Письменное слово каббалы: третий период 4 страница

Конечно, при последнем анализе этот аргумент бьет мимо цели. В Божественных Именах либо есть мистические силы, либо их нет. Если есть, христианин не может отрицать, что они есть в Имени Яхве; если же нет, то любая тавматургическая доктрина* Великого Имени в христианстве не менее ложна, чем Тетраграмматон или Шемахамфораш. Вместе с тем мы знаем, что постольку, поскольку имена репрезентируют идеи, они являются движущими силами интеллегибельного мира; всякая попытка пользоваться ими без вдохновения и знания обречена на провал, как с любым пустым сосудом. Евреи-каббалисты верили, что могут рассекать имя не теряя живую сущность, его наполняющую, и здесь они заблуждались. Имя Иисуса дарует благодать и спасение миллионам, но оно ничего не дает, если манипулировать буквами, его составляющими, вычленяя их или переставляя. Говорить иначе можно лишь по недомыслию.

V. Парацельс

Среди великих имен оккультистов, настаивавших на реальности влияния и духовной авторитетности Каббалы, упоминается имя Парацельса. Так, например, Исаак Майер уверяет нас, что ее следы легко обнаруживаются в системе великого немецкого адепта⁵⁷. Подобные замечания уже сами по себе своего рода Каббала, передаваемая от одного автора другому без всякого исследования и без малейшей попытки верификации. Таким образом, мы получаем списки авторитетов, ссылок и свидетельств, которые на первый взгляд весьма весомы, но не выдерживают никакой критики и теряют в весе, как только они попадают в руки исследователя, достаточно настойчивого, чтобы подвергнуть их критическому анализу. В этом конкретном случае не мешало бы вспомнить, что Парацелъс занимает исключительную позицию в среде философов-оккультистов; он был не из тех, кто особо чтит авторитеты или на них ссылается; он мало чем был обязан традиции и еще менее тому, что принято было называть ученостью⁵⁸. Если мы обратимся к его алхимическим трактатам и сравним их с герметической письменностью, то увидим, насколько они отличны от нее, и убедимся, что, в сущности, он был сам себе алхимиком. Когда он касается магии, у него почти нет соответствий, посредством которых его можно объяснить через то, что написано на эту тему другими писателями: и здесь он сам себе чернокнижник. Что же касается Каббалы, то, если, проанализировав его тексты, мы натолкнемся на его высказывания по этому предмету, мы вправе ожидать, что они будут совершенно не похожи на все, что было до него, и совершенно не в лад с известными направлениями Каббалы. И здесь мы выясняем, что он сам себе каббалист. В каждой области мысли он подтверждает свою характерную максиму: «Alterius non sit qui suus esse potest». Добавим еще, что от всех его привнесений мало пользы. Они нисколько не проясняют темноты других авторитетов и создают новые ниши, в не меньшей степени нуждающиеся в объяснении.

Около двух столетий прошло с момента смерти Моше де Леона, первого предполагаемого издателя Зогара, до рождения Теофраста фон Гогенгейма*, и, хотя лишь через сорок лет после того, как его бурная жизнь печально завершилась в Страсбурге или где-то еще, Зогар был впервые издан в печатном виде, не приходится сомневаться, что он был доступен в рукописном виде или что Парацельс, знай он арамейский, мог ознакомиться с его содержанием. Вместе с тем едва ли можно также сомневаться в том, что он не знал языка, с которого этот памятник письменной Каббалы был переведен, и что его знание Каббалы ограничивалось тем, что он мог вычитать у авторов, писавших на латыни или на ином из живых языков. Впрочем, судя по его собственным писаниям, он был мало этим озабочен. Что же касается этих последних, то надо всего лишь подобрать те немногие высказывания на сей счет, что в них имеются.

