истины и вел духовную жизнь. Однако сегодня все люди настолько поглощены удовлетворением своего материального голода, что совсем забыли о Боге.
Разве неправда, что самым благородным человеком считается тот, кто скромен, честен, добродетелен и почтителен ко всем? Это и есть религиозная жизнь в ее самом подлинном смысле. Я верю, что именно такой жизнью я должен жить. Прошу тебя, поверь мне: все, чего я хочу, — это постараться вести жизнь, свободную ото зла. Для человека с моим характером занятия бизнесом превратят мою жизнь в пустую и безрадостную трату времени. Тот, кто подавляет свою внутреннюю природу, разрушает самого себя. Пока я еще окончательно не определился. Пожалуйста, прошу тебя — дай мне время, чтобы я убедился в правильности своих взглядов.
И тогда мы обязательно встретимся вновь.
Я буду писать вам. В Америке сейчас много родителей страдает от разлуки со своими сыновьями. Сын по два, а то и по четыре года служит в армии, и его могут в любой момент убить, только потому, что одни люди ненавидят других. Единственное, о чем я умоляю тебя, — поверить мне: то, чего ищу я, обернется благом для всех.
Пусть Господь благословит тебя, мой дорогой отец, и покой осенит твое доброе сердце!
Скоро я расскажу тебе о своих планах, очень скоро.
Ричард,
Вриндаван, Индия,
30 сентября 1971 г.
Матери я написал, чем питаюсь и какую одежду ношу. Также я заверил ее, что чувствую себя прекрасно, и объяснил ей свои поиски смысла жизни. Я благодарил ее за любовь и просил не волноваться обо мне.
Я знал, что они не поймут того, что движет мною. Мои наивные слова наверняка еще больше разбередят их сердца. Но я верил, что Бог знает мои помыслы и обязательно протянет им руку помощи.
Я лежал на крыше ашрама и глядел на вриндаванское небо, усыпанное звездами. Павлины протяжными криками переговаривались друг с другом, и ночные сторожа, охранявшие деревню, громко выкликали имена Бога. Но среди всех ночных звуков был один, к которому я прислушивался с особенным чувством: откуда-то издалека на мягких волнах легкого ветра до меня доплывала мантра Харе Кришна, которую попеременно пели пожилые мужчина и женщина. Каждую ночь их голоса, усиленные динамиком, звучали над Вриндаваном от заката до рассвета. Все эти звуки — перекличка сторожей, крики павлинов, пение пожилой пары — сливались в духовную симфонию, которая заставляла сладко сжиматься мое сердце. Вспомнился старый садху, начертивший кусочком мела слова на обломке грифельной доски. Неужели я действительно схожу с ума по Кришне здесь, в волшебном Вриндаване?
По традиции паломники обходят вокруг святых мест, таких как Вриндаван; это считается актом поклонения Богу. Однажды ночью я, повинуясь какой-то неведомой силе, спустился со своей крыши и отправился в путь по пыльной тропе вокруг Вриндавана. Лунный свет освещал дорогу, и я устремился по ней вдоль реки к лесу. Меня притягивали к себе далекие звуки. Я подошел ближе, и сердце мое забилось. Неужели это та самая мелодия, под которую я, очарованный, засыпал каждую ночь? Мне не терпелось узнать, откуда исходит этот звук. Чем ближе я подходил, тем громче и отчетливей звучала мантра. Да, это была та самая песня. Вскоре я очутился в древнем храме Ханумана, обезьяны, олицетворяющей экстатическую преданность Богу. На полу сидели мужчина и женщина лет семидесяти, одетые в ветхие белые одежды, по виду простые крестьяне. Сидя с полуприкрытыми глазами, они были полностью поглощены пением. Было около часу ночи, и я, присев рядом, стал подпевать уже знакомую мелодию. Позже, прощаясь со мной, они пригласили меня завтра на обед.
На следующий день, в обеденный час, я, свернув с пыльной тропинки, входил в храм Ханумана. Что-то внутри меня подсказывало, что вот-вот должно произойти нечто очень важное. Не прошло и минуты, как ко мне подошел неизвестный индийский юноша лет двадцати пяти и сказал: «Тебя хочет видеть Махараджи, прямо сейчас».
