Фрейд 3.По ту сторону принципа удовольствия // Я и Оно. Тбилиси, 1991. С. 139

ного творчества. Топико-экономический подход стал общепризнанным в современной философии, и наша общественность, стыдливо забывшая марксизм, могла бы внести в его развитие существенный вклад. Вместе с тем у него, как и всякого другого проекта, есть определенные границы, для расширения которых требуется использование классической техники смысловой интерпретации.

Власть, труд, капитал и либидо — вот новые идолы современности, вытеснившие классические абсолюты рациональности. Важнейшим шагом на пути осмысления природы власти можно считать весьма популярные труды представителей критико-идеологической школы, которые упрекали традиционную философию за некритическое оправдание действительности и поддержку существующего порядка вещей. Сегодня власть не нуждается в онтологическом обосновании, и поэтому философия, момент осуществления которой был упущен, стала, как утверждал Т. Адорно, анахронизмом. К этому мнению присоединяется и младшее поколение критических рационалистов, считающих, что коммуникация на основе философии является чем-то иллюзорным и эфемерным ПО¹ сравнению с идеологиями правящих партий, манипулирующих сознанием посредством «масс медиа», располагающих полицией и армией для подавления инакомыслящих.

Сведение власти к политическому насилию или к идеологии было оспорено лидерами постмодернизма. Наиболее ярко это было выражено М. Фуко, который соединил в своем исследовании власти марксистское «производство», структуры Леви-Строса, дискурсы Р. Барта и дополнил их открытием недискурсивных практик и дисциплинарных пространств, при помощи которых власть управляет людьми, минуя осознание, оправдание или критику. В антропологически-гуманистическом стиле мышления XIX в. центральной фигурой культуры считался философ, охватывающий всю действительность тотальностью мысли и предлагающий рецепты действия во всех сферах жизнедеятельности. Именно эта фигура, думающая за других, ставится под вопрос в постмодернистских сочинениях. Сегодня философия не может и не должна стремится к реализации в форме абсолютного привилегиро-

МШВОРО дискурса Истины, Свободы, Ответственности. Совре-ЯМИЯЫЙфилософ — это скорее маргинальная, а не центральная фигура истории, философ, располагающийся на краях того, о чем он пишет. Его нельзя мыслить как некий полюс, преодолевающий сопротивление объекта, ибо он осуществляет функцию посредника и переводчика между теми конкретными, локальными и региональными дискурсивными и недис-куроивными практиками, которые имеют место в обществе. Философствующий субъект должен осознавать себя носителем нескольких, дискурсов и работать в пограничных зонах и переходах от одного порядка к другому.

Исследуя тему «Общество и безумие», Фуко показал тесную взаимосвязь нормы и патологии, рационального и нерационального и пришел к парадоксальному факту, что психология, определяемая как наука о сознании, на практике выполняла совершенно иную роль, а именно конституировала и производила безумие. Вместо метафизического противопоставления разума и безумия, Фуко описал историю все время изменяющихся форм рациональности, и в этой истории дискурс о безумии функционировал не как охраняющий от перверсий, а как управляющий опытом страдания. Аналогичным образом он исследовал тему «Знание и власть». В противоположность распространенной точке зрения об их несовместимости, из которой исходила критике-идеологическая школа, специализирующаяся на разоблачении идеологий как форм «ложного сознания», Фуко раскрывал знание как «диспозитив» власти, как форму ее легитимации и реализации. Их взаимная игра, осуществляющаяся на различных территориях общества, не сводится к просвещению, разоблачению или освобождению. Власть, определяющая условия возможности существования, не преодолевается пониманием и критикой в рамках некоего философского супердискурса или вооруженным восстанием против ее видимых политических центров. Исследование разнообразных стратегий и тактик власти, анонимной и многоликой, липкой и незаметной, оставалось для Фуко главной задачей его жизни.

Но где таится власть сегодня, если правительство не правит, а авторитетные органы прячут свое лицо или

329

бездействуют? В условиях растворения власти в анонимных структурах повседневности всякие попытки избавиться от нее одним ударом оказываются наивными и несостоятельными. Символом современной власти выступает пустой трон, т. е. та сложившаяся структура порядка, которой подчиняются как угнетатели, так и угнетенные. Основной вопрос власти — это не кто сидит на троне, а как устроено само пространство власти. Заботой философии должна стать разработка стратегии и тактики эмансипации дисциплинарных пространств общества. Между тем, занимаясь критикой идеологии, она выступала в роли "мальчика, сообщавшего о том, что король голый. Это не являлось секретом для масс, которые не нуждаются в просвещении и знают о действительном положении гораздо больше и лучше, чем интеллектуалы. Основная проблема людей заключается не в том, что власть их обманывает, а в том, что посредством устройства повседневных дисциплинарных пространств она их делает такими, какими нужно, включая и само желание власти.