Занятия магией и Каббалой неоднократно запрещались врачам, и крупные медицинские авторитеты того времени подвергались дознанию на предмет их знакомства с той и другой⁵⁹. Каббала в одном месте отождествляется у Парацельса с магической астрономией⁶⁰, что, как я полагаю, должно понимать как его теорию звезд в человеке и звезд болезни и связано с контекстуальным заявлением, что все действия звезд во всех существах укоренены в сердце. Отождествляется она также с самой магией, часть которой составляет⁶¹. Однако, по замечаниям в другом месте, каббалистическая магия означает, по-видимому, некие не совсем ясные действия со свойствами астрального тела⁶². Потом это положение излагается с большей ясностью, когда Парацельс пишет, что каббалистическое искусство строится на базе учения о сакраментальном теле, которое появляется после смерти тленного, и чем объясняются феномены духов, видений, явлений сверхприродного характера и т. д.⁶³ Искусство суждения, утаиваемое другими внешними знаками, – словом, теория знаков, или сигнатур, – все это и есть каббалистическое искусство, «некогда называемое Кабалла, а потом Кабаллия». Еще ее неправильно называли Галамала по ее предполагаемому автору – о котором нигде больше не слышали, – и она этнического происхождения и была передана халдеям и евреям, которые ее извратили, «ибо евреи во все века были чрезвычайно невежественны»⁶⁴. Наконец, с Каббалой связано использование определенных молитв и signacula, то есть талисманов для исцеления от болезней⁶⁵.

Эти скудные сведения, пожалуй, все, что можно найти в трехтомнике инфолио, составляющем женевское собрание сочинений Парацельса, да и они обнаруживают слабое отношение к малоценной и тавматургической стороне тайной традиции Израиля. Должен, однако, заметить, что есть небольшой раздел под названием «Каббала», составляющий часть трактата о чуме, но он посвящен известным элементам ранней науки и алхимическим элементам Соли, Сере и Меркурию. Есть еще в одном месте ссылка на некие «книги Каббалы», по-видимому писания Парацельса, и в таком случае до нас не дошедшие. Для исследователя творчества Парацельса это, возможно, и прискорбная утрата, чего не скажешь применительно к собственно Каббале, поскольку и так ясно, что этот термин, подобно многим другим, использовался им в смысле либо весьма далеком от его общепринятого употребления, либо в его самом низменном значении. Каббала для Парацельса, когда это не нечто сверхфантастическое и невообразимое, – это методы практической магии, и здесь нельзя забывать, что деятельность адепта из Гогенгейма приходится на эпоху, когда по всему западному миру широко распространяются всевозможные псевдо-Ключи и Гримуары (книги по чародейству).

Трудно судить Парацельса, к тому же немало неправды наговаривали на него друзья и враги. Но одно для нас ясно: в каком смысле это ни понимать, он не был из числа знатоков Каббалы, чтобы представлять для нас особый интерес.

VI. Иоганн Рейхлин

Учитывая, что эти очерки не строятся по биографическому принципу, я не вижу никаких препятствий для того, чтобы представить тему заметок в виде группового портрета, поскольку эта группа наиболее ярко представляет точку зрения и задание нашего исследования в части знакомства с учеными-христианами, серьезно занимавшимися Каббалой. Я уже упоминал о них в своем предисловии. Миссионерское рвение, начавшееся, как можно сказать, с Пико делла Мирандолы, которое, если Луллий был каббалистом, достигло своего апогея в деятельности Doctor illuminatus с Майорки и пошло на спад только к началу XVIII в., приняло форму движения в эпоху от Рейхлина до Розенрота. Это не было единое движение; это не было согласованной деятельностью теософского общества или некоего ученого объединения; оно не вдохновлялось какими-либо оккультными интересами и, пожалуй, еще того менее интересами академическими. То, к чему свелась их литературная деятельность, – это намеренная и успешная попытка вычитать в письменном слове Каббалы христианскую догматику. Это не так ярко проявляется в работе Розенрота, как в собрании Писториуса⁶⁶, может быть, потому, что во времена, когда выходила Kabbala Denudata, было больше интеллектуальной строгости, которая уже не позволяла подобные духовные эксцессы. Она не так сильно сказывается в писаниях Рейхлина, как у Архангелуса Бургонуово. Невозможно дать обзор этих пухлых трактатов, насчитывающих подчас сотни страниц инфолио, которыми представлены энтузиасты, да и, к счастью, в этом нет необходимости. Нам достаточно лишь установить, насколько реальна их связь с Каббалой, и доказать, насколько неправильно понимали ее оккультисты прошлого.