«Меня? — удивился я, ткнув себя в грудь. — Но кто такой Махараджи, и откуда он меня знает?»
«О, ему известно о тебе всё!»
«Будь добр, расскажи, кто такой Махараджи».
«Только не сейчас. Махараджи ждет тебя. Мы поговорим позже».
Взяв меня за руку, он провел меня в залитый солнцем внутренний дворик храма, где на деревянном настиле, скрестив ноги, восседал круглолицый человек, закутанный в выцветший клетчатый плед. Человек блаженно улыбался, и я подошел ближе. Его лицо, поросшее седой щетиной, светилось неземной радостью. Пронзительный взгляд его прищуренных глаз, казалось, проникал в самые потаенные уголки моей души. Это был Ним Кароли Баба. Когда я жил в Гималаях, мне не раз доводилось слышать о нем и его необычайных способностях. Ученики и последователи с любовью называли его «Махараджи».
Когда я вошел, он разговаривал на хинди с несколькими учениками-индусами, которые сидели полукругом подле него на земле. Увидев меня, он заразительно улыбнулся и приветственно кивнул. Подняв указательный палец, он заговорил со мной через переводчика: «В поисках истины ты отказался от богатств и беспечной жизни и, преодолев множество препятствий, пришел в Индию. А сейчас ты путешествуешь в одиночку и плачешь, взывая к Богу, в то время как далеко отсюда оставленная тобой семья плачет о тебе». Он жестом пригласил меня сесть вместе со всеми. «Ничего не бойся, — продолжал он таким серьезным тоном, что брови его сдвинулись, а губы сжались. — Радуйся всем трудностям. Кришна услышал твои молитвы и привел тебя во Вриндаван. Просто повторяй имена Рамы и Кришны — так можно исполнить все свои желания». — «Однако, — он тряхнул головой, — люди предпочитают жить в аду, осуждая друг друга и сражаясь между собой. Никогда не суди других и не позволяй себе проявлять эгоизм».
Казалось, он знает обо мне всё и произносит как раз те самые слова, которые мне необходимо услышать. Я не знал, что делать, — удивляться или восхищаться. «Но почти весь мир попался в эту ловушку, как же мне этого избежать?» — спросил я.
Подмигнув, он улыбнулся: «Люби всех, служи всем и корми всех. Служи, как Хануман, — без эгоизма и жадности. Это ключ к познанию Бога».
Дурачась, как ребенок, он поднес руку ко рту, изображая, будто ест, и пригласил нас отведать освященной пищи.
Мы проследовали в специальный зал для принятия прасада, и я напомнил своему провожатому, что мне не терпится услышать обещанный рассказ о его гуру. Он начал говорить: «Родом я из гималайской деревни по соседству с Нандиталом. С самого детства я полюбил Махараджи». Мы сели рядами на полу. Разносчик поставил перед нами тарелки из листьев и черпаками стал накладывать в них одно за другим замечательные блюда. Мой провожатый был одет в застегнутую на пуговицы до самого низа белую рубаху и такого же цвета штаны. Его черные, вьющиеся волосы были аккуратно расчесаны и умащены маслом. Прочитав короткую молитву, он стал рассказывать о своем учителе: «Наш Махараджи — сиддха-пуруша, человек, достигший совершенства. Мне лично доводилось быть свидетелем того, что ему ведомы прошлое, настоящее и будущее. Он всегда знает, где я нахожусь и чем занят». Он отхлебнул из глиняной чашки ласси, прохладительного напитка из йогурта.
«Я расскажу тебе кое-что еще, — добавил он. — Махараджи может находиться сразу в двух разных местах. Это было документально зафиксировано. Мы знаем, что он может неожиданно появиться или в любой момент исчезнуть. Он непредсказуем. Он то появляется, то исчезает; то отчитывает человека, то вдруг хвалит; то говорит загадками, то изрекает мудрые слова; одному он приказывает отречься от мира, а другому, наоборот, — жениться. Но одно мы знаем наверняка: он всегда выявляет в каждом из нас самое лучшее и делает нас ближе к Богу». Он с гордостью улыбнулся: «Ним Кароли Баба, хоть и серьезный йог, иногда начинает по-детски шалить. Совсем как Хануман».
