Н.Г.Чернышевский (1828-1889)

[АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП В ФИЛОСОФИИ]

Политические теории, да и всякие вообще философские уче­ния, создавались всегда под сильнейшим влиянием того обще­ственного положения, к которому принадлежали, и каждый фи­лософ бывал представителем какой-нибудь из политических пар­тий, боровшихся в его время за преобладание над обществом, к которому принадлежал философ. [...] Их философские системы насквозь проникнуты духом тех политических партий, к кото­рым принадлежали авторы систем 1.IV.201—202).

Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми ее феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдени­ями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека. Философия видит в нем то, что видят ме­дицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что ника­кого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, дру­гую натуру, то эта другая натура непременно обнаруживалась' бы в чем-нибудь и так как она не обнаруживается ни в чем, так как все происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нем нет (1.IV.223).

Но при единстве натуры мы замечаем в человеке два различ­ные ряда явлений: явления так называемого материального порядка (человек ест, ходит) и явления так называемого нравст­венного порядка (человек думает, чувствует, желает). В каком же отношении между собою находятся эти два порядка явле­ний? Не противоречит ли их различие единству натуры челове­ка, показываемому естественными науками? Естественные науки опять отвечают, что делать такую гипотезу мы не имеем осно­вания, потому что нет предмета, который имел бы только одно качество, — напротив, каждый предмет обнаруживает бесчис­ленное множество разных явлений, которые мы для удобства суждения о нем подводим под разные разряды, давая каждому разряду имя качества, так что в каждом предмете очень много разных качеств (1.IV.225).

Словом сказать, разница между царством неограниченной природы и растительным царством подобна различию между маленькою травкою и огромным деревом — это разница по ко­личеству, по интенсивности, по многосложности, а не по ос­новным свойствам явления... (1.IV.233).

Принципы, разъясненные и доказанные теперь естествен­ными науками, были найдены и приняты за истину еще грече­скими философами, а еще гораздо раньше их — индийскими мыслителями, и, вероятно, были открываемы людьми сильного логического ума во все времена, во всех племенах. Но развить и доказать истину логическим путем прежние гениальные люди не могли. Она известна была всегда повсюду, но стала наукою только в последние десятилетия. Природу сравнивают с кни­гою, заключающею в себе всю истину, но написанную языком, которому нужно учиться, чтобы понять книгу. Пользуясь этим уподоблением, мы скажем, что очень легко можно выучиться каждому языку настолько, чтобы понимать общий смысл напи­санных им книг; но очень много и долго нужно учиться ему, чтобы уметь отстранить все сомнения в основательности смыс­ла, какой мы находим в словах книги, уметь объяснить каждое отдельное выражение в ней и написать хорошую грамматику этого языка.

Единство законов природы было понятно очень давно гени­альными людьми; но только в последние десятилетия наше зна­ние достигло таких размеров, что доказывает научным образом основательность этого истолкования явлений природы (1.IV.234-235).

...у нравственных наук готов теоретический ответ почти на все вопросы, важные для жизни, но во многих случаях у людей недостает средств для практического исполнения того, что ука­зывает теория. Впрочем, нравственные науки имеют в этом слу­чае преимущество над естественными. В естественных науках все средства принадлежат области так называемой внешней при­роды; в нравственных науках только одна половина средств при­надлежит этому разряду, а другая половина средств заключает­ся в самом человеке; стало быть, половина дела зависит только от того, чтобы человек с достаточною силою почувствовал на­добность в известном улучшении: это чувство уже дает ему очень значительную часть условий, нужных для улучшения. Но мы видели, что одних этих условий, зависящих от состояния впе­чатлений самого человека, еще недостаточно: нужны также ма­териальные средства (1.IV.255—256).

Физиология и медицина находят, что человеческий организм есть очень многосложная химическая комбинация, находящая­ся в очень многосложном химическом процессе, называемом жизнью (1.IV.260).