Мы вправе рассматривать Элифаса Леви в известных пределах в качестве рупора оккультной мысли своего времени: именно ему больше, чем кому-либо еще, эта мысль обязана своим поворотом в сторону еврейской традиции и к так называемому абсолюту философии и религии, «союзу вселенского разума и Божественного Мира»⁶⁷. Это он первый заявил, что «все истинно догматические религии вышли из Каббалы и в нее возвращаются», что в ней «ключи от прошлого, настоящего и будущего и т. п.»⁶⁸. С целью «получить инициацию» в эту великую традицию он советует нам, помимо прочих книг, обратиться к «еврейским писателям из собрания Писториуса»⁶⁹. Следуя этому призыву, оккультисты стали воспринимать знаменитое Базельское собрание как сокровищницу подлинной еврейской традиции. Ничего более ошибочного быть не могло. Произведения, собранные Писториусом, – это ни еврейская традиция, ни толковый комментарий к ней. Добавим еще, что эти произведения не принадлежат оккультистам или тем людям, которые верили, будто католическое вероучение или лютеранское «полностью выводятся» из Каббалы. Эти писатели делятся на три типа: 1) еврей, отвергший Израиль и направивший свою полемическую деятельность против него. Его представляет Риччи, и само его присутствие фатально для исходной позиции Леви. Леви рекомендовал христианину стать каббалистом; Риччиус же полагал, что более логично, чтобы каббалист обратился в христианство⁷⁰; 2) христианин по рождению, полагавший, что еврей не прав, упорствуя в иудаизме, когда Каббала учит – как считалось – доктрине Триединства Бога, Божественного Слова и т. п. Он также в оппозиции к Леви, который думал, что еврей на правом пути, поскольку зародыши всех догм можно найти в традициях Израиля. Этот тип представлен Рейхлином⁷¹, ученым прилежным и умеренным, а также Архангелусом Бургонуово, который часто попирал здравый смысл и для которого Каббала была как бы черновиком Нового Завета. Рейхлин заигрывал с лютеранством; Архангелус был католическим прелатом; 3) мистик в чистом виде; им мог быть и еврей и язычник, для которого каббалистические связи не имели никакого значения и для кого христианство было пустым звуком. Его представляет писатель, кстати еврей по происхождению, включенный Писториусом в свой корпус текстов по причине его якобы обращения в христианство. Я говорю об Абарбанеле, чья «Философия любви» особо упоминается Элифасом Леви так, как если бы это был учебник по Каббале. О «Диалогах» мы уже говорили, так что здесь остается заметить, что цитирование их сводит на нет все высказывания нашего ученого каббалиста, поскольку Леви с таким же успехом мог бы ссылаться на «Искусство любви» спиритуализированного Овидия.

Что касается самого Писториуса, то единственный пункт, в котором он поддается оккультистским безумиям, тот, что все его предприятие, помимо прочих причин, было задумано как контратака на соблазны суеверия, которые Каббала привнесла в христианский мир; можно полагать, в виду имелись юношеские амбиции Агриппы и буйный рост чернокнижия. Каббалистические штудии издателя начались с младых ногтей; однако они привели его не к достохвальной убежденности Леви, а, напротив, привели его к протестантам; и, как на члена протестантской церкви, на него была возложена высочайшей милостью миссия излагать от лица конфессии лютеранский Символ Веры на церковном съезде в Аугсбурге. Отметив этот факт как доказательство проявления его устремленности к Абсолюту, позволительно, конечно, отметить, что он приветствовал начавшуюся попытку очищения церкви, желая, однако, чтобы это совершалось в духе милосердия, пусть даже в этом была личная заинтересованность, или, по крайней мере, признать, что это было извинительно по причине природной немощи, памятуя о том, что он долгое время подвергался гонениям, вызвав ненависть монаха-инквизитора за то, что он спасал еврейские книги от конфискации и костра, собирая их по всей Германии. Вместо них сожгли, что подвернулось под руку, а именно De Verbo Mirifico и De Arte Cabbalistica, вклад Рейхлина в дело понимания тайной традиции Израиля⁷². Трактаты тем не менее остались свидетельствами позиции христиан-каббалистов XVI в., и они лишь подтверждают, что в крупнейшем латинском собрании каббалистических писателей вне Kabbala Denudata нет ничего, что давало бы пищу для каких бы то ни было оккультных гипотез.