Мне положили горячую халаву — сладкое блюдо из манки, обжаренной сначала в сливочном масле, а затем доведенной до готовности в сладком сиропе. Зала наполнилась восхитительными ароматами. Пока мы ели халаву, в дверном проеме появился Ним Кароли Баба. Увидев, с каким наслаждением мы обедаем, он расплылся в улыбке. Его радостное настроение тут же передалось и мне. Было ясно, что он сам олицетворяет все то, чему учит: «Любите всех, служите всем и кормите всех». Совсем как Хануман.
На следующий день, когда я опять пришел туда, Махараджи снова сидел в окружении нескольких учеников. Кто-то вслух читал историю о Ханумане и его преданности Раме из Рамаяны. Погруженный в слушание, Ним Кароли Баба дрожал, и из глаз его текли слезы. В течение нескольких следующих недель я ежедневно проводил примерно час у стоп Махараджи. Все время, пока я был там, он не читал лекций, а просто непринужденно разговаривал на разные темы со своими учениками или пел киртаны. Меня восхищала его манера отвечать на вопросы — лаконично, но очень емко и мудро: «Просто служите всем созданиям Бога со смирением, уважением и любовью». Или: «Просто пойте имя Рамы, всё остальное приложится». Однажды он повернулся ко мне и заглянул в глаза так, как будто хотел доискаться до моей души. Потом, воздев палец, воскликнул: «Эк[9], эк, эк! Бог — один».
Я не подозревал, что западные люди знают о Ним Кароли Бабе, пока не увидел в его ашраме человека, которого знали все мои сверстники — Бабу Рам Дасса. Как-то раз, когда я по обыкновению сидел у стоп Махараджи, двери ашрама распахнулись и на пороге появился Рам Дасс в сопровождении небольшой группы американцев и европейцев. Этот кумир и знаковая фигура молодежной культуры 1960-х, ранее — одиозный профессор Гарвардского университета Ричард Альперт, вместе с Тимоти Лири популяризировал в свое время ЛСД как средство расширения сознания.
Зайдя в помещение, Рам Дасс кротко уткнулся седеющей головой в колени гуру, словно маленький ребенок. А учитель в приливе любви стал дергать Рам Дасса за седую бороду и ласково трепать по голове, как щенка. Смеясь, Махараджи произнес: «Мы тебя ждали». Я наслаждался этим зрелищем: знаменитый профессор из Гарварда и кумир молодежи блаженствовал от того, что с ним обращались, как с маленьким шаловливым мальчиком. Махараджи сиял, одаривая всех своей улыбкой, а затем махнул рукой и воскликнул: «Джао[10], прасадам! Идите, обедайте!» Было похоже, что Махараджи каким-то мистическим образом знал об их необъявленном приезде, ибо в тот день повара приготовили удивительный пир на большее, чем обычно, количество человек.
Я с удовольствием показывал Рам Дассу и его друзьям святые места Вриндавана. В один из дней мы попали на киртан и проповедь Анандамойи Ма, у которой был свой ашрам во Вриндаване. Она помнила меня по нашей встрече в Гималаях и, выступая перед большой аудиторией, взглянула на меня и кивнула, как бы одобряя путь, избранный мною: «Всегда старайтесь удерживать поток святого имени. Повторять Его имя — значит находиться рядом с Ним. Если вы будете общаться с Высшим Другом, Он раскроет вам Свою истинную красоту». Когда программа закончилась, мы с Рам Дассом разговорились на духовные темы. Но наступил вечер, и он пригласил меня на следующий день к себе в номер, чтобы продолжить нашу беседу.
Рано утром я прибыл в «Джайпур Дхарамшалу», небольшую гостиницу, расположенную в шумном переулке посреди базара. По обе стороны стояли лавки с одеждой и снедью. Велорикши пронзительно сигналили, чтобы заставить расступиться толпу пешеходов. Рам Дасс открыл дверь, и полоска утреннего солнца осветила его радушное лицо. Я кинул взгляд на комнату за его спиной: она больше походила на скромное жилище садху, чем на номер знаменитого профессора. Он любезно усадил меня на единственный предмет мебели в комнате — деревянную кровать, а сам сел рядом, скрестив ноги и расправив складки своего белого одеяния. Мы сидели друг напротив друга. Его седые волосы ниспадали с лысеющей головы на спину и плечи, и ветерок из окна слегка ерошил его рыжеватую бороду. Большие синие глаза его сияли, а легкие морщинки в уголках глаз обозначались резче, когда он улыбался. Не произнося ни слова, мы просто молча вглядывались через глаза в сердце друг другу. Эти мгновения казались бесконечными. Долгий и пристальный взгляд, которым мы смотрели друг на друга, каким-то образом стал менять мое видение: Рам Дасс казался мне то невинным ребенком, то древним аскетом-мудрецом.