Люди видели по опыту, что каждый человек думает все толь­ко о себе самом, заботится о своих выгодах больше, нежели о чужих, почти всегда приносит выгоды, честь и жизнь других в жертву своему расчету, — словом сказать, каждый из этих лю­дей видел, что все люди — эгоисты. В практических делах все рассудительные люди всегда руководились убеждением, что эго­изм — единственное побуждение, управляющее действиями каж­дого, с кем имеют они дело. Если бы это мнение, ежедневно подтверждаемое опытом каждого из нас, не имело против себя довольно большого числа других житейских фактов, оно, ко­нечно, скоро одержало бы верх и в теории над гипотезами, ут­верждавшими, что эгоизм есть только испорченность сердца, а неиспорченный человек руководится побуждениями, противо­положными эгоизму: думать о благе других, а не о своем, готов жертвовать собою для других и т.д. Но вот именно в том и состояло затруднение, что гипотеза о бескорыстном стремле­нии человека служить чужому благу, опровергаемая сотнями еже­дневных опытов каждого, по-видимому, подтверждалась доволь­но многочисленными фактами бескорыстия, самопожертвова­ния и т.д. (1.IV.278).

Отдельный человек называет добрыми поступками те дела других людей, которые полезны для него; в мнении общества добром признается то, что полезно для всего общества или для большинства его членов; наконец, люди вообще, без различий наций и сословий, называют добром то, что полезно для чело­века вообще, ...общечеловеческий интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше вы­год отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного (1.IV.283—284).

...действительным источником совершенно прочной пользы для людей от действий других людей остаются только те полез­ные качества, которые лежат в самом человеческом организме;

потому собственно этим качествам и усвоено название добрых, потому и слово «добрый» настоящим образом прилагается только к человеку. В его действиях основанием бывает чувство или сердце, а непосредственным источником их служит та сторона органической деятельности, которая называется волею; пото­му, говоря о добре, надобно специальным образом разобрать законы, по которым действуют сердце и воля. Но способы к исполнению чувств сердца даются воле представлениями ума, и потому надобно также обратить внимание на ту сторону мыш­ления, которая относится к способам иметь влияние на судьбу других людей (1.IV.291-292).

Антропология — это такая наука, которая о какой бы части жизненного человеческого процесса ни говорила, всегда помнит, что весь этот процесс и каждая часть его происходит в челове­ческом организме, что этот организм служит материалом, про­изводящем рассматриваемые ею феномены, что качества фено­менов обусловливаются свойствами материала, а законы, по ко­торым возникают феномены, есть только особенные частные случаи действия законов природы (1.IV.293).

П.Я.Чаадаев (1794-1856)

[ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ]

В жизни есть обстоятельства, относящиеся не к физическо­му, а к духовному бытию; пренебрегать ими не следует; есть режим для души, как есть режим и для тела: надо уметь ему подчиниться. Я знаю, что это старая истина, но у нас она, ка­жется, имеет всю ценность новизны. Одна из самых прискорб­ных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, гораздо более нас отсталых. Дело в-том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств чело­веческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем тради­ций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемир­ное воспитание человеческого рода на нас не распространи­лось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали ника­кого действия (1.323).

У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету и дух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Они тогда неистовствуют без ясного повода, но не без пользы для грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспомина­ния, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные и плодотвор­ные идеи. В этом и состоят необходимые общественные устои. ...Эта увлекательная эпоха в истории народов, это их юность;

это время, когда всего сильнее развиваются их дарования, и память о нем составляет отраду и поучение их зрелого возраста. Мы, напротив, не имели ничего, подобного... Эпоха нашей соци­альной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполне­на тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемом только злодеяниями и смягчаемом только рабст­вом....Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картин­но. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без про­шедшего и без будущего, среди плоского застоя (1.324—325).

Первые наши годы, протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем уме и нет в нас ничего лично нам присущего, via что могла бы опереться наша мысль; выделен­ные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечест­ва, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода. А между тем именно на них основана жизнь народов; именно из этих идей вытекает их будущее и происходит их нравствен­ное развитие. Если мы хотим подобно другим цивилизованным народам иметь свое лицо, необходимо как-то вновь повторить у себя все воспитание человеческого рода. Для этого мы имеем историю народов и перед нами итоги движения веков (1.325).

...Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками наши­ми на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, остав­ленных еще до нашего появления. ...То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то нам приходится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движе­ния вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это ес­тественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, есте­ственного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, пото­му, что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно го­товые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлага­ются в умах последовательным развитием мысли и создают ум­ственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы продвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели.

Народы — существа нравственные, точно так, как и отдель­ные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают го­ды. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключе­ние среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру (1.326).

[РОССИЯ И ЗАПАД]

Уже триста лет Россия стремится слиться с Западной Евро­пой, заимствует оттуда все наиболее серьезные свои идеи, наиболее плодотворные свои познания и свои живейшие наслаж­дения. Но вот уже век и более, как она не ограничивается и этим. Величайший из наших царей... полтораста лет тому назад перед лицом всего мира отрекся от старой России. С этого вре­мени мы только и делали, что, не сводя глаз с Запада, ...вбирали в себя веяния, приходившие к нам оттуда, и питались ими (1.524—525).

Надо сознаться — оно было прекрасно, это создание Петра Великого, эта могучая мысль, овладевшая нами и толкнувшая нас на этот путь, который нам суждено было пройти с таким блеском. И не только для своей нации работал великий чело­век. Эти люди, отмеченные Провидением, всегда посылаются для всего человечества. Сначала их присваивает один народ, затем их поглощает все человечество, подобно тому, как боль­шая река, оплодотворив обширные пространства, несет затем свои воды в дань океану. Никогда ни один народ не был менее пристрастен к самому себе, нежели русский народ, каким вос­питал его Петр Великий, и ни один народ не достиг также бо­лее славных успехов на поприще прогресса (1.525—526).

Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нем слова Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим к Европе и Западу. Не надо заблуж­даться: как бы велик ни был гений этого человека и необычай­на энергия его воли, то, что он сделал, было возможно лишь среди нации, чье прошлое не указывало ей властно того пути, по которому она должна была идти, чьи традиции были бес­сильны создать ей будущее, чьи воспоминания смелый законо­датель мог стереть безнаказанно. Если мы оказались так послуш­ны голосу государя, звавшего нас к новой жизни, то это, оче­видно, потому, что в нашем прошлом не было ничего, что могло бы оправдать сопротивление. Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии. Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории был нам на­вязан, каждая новая идея почти всегда была заимствована. Но в этом наблюдении нет ничего обидного для национального чув­ства... Есть великие народы..., которые нельзя объяснить нор­мальными законами нашего разума, но которые таинственно объясняет верховная логика Провидения: таковы и мы; но, повторяю, все это нисколько не касается национальной чести. История всякого народа представляет собою не только верени­цу следующих друг за другом фактов, но и цепь связанных друг с другом идей. Каждый факт должен выражаться идеей; чрез события должна нитью проходить мысль или принцип, стре­мясь осуществиться: тогда факт не потерян, он провел борозду в умах, запечатлелся в сердцах, и никакая сила в мире не может изгнать его оттуда. Эту историю создает не историк, а сила ве­щей (1.527).

Г.В.Плеханов (1856-1918)

[МАТЕРИАЛИЗМ] Что такое «материализм в общефилософском смысле»?

Материализм есть прямая противоположность идеализма. Иде­ализм стремится объяснить все явления природы, все свойства материи теми или иными свойствами духа. Материализм посту­пает как раз наоборот. Он старается объяснить психические явле­ния теми или другими свойствами материи, той или другой орга­низацией человеческого или вообще животного тела. Все те фи­лософы, в глазах которых первичным фактором является мате­рия, принадлежат к лагерю материалистов; все же те, которые считают таким фактором дух — идеалисты. Вот все, что можно сказать о материализме вообще, о «материализме в обще-фило­софском смысле»; так как время возводило на его основном по­ложении самые разнообразные надстройки, которые придавали материализму одной эпохи совершенно иной вид, сравнительно с материализмом — другой. Материализм и идеализм исчерпыва­ют важнейшие направления философской .мысли. Правда, рядом с ними почти всегда существовали те или другие дуалистические системы, признававшие дух и материю за отдельные, самостоя­тельные субстанции. Дуализм никогда не мог ответить удовлетво­рительно на неизбежный вопрос о том, каким образом эти две I отдельные субстанции, не имеющие между собой ничего общего, i Могут влиять одна на другую. Поэтому наиболее последователь­ные и наиболее глубокие мыслители всегда склонялись к мониз­му, т.е. к объяснению явлений с помощью какого-нибудь одного основного принципа (monos по-гречески значит единый). Всякий последовательный идеалист есть монист в такой же степени, как ч всякий последовательный материалист. В этом отношении нет никакой разницы, например, между Берклеем и Гольбахом. Один ()ыл послед овательным материалистом, но и тот, и другой одина­ково были монистами; и тот, и другой одинаково хорошо пони­мали несостоятельность дуалистического, до сих пор едва ли не наиболее распространенного миросозерцания.