Нельзя оставить этот краткий и заведомо неполный очерк о Рейхлине и его связях, ни словом не обмолвившись о его талантливом ученике Дж.А. Видманстадте, чье собрание еврейских рукописей, преимущественно каббалистического толка, является украшением Мюнхенской библиотеки. Свою долгую и плодотворную жизнь он посвятил изучению этого рода литературы, особое внимание уделив Зогару и теургической стороне еврейской традиции.

VII. Уильям Постель

Вокруг имени Уильяма Постеля ходило немало легенд философического, вернее, оккультного толка, к их числу прибавилась и легенда, бытовавшая в народе; в ней этот миролюбивый, хотя и несколько ребячливый монах представлен в обличье величественного чернокнижника. Что касается философской легенды, то она полностью на совести Элифаса Леви и его последователей во Франции, считавших его своим лидером и, судя по всему, вместе с ним искренне восхищавшихся постелевскими творениями, написанными с самыми лучшими намерениями, но подчас пустопорожними. Среди них «Ключ от Вещей, Утаенных от Основания мира». Постель был отпрыском бедного нормандского крестьянина; благодаря своему упорству и усердию, отказывая себе во всем, он сумел получить образование и стать, по отзывам своих поклонников, одним из самых образованных людей своего времени. «Исполненный смирения и доброты, он работал как простой труженик, чтобы заработать на кусок хлеба, а после работы возвращался к научным штудиям. Бедность была верной спутницей его жизни и порой вынуждала его расставаться со своими книгами; но он владел всеми известными языками и всеми науками своего времени; он открыл редчайшие и бесценные рукописи, среди прочих Апокрифические Евангелия и Сефер Йециру; он погрузился в тайны трансцендентальной Каббалы, и его искреннее восхищение ее абсолютной истиной, ибо это высшее основание всех философий и всех вероучений, побудило его поделиться ею с миром»⁷³.

Оставим Элифаса Леви, неоспоримое влияние которого на весь современный оккультизм поставило еврейскую эзотерическую литературу на недосягаемую высоту, явно преувеличив ее философское значение и выставив ее предполагаемых последователей в ложном свете. Лучшим оправданием Постеля служит его возвышенное благочестие; приходится только сожалеть о его экстравагантности, его надмирном почитании набожной и скромной монахини зрелых лет и его вере в то, что он совершает процесс ее физического возрождения получением ее духовной субстанции через два года после ее кончины⁷⁴. Будучи обвиненным в ереси, связанной с Реформацией, он обратился к Тридентскому собору с благожелательным, но непрактичным посланием, призывая собор благословить весь мир, что было явно вне рамок чисто догматических задач, ради решения которых собор и был созван. Последствия всех этих благоглупостей были печальные: Постеля удалили в какой-то монастырь, причем это решение было принято не как проявление нетерпимости, а, напротив, скорее из чувства сострадания и даже милосердия по отношению к ученому человеку, неспособному контактировать с миром. В заключение, к тому же, он получил то, в чем больше всего нуждался, и скончался в мире с собой и миром, отрекшись от всего, что вызвало осуждение церковного начальства.

Как уже говорилось, Постеля связывает с Каббалой тот факт, что он открыл и сделал известной в Европе знаменитую Книгу Творения, содержащую некоторые основоположения еврейской доктрины⁷⁵. Он также изложил ее принципы в своего рода комментарии, к которым я вскоре вернусь⁷⁶. Его собственное учение тоже имеет отдаленную перекличку с зогарической традицией, но ее краткое изложение Элифасом Леви слишком вольное и неточное, как, впрочем, и вся литература и научные изыскания этого современного адепта.

«Троица, – так начинает он свой комментарий, – создала человека по своему образу и подобию. Тело человеческое двусоставно, а его троичное единство образуется единством его двух половин; они суть animus и anima; это ум и нежность; точно так же оно имеет два пола – мужской, располагающийся в голове, и женский, в сердце. Осуществление искупления тоже должно быть двояким в человечестве; ум своей чистотою должен очистить заблуждения сердца, а сердце своей щедростью должно исправить эгоистическое бесплодие головы.