Я вспомнил стих из Бхагавад-гиты: «Воплотившаяся в теле вечная душа постепенно меняет тело ребенка на тело юноши, а затем — на тело старика. Точно так же после смерти душа переходит в другое тело. Того, кто постиг себя, такие перемены не могут вывести из равновесия». Неземной покой наполнил комнату. Прошло не менее получаса, прежде чем Рам Дасс сделал глубокий вдох, слегка поведя плечами, и нарушил молчание возгласом: «Ом!»
«Не могли бы Вы рассказать о своем духовном пути?» — спросил я. Мне хотелось узнать, каким образом он попал в Индию и как встретил своего гуру.
Рам Дасс облокотился о деревянную спинку кровати, готовясь к рассказу. «Несколько лет назад, — начал он, — я приехал в Индию. У меня был с собой запас ЛСД, и я надеялся найти здесь кого- нибудь, кто понимал бы в этих штуках больше, чем мы на Западе. Во время путешествия я встретился с американским садху — Бхагаваном Дассом, который направил меня к Ним Кароли Бабе. Это было в 1967 году. Я тогда оплакивал смерть своей матери. Махараджи проник мне прямо в сердце и с ангельским состраданием утешил меня. Я не успел произнести ни слова о себе, но он сам читал в моем сердце и рассказывал мне сокровенные тайны моего прошлого. Его невероятные способности вкупе с любовью, мудростью и чувством юмора преобразили мою жизнь».
«Да, я тоже испытал нечто подобное, когда впервые встретился с ним, — сказал я. — Кажется, будто он знает обо мне всё».
Рам Дасс улыбнулся: «Как-то раз Махараджи спросил меня: "Где лекарство?" Я не понял, о чем он, но Бхагаван Дасс предположил, что Махараджи спрашивает про ЛСД. Заинтригованный, я протянул ему три таблетки чистого ЛСД, и он, к моему удивлению, тут же проглотил их все.
Я приготовился записывать медицинские показатели его реакции на ЛСД, но ничего не произошло — ровным счетом ничего. Его сознание оказалось выше ЛСД!»
Я, собственными глазами видевший невероятные способности гималайских йогов, засмеялся, удивляясь и радуясь вместе с ним.
Рам Дасс сидел со скрещенными ногами, выпрямив спину. Ладони его покоились на коленях. «Я не мог расстаться с Махараджи и жил с ним, пока была возможность. Приняв меня в ученики, он дал мне имя Рам Дасс, что означает „слуга Господа Рамы“. Я провел несколько месяцев в его необычном обществе. Зная, какое влияние я имею в Америке, Махараджи запретил мне приводить к нему новых людей». Рам Дасс покачал головой, как бы сам не веря в то, что такое может быть: «У него нет ни малейшего желания обладать чем-либо материальным: ему не нужны ни деньги, ни слава, ни последователи. Я никогда не встречал таких людей». Его вновь захлестнул поток любви к гуру, и он продолжал дрожащим голосом: «Когда я сижу рядом с Махараджи, мне кажется, что я люблю всех и каждого в этом мире».
В том же 1971 году Рам Дасс опубликовал свою знаменитую книгу «Будь здесь и сейчас».
Чем больше мы делились друг с другом своим опытом, пониманием и вдохновением, обретенными в своих духовных поисках, тем сильнее и крепче становилось возникшее между нами чувство братства. В беседе незаметно прошел день. Перед тем как расстаться, я поделился с ним своим опасением, которое не давало мне покоя: «Мать-Индия стала моим духовным домом. И мне еще нужно многое понять и узнать. Но, боюсь, мне не продлят визу, и я вынужден буду уехать отсюда».
