Огонь, вода и медные трубы

Огонь, вода и медные трубы -

Три символа старых романтики грубой.

И, грозными латами латки прикрыв,

Наш юный прапрадед летел на призыв,

Бывало, вылазил сухим из воды

И ряску, чихая, сдирал с бороды.

Потом, сквозь огонь прогоняя коня,

Он успевал прикурить от огня.

А медные трубы, где водится черт,

Герой проползал, не снимая ботфорт.

Он мельницу в щепки крушил ветряную,

Чтоб гений придумал потом паровую.

И если не точно работала шпага,

Ему говорили:

не суйся, салага! -

Поступок, бывало, попахивал жестом,

Но нравился малый тогдашним невестам.

Огонь, вода и медные трубы -

Три символа старых романтики грубой.

Сегодня герой на такую задачу

Глядит, как жокей на цыганскую клячу.

Он вырос, конечно, другие успехи

Ему заменяют коня и доспехи.

Он ради какой-то мифической чести

Не станет мечтать о физической мести.

И то, что мрачно решалось клинком,

Довольно удачно решает профком.

Но как же, - шептали романтиков губы, -

Огонь, вода и медные трубы?

Наивностью предков растроган до слез,

Герой мой с бригадой выходит на плес.

Он воду в железные трубы вгоняет,

Он этой водою огонь заклинает.

Не страшен романтики сумрачный бред

Тому, кто заполнил сто тысяч анкет.

ХРИСТОС

Христос предвидел, что предаст Иуда,

Но почему ж не сотворил он Чуда?

Уча добру, он допустил злодейство.

Чем объяснить печальное бездейство?

Но вот, допустим, сотворил он Чудо.

Донос порвал рыдающий Иуда.

А что же дальше? То-то, что же дальше?

Вот где начало либеральной фальши.

Ведь Чудо - это все-таки мгновенье,

Когда ж божественное схлынет опьяненье,

Он мир пройдет от края и до края,

За непредательство проценты собирая.

Христос предвидел все это заране

И палачам отдался на закланье.

Он понимал, как затаен и смутен

Двойник, не совершивший грех Иудин.

И он решил: "Не сотворится Чудо.

Добро - добром. Иудою - Иуда".

Вот почему он допустил злодейство.

Он так хотел спасти от фарисейства

Наш мир, еще доверчивый и юный…

Но Рим уже сколачивал трибуны.

ЗАВОЕВАТЕЛИ

Крепость древняя у мыса,

Где над пляжем взнесены

Три библейских кипариса

Над обломками стены.

Расчлененная химера

Отработанных времен

Благодушного Гомера

И воинственных племен.

Шли галеры и фелюги,

С гор стекали на конях

В жарких латах, в пыльной вьюге,

В сыромятных кожухах.

Греки, римляне и турки,

Генуэзцы, степняки,

Шкуры, бороды и бурки,

Арбы, торбы, бурдюки.

Стенобитные машины

Свирепели, как быки,

И свирепые мужчины

Глаз таращили белки.

Ощетинивали копья,

Волокли среди огня

Идиотское подобье

Деревянного коня.

Очищали, причащали,

Покорив и покарав,

Тех, кто стены защищали,

В те же стены вмуровав.

И орлы, не колыхаясь,

Крыльев сдерживали взмах,

Равнодушно озираясь

На воздетых головах.

А внизу воитель гордый

Ставил крепость на ремонт,

Ибо варварские орды

Омрачали горизонт.

Стенобитные машины

Вновь ревели, как быки,

И свирепые мужчины

Глаз таращили белки.

Печенеги, греки, турки,

Скотоложцы, звонари,

Параноики, придурки,

Хамы, кесари, цари:

- Протаранить! Прикарманить!

Чтобы новый Тамерлан

Мог христьян омусульманить,

Охристьянить мусульман.

И опять орлы, жирея,

На воздетых головах

Озирались, бронзовея

В государственных гербах.

Возмутителей - на пику!

Совратителей - на кол!

Но и нового владыку

Смоет новый произвол.

Да и этот испарится,

Не избыв своей вины.

Три библейских кипариса

Над обломками стены.

Плащ забвения зеленый

Наползающих плющей,

И гнездятся скорпионы

В теплой сырости камней.

ТОЛПА

Толпа ревела: - Хлеба! Зрелищ!

И сотрясала Колизей,

И сладко слушала, ощерясь,

Хруст человеческих костей.

Уснули каменные цирки,

Но та же мутная волна,

Меняя марки или бирки,

Плескалась в наши времена.

Народ с толпою путать лестно

Для самолюбия раба,

Народ, толпящийся над бездной,

История, а не толпа.

И в громе всякого модерна,

Что воздает кумиру дань,

Я слышу гогот римской черни,

В лохмотьях пышных та же рвань.

Все было: страсти ширпотреба

И та нероновская прыть,

Попытка недостаток хлеба

Избытком зрелищ заменить.

Но даже если хлеба вдосталь,

Арены новой жаждет век.

А в мире все не слишком просто,

И не измерен человек.