До сих пор Христианство постигалось резонирующими головами; оно не проникло в сердца. Слово воистину сделалосъ человеком*, но, лишь когда Слово станет женщиной, мир спасется. Материнский гений религии должен научать мужчин возвышенным проявлениям духовного милосердия; тогда разум примирится с верой, ибо постигнет, изъяснит и возглавит святое преизбыточество Богопочитания»⁷⁷.

Недомыслие Постеля состояло в том, что он признавал воплощение этого материнского духа в личности той самой благочестивой монашки, о которой шла речь выше. Элифас Леви, который не воспринимал всерьез ни озарений, ни энтузиазма, трактует эту духовную страсть как ребяческую лирику и небесную галлюцинацию, однако в латыни Постеля нет и доли лирики, и, каков бы ни был источник фантазма, дама умерла, не послав никакого знамения. Вдаваться же в вопрос об их последующем воссоединении в духе, напоминающем status embryonnatus каббалистической парапсихологии, было бы здесь, мягко говоря, смешно. Во всяком случае, с этого момента мистик именует себя не иначе как Postellus Restitutus; говорят, что седины у него вновь почернели, морщины изгладились на лбу, а щеки порозовели, как у юноши. Легковерные биографы, как водится, сообщают об этом со всей серьезностью, будто, по меткому замечанию Леви, «недостаточно изобразить его глупцом, надо выставить этого столь достойного и столь щедрого человека в виде паяца и шарлатана. Гораздо больше выспренних словоизвержений восторженных сердец поражает глупость и маловерие нестойких и скептических умов, которые берут на себя право судить их»⁷⁸. Менее бесчувственный историк, нежели те, кого с негодованием бичует Леви, сводит доктрину Постеля к двум пунктам: 1) «что евангельское царство Христово, установленное апостолами, может поддерживаться среди христиан или распространяться среди иноверных только в свете разума», что весьма правдоподобно; 2) что будущему королю Франции предопределено быть главой вселенской монархии и «что его путь должен быть приуготовлен завоеванием сердец и убеждением умов, дабы отныне мир имел лишь одну веру и Иисус Христос мог править через одного Царя, единый закон и единую веру». Если речь идет о мировой монархии как возможности будущего, то ясно, что любой француз, верный своим традициям, несомненно, предпочтет, чтобы ее правил король французский. Тем не менее одно из этих положений или оба вместе наводят биографа, о котором идет речь, на мысль, что Постель безумец, и я привожу этот вывод не столько на основании его, так сказать, собственного достоинства, сколько в силу того, что он побуждает Леви на характерную для него горячую отповедь: «Безумец, потому лишь, что мечтает о том, чтобы религия правила умами посредством высшей разумности ее вероучения и чтобы монарх сильный и правящий долго связал сердца завоеваниями общественного мира и благоденствия! Безумец, потому что верует в пришествие Его Царствия, к Кому он изо дня в день вопиет: «Да приидет Царствие Твое!» Безумец, ибо верил в разум и справедливость на земле! Безумец, воистину так оно и есть, бедняга Постель был безумцем!» Он написал немного книг, которые, положа руку на сердце, должен признать, читать почти невозможно, а что касается Сефер Йециры, то печатник сделал все, чтобы трудности постелевского перевода сделать окончательно непреодолимыми; но поскольку я обещал поговорить о сопровождающем текст комментарии, то скажу лишь, что его правильнее было бы назвать подборкой разрозненных примечаний. Франк советует ни в коем случае не руководствоваться излагаемыми им взглядами, но они едва ли претендуют на руководство, потому что ничего особо интересного в них нет, а иные просто детский лепет. Из положений, достойных внимания: а) отстаивание законности и необходимость сокрытия вещей сакральных; б) настойчивое и полезное различение понятий «творение», «формирование» и «создание» применительно к Сефер Йецире; в) древность вероучения о десяти сфирот на небесах; г) обращение к нумерологической мистике с целью показать, почему сфирот, словами Сефер Йециры, «десять, а не девять», необходимость числа десять демонстрируется прогрессией от единицы до четверицы в таком виде: 1 + 2 + 3 + 4 = 10. А это, сообразно мистическому модусу счисления, возвращает нас обратно к единице, подобно тому как материальная вселенная возвращает обратно душу Всевышнему; д) приписывание сфирот ангельских сонмов, чем подтверждается, что Постель изучал Каббалу не по одному памятнику, который он, как известно, перевел.