Рам Дасс прикрыл глаза и погрузился в задумчивость. Несмотря на шум и суматоху, которые доносились с оживленной улицы, в комнате царил ничем не нарушаемый покой. Я тоже закрыл глаза и умиротворенно предался медитации. Прошло пять минут. Я открыл глаза: Рам Дасс смотрел на меня с теплой улыбкой. Затем он мягко произнес: «Возможно, тебе и придется покинуть географические границы Индии. Но ты никогда не должен покидать Бхарату — духовную Индию в своем сердце».
Вскоре я вновь слег с дизентерией — самым распространенным заболеванием среди иностранцев в Индии. Слабость, тошнота и многократные рейды в уборную стали частью моей повседневной жизни. Не знаю, чем бы это все закончилось, если бы не самоотверженная забота моего друга Асима. Он часто говорил мне, словно оправдывая свою помощь: «Бхакти — это служение с любовью и преданностью». Я лежал на полу у себя в комнате, а Асим приносил мне вареный рис, йогурт и шелуху семян подорожника[11]. Каждый раз, навещая меня, он с любовью рассказывал о Кришне и Вриндаване. Таким образом, моя болезнь только укрепила нашу дружбу.
Как-то рано утром я понял, что выздоровел, и Асим пригласил меня на прогулку по деревням, расположенным в окрестностях Вриндавана. Он рассказал, что округа Вриндавана называется Враджем и что Кришна проводил Свои игры в разных местах Враджа. Территория Враджа простирается на многие десятки километров вокруг Вриндавана и Матхуры. Здесь, посреди полей, лесов и деревень, стоит пять тысяч храмов Кришны. Некоторые из них — самые знаменитые во всей Индии, тогда как о других знают только местные жители. «Ты поразишься, когда увидишь, какую искреннюю любовь враджабаси питают к Кришне, — его синие глаза расширились от восторга. — Ну что, идем?»
Уже через несколько минут мы с ним тряслись и подпрыгивали на ухабах в видавшем виды автобусе. По обе стороны дороги насколько хватало глаз тянулись поля спелой пшеницы и ярко-желтые поля горчицы, колышущейся под ветром. Время от времени автобус останавливался, чтобы подобрать нищих крестьян, стоявших на обочине и махавших водителю рукой. Одежда у крестьян была рваной, у некоторых на глазах белела катаракта; можно было видеть людей с болезнями кожи или инфекционными заболеваниями. Но все они были счастливы. В автобусе они начинали петь песни про Кришну, хлопая в ладоши и пританцовывая. Старухи с глубокими морщинами на темных загрубевших лицах вскакивали со своих мест, воздевали руки и пускались в пляс, не забывая при этом стыдливо прикрывать головы дырявыми сари. Своей непосредственностью и восторженностью они больше напоминали детей, чем умудренных жизнью стариков.
В деревнях враджабаси, несмотря на свою бедность, светились улыбками и приветствовали друг друга словами «Джая Радхе!» — обращаясь к Радхе, сострадательной женской природе Кришны. Для них Бог был не только Верховным Творцом, но и близким родственником, живущим по соседству в одной с ними деревне. Женщины набирали воду из колодцев в круглые глиняные горшки и несли их, поставив себе на голову. Проходя мимо, они с улыбкой смотрели на меня и восклицали: «Радхе, Радхе!» Из их глиняных печей по воздуху разливался терпкий запах сухих коровьих лепешек, служивших топливом. Деревенские мужчины с бритыми головами (они брили их каждый месяц в знак своей преданности Богу) занимались тем, что пасли коров, пахали поля на волах или продавали свой товар, сидя на корточках вдоль пыльных деревенских улиц. Худые ребятишки, сверкая глазами, играли с мячом или вертели палками. И все вокруг — мужчины, женщины и дети — улыбались мне и кричали «Радхе, Радхе!» Я наблюдал, как сотни деревенских жителей шли в храмы, неся свои подарки Кришне — молоко, масло или сладости. В храмах кто-то молился, кто-то пел или танцевал, чтобы доставить удовольствие своему Господу. Проходя через этот новый для меня мир, я думал: Эти люди вспоминают о религии не только по воскресеньям или праздникам; религия, ставшая их естеством, пронизывает все стороны их жизни.