В первой половине нашего столетия в философии господство-нал идеалистический монизм; во второй половине его в науке — с которой тем временем совершенно слилась философия, — вос­торжествовал материалистический монизм, далеко, впрочем, не всегда последовательный и откровенный (1.VII.65—66).

Несостоятельность идеалистической точки зрения в деле объ­яснения явлений природы и общественного развития должна была заставить и действительно заставила «мыслящих» людей (т.е. не эклектиков, не дуалистов) вернуться к материалистиче­скому взгляду на мир. Но новый материализм не мог уже быть простым повторением учений французских материалистов кон­ца XVIII века. Материализм воскрес, обогащенный всеми при­обретениями идеализма. Важнейшим из этих приобретений был диалектический метод, рассмотрение явлений в их развитии, в их возникновении и уничтожении. Гениальным представите­лем этого нового направления был Карл Маркс (1.VII.155).

Марксизм, это — целое миросозерцание. Выражаясь кратко, это современный материализм, представляющий собой высшую в настоящее время ступень развития того взгляда на мир, осно­вы которого были заложены еще в древней Греции Демокри­том, а отчасти и предшествовавшими Демокриту ионийскими мыслителями: так называемый гилозоизм есть не что иное как наивный материализм. Самая главная заслуга в разработке со­временного материализма принадлежит, без всякого сомнения, Карлу Марксу и его другу Фридриху Энгельсу. Историческая и экономическая стороны этого миросозерцания, т.е. так называ­емый исторический материализм и тесно связанная с ним сово­купность взглядов на задачи, метод и категории политической экономии и на экономическое развитие общества, в особенности же капиталистического, являются в своих основаниях почти ис­ключительно делом Маркса и Энгельса. То, что внесено было в эти области их предшественниками, должно быть рассматривае­мо лишь как подготовительная работа собирания материала, под­час обильного и драгоценного, но еще не систематизированно­го, не освещенного одной общей мыслью и потому не оценен­ного и не использованного в своем истинном значении. То, что сделано было в тех же областях последователями Маркса и Эн­гельса в Европе и Америке, представляет собою лишь более или менее удачную разработку отдельных, правда, иногда в высшей степени важных, вопросов (1.XVIII. 182).

Остановимся прежде всего на ходе развития философской мысли Маркса и Энгельса, оговорив раз навсегда, что сущест­вует полная философская и научная солидарность между этими двумя мыслителями-материалистами, которых объединяет бес­примерная в истории идеальная дружба двух гениальных умов, как бы слившихся в один для одной общей творческой работы. Многие историки философии, говоря о Марксе, просто при­числяют его к левому гегельянскому крылу. Это не вполне точ­но: им просто неизвестна была одна из крупнейших философ­ских работ Маркса («Святое семейство», написана в 1844 г. и появилась в печати в начале 1845 г.). В этой работе, как мы покажем далее, Маркс самым резким образом критикует так называемых левых гегельянцев — Бруно Бауэра и его едино­мышленников. Но не подлежит также сомнению, что Гегель сыграл в философской эволюции Маркса немаловажную роль. ...Маркс и Энгельс ушли, освободились от Гегеля, ...но весь путь их представляет три этапа: первый этап — абстрактное Ге­гелевское самосознание, второй этап — конкретно-абстракт­ный человек Фейербаха, третий и последний этап — реальный человек, живущий в реальном классовом обществе в опреде­ленной общественно-экономической обстановке. Линия разви­тия основателей материалистического понимания истории для нас, таким образом, вполне выяснена. Мысль их, постоянно углубляясь и расширяясь, развивается от абстрактного к конк­ретному, от исторически бессодержательного к исторически оп­ределенному, от психологического индивидуализма и субъек­тивного морализма к историческому объективизму и материа­лизму (1.XVIII.325—326, 333—334).