Но из былых каменоломен

Грядущий озирая край,

Художник, помни: вероломен

Коленопреклоненный рай.

АНТИЧНЫЙ ВЗГЛЯД

Широкий жест самоубийцы -

Как перевернутая страсть.

Кого он призывал учиться -

Возлюбленную, время, власть?

Петли вернейшее объятье

И прямодушие свинца,

И содрогание конца,

Как содрогание зачатья!

А мощный римлянин, в дорогу

Спокойно осушив бокал,

Рабу сенаторскую тогу

Откинул: - Подойдет, ей-богу!

И до упора - на кинжал!

РАНЬШЕ

Нам говорят: бывало раньше,

Случалось раньше - верь не верь,

Не говорю, что будет дальше,

Но раньше - это не теперь.

Не та весна, не та погодка,

Бывала раньше неспроста

Жирней селедка, крепче водка,

Теперь вода и то не та.

Не так солили и любили…

Попробуй исповедь проверь.

Но ведь и раньше говорили,

Что раньше - лучше, чем теперь?

В увеличительные стекла,

Как детство, старость смотрит вдаль.

Там выглядит царевной Фекла,

Гуляет нараспах февраль.

Там молодость кричала: - Горько! -

А было сладко, говорят.

Недаром старость дальнозорка,

Не отнимай ее услад.

И в этом нет жестокой фальши,

И надо этим дорожить.

Тем и прекрасна рань, что раньше

Жить предстояло, братцы, жить.

ЛИФТЕРША

Мокрый плащ и шапку

В раздевалке сбросил.

- Как делишки, бабка? -

мимоходом бросил.

Бросил фразу эту

Сдуру, по привычке.

Вынул сигарету,

Позабыл про спички.

Тронула платочек,

Руки уронила:

- Так ведь я ж, сыночек,

Дочку схоронила…

Вот беда какая,

Проживала в Орше,

А теперь одна я… -

Говорит лифтерша.

А в глазах такая,

Богу в назиданье,

Просьба вековая,

Ясность ожиданья -

Нет яснее света,

Зеленее травки…

Так у райсовета

Пенсионной справки

Просят…

Выше! Выше!

Нажимай на кнопку!

Аж до самой крыши

Адскую коробку!

Никакого счастья

Нет и не бывало,

Если бабка Настя

Этого не знала.

Правды или кривды

Не бывало горше.

Подымает лифты

Старая лифтерша.

К небесам возносит

Прямо в кабинеты…

А еще разносит

Письма и пакеты.

УСТАЛОСТЬ

Отяжелел, обрюзг, одряб,

Душа не шевелится.

И даже зрением ослаб,

Не различаю лица

Друзей, врагов, людей вообще!

И болью отдает в плече

Попытка жить и длиться…

Так морем выброшенный краб

Стараньем перебитых лап

В стихию моря тщится…

Отяжелел, обрюзг, одряб,

Душа не шевелится.

ТОСКА ПО ДРУЖБЕ

Л. С.

Мне нужен собрат по перу -

Делиться последней закруткой,

И рядом сидеть на пиру,

И чокаться шуткой о шутку.

Душа устает голосить

По дружбе, как небо, огромной.

Мне некого в дом пригласить,

И сам я хожу, как бездомный.

Тоскуем по дружбе мужской,

Особенно если за тридцать.

С годами тоска обострится.

Но все-таки лучше с тоской.

Надежды единственный свет,

Прекрасное слово: "товарищ"…

Вдруг теплую руку нашаришь

Во мраке всемирных сует.

Но горько однажды открыть,

Что не во что больше рядиться,

С талантом для дружбы родиться,

Таланта не применить…

Тоскую по дружбе мужской

Тоской азиатской и желтой…

Да что в этой дружбе нашел ты?

Не знаю. Тоскую порой.

* * *

Сирень и молнии. И пригород Москвы

Вы мне напомнили, а может, и не вы…

Сирень и сполохи, и не видать ни зги,

И быстрые по гравию шаги,

И молодость, и беспризорный куст,

И самый свежий, самый мокрый хруст,

Где кисти, тяжелея от дождя,

Дрожмя дрожали, губы холодя,

Дрожмя дрожали, путались, текли.

И небом фиолетовым вдали

Твой город, забегая за предел,

Библейским небом грозно пламенел

И рушился, как реактивный вал,

И в памяти зияющий провал.

Так значит - все? Так значит - отрешись?

Но я хочу свою додумать жизнь,

Когда дожить, в бесчестие не впав,

Нет признаков, мой друг… Иль я не прав?

Но почему ж так хлещут горячо

Сирень и молнии и что-то там еще,

Похожее на плачущую тень?

Кто ты? Что ты? Я все забыл, сирень…

МОЛИТВА ЗА ГРЕТХЕН

Двадцатилетней, Господи, прости

За жаркое, за страшное свиданье,

И, волоса не тронув, отпусти,

И слова не промолви в назиданье.

Его внезапно покарай в пути

Железом, серой, огненной картечью,

Но, Господи, прошу по-человечьи,

Двадцатилетней, Господи, прости.