После Ницше, Маркса и Фрейда человек с его сознанием, доброй волей, свободой, ответственностью и прочими субстанциальными качествами, человек, наделенный «природой» или «сущностью», ориентированный вечными идеями или ценностями, стал стремительно закатываться за горизонт. Положение современной философии напоминает физику начала века, когда исчезли система неподвижных звезд, а вместе с ними твердые масштабы и абсолютные измерения. Сравнивая классику и современность, нельзя не заметить распада абсолютных ценностей и легитимации множественности разнообразных форм жизни. Однако неверно причину нынешних разговоров о смерти метафизики, литературы, истории, человека, Бога и т. п. усматривать только в релятивизме, нигилизме, неверии и беспочвенности. В новых условиях существования, когда разрушаются порядок и власть кровнородственных связей, когда деградируют религиозные, национальные ценности, когда человеку не на что опереться и он стремительно маргинализируется, люди опутаны невидимыми сетями повседневного порядка не менее, а, может быть, более прочно, чем раньше.

To, что философия все время при смерти, это уже никого не пугает, ибо ясно, что умирает одно и рождается другое, а на место догматичных и репрессивных систем, оправдывающих существующий порядок ссылками на устройство космоса, вечные идеи и ценности, приходят более пластичные и свободные формы философствования. И все-таки если бы дело со «смертью философии» обстояло настолько просто, то не стоило бы беспокоиться. Утрачивается опыт критической рефлексии, а новое оказывается, вопреки оптимизму постмодернистов, не всегда лучше старого. Это происходит потому, что мы судим историю, а не она нас. Но мы тоже должны проверять свои утверждения историческим опытом выживания. Когда современники расценивают великих философов прошлого как неких надутых мандаринов, то не проявляется ли в этом отвратительное чувство зависти по отношению к людям, работавшим на пределе человеческих возможностей? Это сегодня они могут показаться защитниками устаревшего порядка или расчетливыми буржуа, но в свое время именно они отстаивали новое и жили тем опытом предела, каким был когда-то рационализм и который остается недостижимым для многих наших современников. Анализ современных дискуссий относительно стандартов рациональности классической философии вызывает подозрение, что их отрицание вызвано не столько логической или методологической несостоятельностью, сколько изменениями социального статуса и способов производства и обмена философского знания.

Проект модерна действительно остался незавершенным, а отказ от него произошел по причинам скорее внешнего, чем внутреннего порядка. Институты свободной общественности и вместе с ними критерии разумности или рациональности оказались мало дееспособными и не смогли противостоять бюрократии и технократии. Эти субъекты перехватили риторику рациональности для обоснования своих интересов и тем самым дискредитировали ее. Традиционный способ производства и обмена культурными ценностями, осуществляющий на основе рыночного механизма оценки потребительской стоимости высокого искусства, оказался нарушенным. Сегодня публика не получает удовольствия от продуктов

духовного производства, но вынуждена платить за них крайне высокую цену. Неудивительно, что нынешние пионеры суверенности считают критерии рациональности, истинности, единства формами защиты существующего порядка и ищут новые пути самореализации. Однако философы авангарда не могут ни выйти за пределы философии, ни разрушить управляемый анонимными силами механизм обмена. Произведения, направленные против сложившегося порядка, перевариваются рынком и тем самым не разрушают, а укрепляют его. Отрицание старой культуры становится формой приобретения символического капитала. Для тех художников, которые ставят своей задачей преодоление отношений обмена, осознание этого становится настоящей личной трагедией, выход из которой они часто видят в молчании. Но и это не избавляет от того, что их символический капитал будет переприсваиваться и эксплуатироваться беззастенчивыми дельцами. В этой связи следует задуматься над парадоксальной мыслью, направленной против попыток искусства возвыситься над отношениями обмена:«Если в искусстве и есть какая-то эмансипаторная сила, то этой силой является только коммерческий художественный рынок».¹³

Если даже признать вслед за Ницше и современными панками, что наша жизнь является отрицанием, так как связана с отказом, самоограничением и насильственным покорением другого, а поэтому необходимо искать формы утверждения человека, то можно заметить, что и здесь поиски пионеров суверенности не выходят за рамки старой игры в «будни и праздник». Эксперименты с насилием, сексуальностью, смертью, безумием, поэтизация маргинального образа жизни могут быть оправданы в теоретическом отношении, если способствуют разоблачению пороков, прикинувшихся добродетелями. Можно понять протест против романтически-возвышенного дискурса о ^женщине в условиях ее безжалостной эксплуатации, можно оправдать безумцев, если общественные нормы ненормальны. Дать слово «униженным и оскорбленным» — благородная задача философии. Но, пред-

¹³Гройо Б. Утопия и обмен. М., 1993. С. 331.

лагая исполнение запретных желашжизни, следует спросить себя, нас!аутентичны и подлинны, не интенсифиодц искусственно, не является ли их пр_^ стратегии власти, направленной на консервиром_ венного порядка? Такая постановка вопроса снов· к проблемам разума и рациональности, к диалогу вом, историей и культурой. И то, что наше общество больным, совсем не значит, что разум ему больше не »шг Наоборот, рациональность всегда была и останется формой выживания и освобождения людей.