Ленин (1870-1924)

[ОБЩЕСТВЕННОЕ БЫТИЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ]

Каждый отдельный производитель в мировом хозяйстве со­знает, что он вносит такое-то изменение в технику производст­ва, каждый хозяин сознает, что он обменивает такие-то про­дукты на другие, но эти производители и эти хозяева не сознают, что они изменяют этим общественное бытие. Сумму всех этих изменений во всех их разветвлениях не могли бы охватить в Капиталистическом мировом хозяйстве и 70 Марксов. Самое большее, что открыты законы этих изменений, показана в глав­ном и в основном объективная логика этих изменений и их ис­торического развития, — объективная не в том смысле, чтобы общество сознательных существ, людей, могло существовать и развиваться независимо от существования сознательных су­ществ..., а в том смысле, что общественное бытие независимо от общественного сознания людей. Из того, что вы живете и хозяй­ничаете, рожаете детей и производите продукты, обмениваете их, складывается объективно необходимая цепь событий, цепь развития, независимая от вашего общественного сознания, не охватываемая им полностью никогда. Самая высшая задача че­ловечества — охватить эту объективную логику хозяйственной эволюции (эволюции общественного бытия) в общих и основ­ных чертах с тем, чтобы возможно более отчетливо, ясно, кри­тически приспособить к ней свое общественное сознание и со­знание передовых классов всех капиталистических стран. [...]

Общественное бытие и общественное сознание не тождест­венны, — совершенно точно так же, как не тождественно бытие вообще и сознание вообще. Из того, что люди, вступая в общение, вступают в него, как сознательные существа, никоим образом не следует, чтобы общественное сознание было тожде­ственно общественному бытию. Вступая в общение, люди во всех сколько-нибудь сложных общественных формациях — и особенно в капиталистической общественной формации — не сознают того, какие общественные отношения при этом скла­дываются, по каким законам они развиваются и т.д. [...] Обще­ственное сознание отражает общественное бытие — вот в чем состоит учение Маркса. Отражение может быть верной при­близительно копией отражаемого, но о тождестве тут говорить нелепо. Сознание вообще отражает бытие, — это общее поло­жение всего материализма (1.XVIII.343, 345).

[СООТНОШЕНИЕ ДЕМОКРАТИИ И ДИКТАТУРЫ]

Главное в учении Маркса есть классовая борьба. Так говорят и пишут очень часто. Но это неверно. И из этой неверности сплошь да рядом получается оппортунистическое искажение мар­ксизма, подделка его в духе приемлемости для буржуазии. Ибо учение о классовой борьбе не Марксом, а буржуазией до Марк­са создано и для буржуазии, вообще говоря, приемлемо. Кто при­знает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот может оказаться еще невыходящим из рамок буржуазного мышления и буржуазной политики. Ограничивать марксизм учением о борь­бе классов — значит урезывать марксизм, искажать его, сводить его к тому, что приемлемо для буржуазии. Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата. В этом самое глубокое отличие мар­ксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и призна­ние марксизма. [...] (1.XXXIII.34).

Главное, чего не понимают социалисты и что составляет их теоретическую близорукость, их плененность буржуазными пред­рассудками и их политическую измену по отношению к пролета­риату, это то, что в капиталистическом обществе, при сколько-нибудь серьезном обострении заложенной в основе его классовой борьбы, не может быть ничего среднего, кроме диктатуры бур­жуазии или диктатуры пролетариата. Всякая мечта о чем-либо третьем есть реакционная ламентация мелкого буржуа. Об этом свидетельствует и опыт более чем столетнего развития буржуаз­ной демократии и рабочего движения во всех передовых стра­нах и в особенности опыт последнего пятилетия. Об этом гово­рит также вся наука политической экономии, все содержание марксизма, выясняющего экономическую неизбежность при вся­ком товарном хозяйстве диктатуры буржуазии, которую некому сменить, кроме класса, развиваемого, умножаемого, сплачива­емого, укрепляемого самим развитием капитализма, т.е. класса пролетариев.