Что касается собственных произведений Постеля, то, скажем, о трактате De Rationibus Spiritus Sancti Libri Duo. 1543 в общем можно сказать, что он трезвый и вполне разумный;

если, к сожалению, он не имеет отношения к Каббале, то имеет, по крайней мере, к здравому смыслу. Полезно оно для тех – буде таковые еще имеются среди нас, не считая Францию, – кто склонен испытывать влияние Элифаса Леви, а посему воспринимать Постеля адептом их мистерий. Если справедливо говорить, что в своих взглядах и высказываниях, весьма экстравагантных в филологическом и конвенциональном смысле этого термина, он был мечтателем, не совсем справедливо говорить, будто он перескочил или обогнал общепринятые доктринальные взгляды своего времени, как не был он, судя по всему, носителем какого-то особого света в части положений учения, которые можно было бы считать важными для его времени. Так, например, он разделяет учение о вечном проклятии и оправдывает его в таких выражениях, которые не оставляют места для предположения, будто он не то имел в виду. А в остальном Постель был добрым и прямодушным христианином, который, несмотря на его Clavis Absconditorum a Constitione Mundi и на панегирики Элифаса Леви, не имел ни малейшего представления о пресловутой Книге Тота и никогда не мечтал о доктрине абсолютной религии за Престолом святого Петра.

VIII. Розенкрейцеры

Наряду с увлекательнейшими высказываниями по поводу этого таинственного Братства нередко можно услышать и о том, что оно будто бы дало мощный толчок изучению Каббалы. Утверждение настолько лишено какого-либо основания, что поневоле наводит на мысль, что если оно и дало какой толчок, то лишь курьезным, а порой увлекательным фантазиям в романтической беллетристике⁷⁹. Правда в том, что ни та ни другая сторона не может выдвинуть что-либо существенное. Во-первых, исторические сведения о существовании ордена, хотя и позволяют сделать определенные выводы, находятся в неудовлетворительном состоянии⁸⁰, а если бы и были данные о существовании каких-то иных источников, они были бы в руках тех, кто не взял бы на себя риск опубликовать их. Нигде в письменных источниках мне не попадались данные, в которых был бы явно выражен хотя бы намек на подобное знание или указание на авторитетное лицо, способное провести подобное исследование. Напротив, с неизменным постоянством я находил, что любое высказывание, в котором звучала уверенность, на самом деле было лишь личными впечатлениями людей, которые не могли сказать что-либо убедительное или хотя бы сослаться в подтверждение своего предполагаемого мнения на знакомство с экзотерическими фактами. Поэтому я должен сказать, что нет ни одного известного исследователя Каббалы⁸¹, за одним недоказанным, но все же возможным исключением, о котором имелись бы неоспоримые свидетельства его принадлежности Братству розенкрейцеров, причем достаточно древние. Конечно, известно, что были и есть и сейчас различные корпоративные общества, иные полумасонского характера, как в Англии, иные оккультного, как во Франции, которые формулируют свои интересы и задачи, принимая это название. И в этом нет ничего вредного, если, разумеется, круг претензий четко ограничен и ясен, и, за исключением современных шарлатанов, которые время от времени появляются в Америке, это, думаю, тот самый случай.