Однажды днем мы с Асимом отдыхали на холме возле храма Мадана-Мохана. Внизу перед нами текла Ямуна, мы сидели на траве и вокруг нас медитативно гудели черные пчелы. Вытянув ноги и откинувшись на стену из красного камня, окружавшую храм, я задал Асиму вопрос, который давно мучал меня. «Асим, — обратился я к нему, — мог бы ты объяснить мне смысл поклонения божеству в храме?» Я рассказал ему, что во время своих странствий по Индии видел, как практически все в этой стране поклонялись изваяниям Бога. Йоги и шиваиты почитали Шива-лингам или статуи Господа Шивы, буддисты проводили сложные обряды перед изображением Господа Будды. «На Западе это считается идолопоклонством, — сказал я, — хотя сами христиане молятся статуям или иконам и поклоняются Святому Распятию». Я рассказал ему, как в Италии, в Ассизи, мне довелось посетить церковь святого Дамиана, где Иисус с деревянного распятия на алтаре воззвал к Франциску: «Иди и восстанови мою Церковь». Я сказал: «Евреи поклоняются Торе, а мусульмане, которые тоже осуждают идолопоклонство, по многу раз кланяются Каабе в Святой Мекке». Я понимал, что разные традиции по-разному объясняют смысл этих форм поклонения, но также понимал общую идею: помочь человеку сосредоточиться на образе или звуке, которые соединяют его сознание с Богом. Мне было очень интересно узнать, что думает Асим по поводу поклонения Кришне.
В этот момент мимо прошел Кришнадас Бабаджи и, по своему обыкновению, громко поприветствовал нас: «Харе Кришна!» Мы же радостно поклонились, отвечая на его приветствие.
Хотя вопрос исходил от меня, по молчанию Асима я понял, что он хочет, чтобы я сам пришел к какому-то выводу. «Знаешь, — продолжал я, — видя, с какой невероятной преданностью такие святые, как Кришнадас Бабаджи, поклоняются изваянию божества, я не могу отнести это к идолопоклонству. У меня язык не поворачивается назвать таких высокодуховных людей идолопоклонниками. Очевидно, что, поклоняясь изваянию, они испытывают любовь к Богу. Разве не сказал Иисус, что судить о дереве нужно по его плодам?»
Асим ободряюще улыбнулся, словно старший брат, а затем, чуть наклонившись вперед, попросил продолжать.
Я признался ему, что вначале обряды поклонения божествам несколько оттолкнули меня. Они показались мне странным суеверием. «Но, проведя много времени среди святых людей, которые через общение с божеством общались с единым Богом, я оценил красоту этой формы поклонения. Теперь мне хотелось бы понять философское обоснование поклонения божествам, которое приводится в писаниях. Можешь мне помочь?»
Асим пересел ближе к кустам туласи, в глубокой задумчивости потер подбородок и, прежде чем ответить, какое-то время молчал. «На самом деле я не очень компетентен, чтобы объяснять такие вещи, но я перескажу тебе то, что услышал от гуру и прочел в ведических писаниях». Пчелы вокруг собирали нектар, перелетая с цветка на цветок, и я приготовился так же насладиться нектаром его слов. «Бог безграничен и независим, — начал Асим. — Отрицать Его способность явить Себя в форме божества — значит пытаться ограничивать Его безграничность. Веды тоже осуждают поклонение идолам. Исторически сложилось так, что и на Востоке, и на Западе существовали люди, которые начинали суеверно поклоняться каким-то придуманным ими самими образам, не имея ясных представлений о едином Боге. Зачастую они руководствовались при этом корыстными или недобрыми побуждениями. Именно это называется идолопоклонством, которое осуждается повсюду. Во времена Библии и Корана поклонение идолам было широко распространено среди безбожников. Но оно не имеет ничего общего с поклонением божествам, описанном в Ведах. Согласно Ведам, поклонение божеству — это наука. В ходе особых обрядов, проводимых вайшнавами, Господь соглашается проявить Себя в изваянии, сделанном в соответствии со строгими правилами. В этом образе Он принимает наше служение и помогает нам помнить о Нем, благодаря чему очищаются наше тело, ум и речь. Суть такого поклонения в том, чтобы доставить Господу удовольствие своей преданностью и любовью».