О том, почему искендера называют двурогим

О певец, подними сердцу радостный звон, -

Те напевы, что звучный таит органон,

Те, что гонят печаль благодатным приветом,

Те, что в темной ночи загораются светом.

* * *

Искендера воспевший в сказанье своем

Так в дальнейших строках повествует о нем:

Он Заката прошел и Востока дороги,

Потому-то его называли: Двурогий.

Все же некто сказал: "Он Двурогий затем,

Что мечами двумя бил он, будто бы Джем".

Также не были речи такие забыты:

"На челе его были два локона свиты".

"Два небесные рога - Закат и Восток

Взял во сне он у солнца", - безвестный изрек.

Услыхал я и речь одного человека,

Что Прославленный прожил два карна от века.

Но Умар-ал-Балхи, пламень мудрости вздув,

Утверждает в своей славной книге Улуф:

В дни, как скрыла царя ранней смерти пучина,

Поразила людей Искендера кончина.

Ионийцы любили царя, и они

Царский лик начертали в те горькие дни.

И художника кисть, чтоб возрадовать взоры,

Начала наводить вкруг Владыки узоры.

Справа, слева два образа возле царя

Начертал живописец, усердьем горя.

Был один из начертанных дивно рогатым,

В золотом и лазурном уборе богатом.

"Светлых ангелов два" - их назвал звездочет,

Потому что он знал, как все в мире течет:

Есть у смертных, что созданы богом, оправа, -

Рядом с ними два ангела - слева и справа.

И когда три начертанных дивных лица,

Чье сиянье, казалось, не знало конца,

Стали ведомы всем, то, подобные чуду,

О царе Искендере напомнили всюду.

И художникам дивного Рума хвала

Меж народов земли неуклонно росла.

Но арабы (их пылу отыщется ль мера!)

Не нашли в среднем лике царя Искендера.

Ангел, - мнили они, - быть не может рогат.

Это - царь. И наряд его царский богат.

Так ошиблись они. И сужденьем нестрогим

Обрекали царя слыть повсюду Двурогим.

И сказал мне мудрец, чьи белели виски:

"Были царские уши весьма велики,

И затем, чтоб смущенья не ведали души,

Ценный обруч скрывал государевы уши.

Был сей обруч - тайник полных кладом пещер:

Как сокровище, уши скрывал Искендер.

Слух о них не всплывал, над просторами рея,

Видел уши царя только взор брадобрея.

Но когда в темный мир отошел брадобрей,

Стал нуждаться в другом царь подлунных царей.

Новый мастер в безлюдье царева покоя

Тронул кудри царя, над Владыкою стоя,

И когда их волну он откинул с чела,

Мягко речь государя к нему потекла:

"Если тайну ушей, скрытых этим убором,

Ты нескромным своим разгласишь разговором,

Так тебя за вихры, дорогой мой, возьму,

Что не скажешь с тех пор ни словца никому!"

Мастер, труд завершив под блистательным кровом,

Позабыл даже то, что владеет он словом.

Словно умысел злой, помня царский завет,

Тайну в сердце он скрыл, чтоб не знал ее свет.

Но душой изнывая, он стал желтоликим.

Ибо тайна терзает мученьем великим.

И однажды тайком он ушел из дворца.

В степь он вышел, мученью не зная конца.

И колодец узрело несчастное око.

И сказал он воде, что темнела глубоко:

"Царь с большими ушами". Хоть жив был едва

Брадобрей, - дали мир ему эти слова.

Он вернулся к двору, иго сбросивши злое,

И хранил на устах он молчанье былое.

Все же отзвук пришел. Из колодца возник,

Тем словам откликаясь, высокий тростник;

Поднял голову ввысь, а затем воровскою

Потянулся за сладостно-тайным рукою.

Вот однажды пастух шел дорогой степной

И увидел тростник над большой глубиной.

И нехитрый пастух срезал это растенье,

Чтоб, изранив его, лаской вызвать на пенье.

Ни с какою тоскою не стал он знаком,

И себя он в степи веселил тростником.

В степи выехал царь свежим утром, - и трели

Услыхал в отдаленье пастушьей свирели.

И, прислушавшись, он услыхал невзначай,

Что над ним издевается весь его край.

Сжал поводья Властитель в смятенье и гневе:

"Царь с большими ушами" - звучало в напеве.

И Владыка великий поник и притих,

Не вникая в напев музыкантов своих.

И, позвав пастуха, растревоженный крайне,

Царь узнал от него о пастушеской тайне:

"Словно сахарный, сладок зеленый тростник.

Он в степи из колодезной глуби возник.

Я изранил его. Мой поступок не странен.

Он не стал бы играть, если б не был изранен.

Он бездушен, но в нем жар пастушьей души.

В нем звучит мой язык в молчаливой глуши".

Искендер удивился рассказу такому

И коня тронул в путь в направлении к дому.

И, войдя в свой покой, он промолвил: "Скорей!

Брадобрея!" - и царский пришел брадобрей.

И сказал государь, потирая ладони:

"Говори. Все узнать я хочу у тихони.

Ты кому разболтал мою тайну? Я жду.

Чей обрадовал слух на свою же беду?

Если скажешь, - спасти свою голову сможешь,

Если нет, - под мечом свою голову сложишь!"

И решил брадобрей, слыша царскую речь,

Ко спасенью души своей правду привлечь.

И, склонясь и о роке подумавши строгом,

Он сказал Властелину, хранимому богом:

"Хоть с тобою мной был договор заключен,

Чтоб я тайну хранил, словно девственниц сон,-

Я душой изнывал. Все ж, покорствуя слову,

Лишь колодцу поведал я тайну цареву.

От людей уберечь эту тайну я смог.

Если ложь я твержу, да казнит меня бог".

Чтоб словам этим дать надлежащую веру,

Доказательств хотелось царю Искендеру.

И сказал он тому, кто в смущенье поник:

"Принеси из колодца мне свежий тростник".

И свирель задышала, - и будто бы чудом

Вновь явилось все то, что таилось под спудом.

И постиг Искендер: все проведает свет.

И от света надолго таимого - нет.

Он прославил певца и, творца разумея,

Сам томленья избег и простил брадобрея."

Жемчуг выдадут глуби и скроется лал

Не навеки: взгляни, он уже запылал.

В недрах прячется пар. Но в стремлении яром

Он гранит разорвет. Все покроется паром.