Те несколько великих имен прошлого, которые связаны и с розенкрейцерами и с Каббалой, если и ассоциируются с Братством, то скорее на общей почве симпатии⁸². Таков был Томас Воэн. Кроме того, судя по имеющимся у нас материалам, особенно относящимся к XVIII в., все основные интересы приковывали к себе алхимические процессы. Вероятно, единственное исключение, а именно единственный случай, когда известный исследователь Каббалы, возможно, прошел инициацию-посвящение в ложу розенкрейцеров в конце прошлого века, – это Элифас Леви. Во всяком случае, он вполне мог быть посвященным того или иного уровня, однако я со всей определенностью отмежевываюсь от утверждений некоторых французских оккультистов, уверяющих, будто они имели доступ к секретным источникам, а именно будто рассеянные группы обществ розенкрейцеров были реорганизованы Элифасом Леви, предположительно, в 1850 г. Но этот отдельный случай, если, конечно, считать его реальным, не спасает ситуацию; что же касается самого Элифаса Леви, то в свое время я покажу, что, хотя он снискал репутацию в оккультистской среде как каббалист, он не имеет на это звание ни малейшего права в силу фактического незнания литературы, содержащей Каббалу. Впрочем, я это отмечал уже раньше в связи с рассматриваемым вопросом.

IX. Роберт Фладд

Имя Роберта Фладда стоит высоко среди философов-эзотериков и «философов огнем» в Англии. Это был широко образованный человек, отличавшийся пытливым умом и возвышенной духовностью. Он был также католическим богословом. Если добавить еще, что это личность вполне, так сказать, доступная, не так уж далеко отстоящая от нас по времени, и если предпринять небольшое путешествие в местечко в графстве Кент, мы окажемся у дома, в котором он жил и умер, то становится понятным тот экзальтированный интерес к нему многих из тех, кто в остальном не дерзнул бы потревожить пыль на его фолиантах. Я уже не раз имел случай поведать в своих работах об этом кентском «философе огнем», а поскольку в его жизни имела место одна-единственная тайна, на которую, похоже, некому пролить свет, я не буду здесь проходить уже пройденными путями⁸³. Единственная волнующая нас тайна: вступил ли он в конечном итоге в Братство Розы и Креста или нет. Из первых его трактатов, которые он написал в защиту этого ордена, становится ясно, что он не был посвящен в его мистерии⁸⁴. Вероятно, подобный энтузиазм и верность заслуживали вознаграждения в конце; тем более что есть основания полагать, что именно так произошло с его другом Михаэлем Майером, который добивался того же в Германии. Но наверное мы не знаем, и, когда современные писатели-оккультисты полагают, что он был розенкрейцером, они либо плохо знают суть дела, либо выдают желаемое за действительное.

Но здесь нас интересует исключительно его связь с Каббалой, и в этом пункте он, несомненно, обладал известными познаниями, поскольку много сил посвятил изучению различных космологических теорий, которые в определенной степени восходят к этому источнику. Ему было сорок, когда розенкрейцеровская контроверза заставила его взяться за перо, и Compendious Apology, которую он опубликовал как ответ германскому критику розенкрейцерства Любавиусу, обнаруживает его каббалистические познания. Впрочем, должен добавить, она же выявляет его поразительную интеллектуальную незрелость, необычную страсть ко всему чудотворному, что вело к повышенному интересу к магической стороне еврейского тайного знания. Базируясь на общераспространенном предании о происхождении традиции, согласно которой она была воспринята Моисеем от Бога, затем передавалась изустно до времени Ездры, он разделяет Каббалу на две части. Первая – это космология, рассказывающая о силах, действовавших в процессе сотворения вещей, вместе подлунных и небесных, и здесь он также излагает на философских основаниях некие тайные смыслы письменного закона. Этот раздел, замечает он, материально не отличается от натуральной магии, в которой, как доносит предание, преуспел Соломон, и добавляет, что магические силы природных вещей, сокрытые в их сердцевине, можно извлечь этими каббалистическими манипуляциями. Вторая часть называется Меркава, в ней созерцаются вещи Божественные, ангельские силы, Святые Имена и signacula. Она делится на нотарикон и теомантику. Нотарикон трактует ангельские свойства и имена, природу демонов и человеческих душ; теомантика исследует Тайны Божьего Величия, Святых Имен и пентаклей. Постигшие эти знания получают странные силы, могут предсказывать будущее, повелевать Природой, ангелами и демонами и творить чудеса. Этим искусством Моисей совершал свои знамения и чудеса, Иисус Навин приказал солнцу остановиться, пророк Илия свел огонь с неба и воскресил мертвого. Но это дар Бога через Духа Святого, Коий ниспосылается только избранным.