Философские процессы в России и на Западе протекают несколько разнонаправленно. Действительно, там мы наблюдаем господство структурализма, освоившего марксизм, фрейдизм, экзистенциализм, опирающегося на достижения этнографии, истории, литературоведения, охватывающего социальные, экономические, познавательные и даже повседневные структуры. Ему противостоит опыт анархии и маргинальное™ как опыт освобождения. У нас, напротив, на фоне анархии и архаики процветают дискурсы о человеческом и духовном, а все более популярными становятся религиозно-антропологические дискурсы. Ясно, что потребность и социальный заказ являются движущей силой. И все-таки философия всегда связана с пророческим даром и способностью видеть на несколько шагов вперед. Именно это, а не создание красивых теорий в духе «русской идеи», часто маскирующих или компенсирующих недостатки реальной жизни, делало философию необходимой для выживания общества. Достичь этого можно только одним путем — разрабатывать более емкую философскую парадигму, в которой нашлось бы место самым разнообразным стратегиям и тактикам мировой и отечественной философии.

Грант РГНФ № 98-03-04401

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение ......................................... 3

Глава I. Феномен знания .................... . ...... 7

§ 1. Обыденное и научное познание ................. -

§ 2. Познание как «отражение» и познание как «кон-

струирование» действительности ............... 27

§ 3. Интуитивное и дискурсивное познание .......... 46

Глава П. Логико-психологические основы познания ...... 65

§ 1. Психология чувственного восприятия ............ -

§ 2. Психология мышления ...................... 94

§ 3. Эмпирический опыт и формы его концептуализации 113

Глава III. Познавательное отношение и цель познания. . 138

§ 1. Субъект познания ........................... -

§ 2. Объект познания .................. ....... 155

§ 3. Истина как цель познания .................. 171

Глава IV. Главные познавательные «стратегии» ....... 192

§ 1. Знание и понимание ............. ............ -

§ 2. Знание: сущность и рациональность ........... 215

§ 3. Динамика осмысленного знания .............. 253

Глава V. Познание и жизнь ....................... 275

§ 1. Познание и практика (Познание как общение) ... 278 § 2. Ценность знания и познание ценности ......... 299

§ 3. Рациональное знание и «искусство жизни» ...... 312

Учебное издание

Основы теории познания

М.Л.Мялютим '.Р.Жеипатч I. Я.

н,в,

Лицензия ЛР J* 040050 от Ιβ.Οβ.ββ.

Подписано в печать 14.05.99. Формат βΟχ84^ι/ι«· Бумага офсетная. Гарнитура литературная. Печать офсетная. Усл.печ.л. 19,63.

Уч.-изд.л. 17,6. Тираж 400 экз. Заказ 179. Издательство СПбГУ. 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9.

Типография Издательства СПбГУ. 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9.

Если даже признать вслед за Ницше и современными панками, что наша жизнь является отрицанием, так как связана с отказом, самоограничением и насильственным покорением другого, а поэтому необходимо искать формы утверждения человека, то можно заметить, что и здесь поиски пионеров суверенности не выходят за рамки старой игры в «будни и праздник*. Эксперименты с насилием, сексуальностью, смертью, безумием, поэтизация маргинального образа жизни могут быть оправданы в теоретическом отношении, если способствуют разоблачению пороков, прикинувшихся добродетелями. Можно понять протест против романтически-возвышенного дискурса о^женщине в условиях ее безжалостной эксплуатации, можно оправдать безумцев, если общественные нормы ненормальны. Дать слово «униженным и оскорбленным» — благородная задача философии. Но, пред-

¹³Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993. С. 331.

лагая исполнение запретных желаний в качестве формы жизни, следует спросить себя, насколько они свободны, аутентичны и подлинны, не интенсифицируются ли они тоже искусственно, не является ли их производство частью стратегии власти, направленной на консервирование общественного порядка? Такая постановка вопроса снова приводит к проблемам разума и рациональности, к диалогу с обществом, историей и культурой. И то, что наше общество является больным, совсем не значит, что разум ему больше не нужен. Наоборот, рациональность всегда была и останется формой выживания и освобождения людей.

Философские процессы в России и на Западе протекают несколько разнонаправленно. Действительно, там мы наблюдаем господство структурализма, освоившего марксизм, фрейдизм, экзистенциализм, опирающегося на достижения этнографии, истории, литературоведения, охватывающего социальные, экономические, познавательные и даже повседневные структуры. Ему противостоит опыт анархии и маргинальности как опыт освобождения. У нас, напротив, на фоне анархии и архаики процветают дискурсы о человеческом и духовном, а все более популярными становятся религиозно-антропологические дискурсы. Ясно, что потребность и социальный заказ являются движущей силой. И все-таки философия всегда связана с пророческим даром и способностью видеть на несколько шагов вперед. Именно это, а не создание красивых теорий в духе «русской идеи», часто маскирующих или компенсирующих недостатки реальной жизни, делало философию необходимой для выживания общества. Достичь этого можно только одним путем — разрабатывать более емкую философскую парадигму, в которой нашлось бы место самым разнообразным стратегиям и тактикам мировой и отечественной философии.