13. Другая теоретическая и политическая ошибка социали­стов состоит в непонимании того, что формы демократии неиз­бежно сменялись в течение тысячелетий, начиная с зачатков ее в древности, по мере смены одного господствующего класса другим. В древних республиках Греции, в городах средневековья, в передовых капиталистических странах демократия имеет раз­личные формы и различную степень применения. Величайшей нелепостью было бы думать, что самая глубокая революция в истории человечества, первый в мире переход власти от мень­шинства эксплуататоров к большинству эксплуатируемых может произойти внутри старых рамок старой, буржуазной, парламен­тарной демократии, может произойти без самых крутых пере­ломов, без создания новых форм демократии, новых учрежде­ний, воплощающих новые условия ее применения и т.д.

14. Диктатура пролетариата тем сходна с диктатурой других классов, что она вызвана необходимостью, как и всякая дикта­тура, подавить насильственно сопротивление класса, теряющего политическое господство. Коренное отличие диктатуры пролета­риата от диктатуры других классов, — от диктатуры помещиков в средние века, от диктатуры буржуазии во всех цивилизован­ных капиталистических странах, — состоит в том, что диктату­ра помещиков и буржуазии была насильственным подавлением сопротивления громадного большинства населения, именно тру­дящихся. Напротив, диктатура пролетариата есть насильствен­ное подавление сопротивления эксплуататоров, т.е. ничтожно­го меньшинства населения, помещиков и капиталистов.

Отсюда, в свою очередь, вытекает, что диктатура пролетари­ата неизбежно должна принести с собой не только изменение форм и учреждений демократии, говоря вообще, но именно та­кое их изменение, которое дает невиданное еще в мире расши­рение фактического использования демократизма со стороны угнетенных капитализмом, со стороны трудящихся классов.

Сущность Советской власти состоит в том, что постоянной и единственной основой всей государственной власти, всего го­сударственного аппарата является массовая организация именно тех классов, которые были угнетены капитализмом, т.е. ра­бочих и полупролетариев (крестьян, не эксплуатирующих чу­жого труда и прибегающих постоянно к продаже хотя бы части своей рабочей силы). Именно те массы, которые даже в самых демократических буржуазных республиках, будучи равноправ­ны по закону, на деле тысячами приемов и уловок отстраня­лись от участия в политической жизни и от пользования де­мократическими правами и свободами, привлекаются теперь к постоянному и непременному, притом решающему, участию в демократическом управлении государством.

15. То равенство граждан, независимо от пола, религии, расы, национальности, которое буржуазная демократия всегда и везде обещала, но нигде не провела и, в силу господства капитализма, провести не могла, Советская власть, или диктатура пролетариа­та, осуществляет сразу и полностью, ибо в состоянии сделать это только власть рабочих, не заинтересованных в частной собствен­ности на средства производства и в борьбе за раздел и передел их.

16. Старая, т.е. буржуазная, демократия и парламентаризм были организованы так, что именно массы трудящихся всего более были отчуждены от аппарата управления. Советская власть, т.е. диктатура пролетариата, напротив, построена так, чтобы сблизить массы трудящихся с аппаратом управления. Той же цели служит соединение законодательной и исполнительной власти при советской организации государства и замена терри­ториальных избирательных округов производственными едини­цами, каковы: завод, фабрика.

20. Уничтожение государственной власти есть цель, которую ставили себе все социалисты, Маркс в том числе и во главе. Без осуществления этой цели истинный демократизм, т.е. равенст­во и свобода, неосуществим. А к этой цели ведет практически только советская, или пролетарская, демократия, ибо, привле­кая к постоянному и непременному участию в управлении го­сударством массовые организации трудящихся, она начинает немедленно подготовлять полное отмирание всякого государ­ства (1.XXXVII.498-501).