Кроме того, я думаю, его высокая, чисто музыкальная ода­ренность сыграла в этом свою роль.

Как известно, в юности Пастернак готовил себя в профессио­нальные музыканты, и его первые опыты были одобрены самим Скрябиным. Но он бросил музыку из-за какой-то мистической сверхчестности. У него не было абсолютного слуха, в чем он и признался композитору. Утешение Скрябина, что и у Чайков­ского, и у Вагнера тоже не было абсолютного слуха, не останови­ло его. Безумно любя музыку Скрябина, он ждал, что Скрябин назовет себя, так как у Скрябина тоже не было абсолютного слу­ха. По-видимому, абсолютный слух есть только у Бога и у на­стройщиков роялей.

Одним словом, юный Пастернак бросил музыку, но музыка его не бросила. Самые невнятные его стихи преимущественно музыкального происхождения, и слова тут играют роль мело­дических обрывков.

Есть любители стихов, которым ранний Пастернак кажется интересней. И в этом есть доля истины. Развитие стиля и твор­ческая победа не бывают без потерь.

В поздних стихах поэта мы не встретим ураганных ритмов, головокружительных образов, захлебывающихся импровиза­ций. Долгий путь послереволюционного развития таланта Па­стернака действительно привел его к неслыханной простоте. Немыслимые страдания Родины, которые всегда были и его собственными страданиями, в конце концов укротили субъек­тивность его творческой фантазии. Романтические водопады музыки ранних стихов сменились тихим журчанием подмосков­ных ручьев.

Поэт нашел своего большого читателя. Благородство силы заключается в чувстве равенства со слабым. И это единственное условие, при котором слабый может полюбить и, распрямляясь, дотягиваться до уровня духовной силы.

О Шмелеве*

Бомбили Париж. Было утро, когда недалеко от дома упали сразу четыре бомбы, превратив в развалины два здания напро­тив. Обычно Иван Сергеевич вставал рано, а тут залежался в по­стели. Это и спасло ему жизнь. Окна разбиты вдребезги, спинку его рабочего кресла насквозь изрешетили острые осколки. Ма­ленький листок бумаги влетел в комнату и опустился прямо ему под ноги. Это была репродукция «Богоматерь с Иисусом» итальянского художника Балдовинетти. Как залетела она сюда? Видимо, Царице Небесной было угодно сохранить жизнь русско­му писателю-эмигранту, больному и одинокому. На следующий день в одном из православных храмов он отслужил благодар­ственный молебен. И — за работу.

Старается много писать, продолжает роман «Пути небесные», посвященный светлой памяти своей супруги Ольги Алексан­дровны. Студент юридического факультета Московского уни­верситета многим обязан в своем духовном становлении именно ей, худенькой, синеглазой девушке, дочери генерала Охтерлони, героя обороны Севастополя. Это она предложила свадеб­ное путешествие не куда-нибудь, а на Валаам. А впоследствии вышла книга «На скалах Валаама». Вначале расходилась она вяло, почти весь тираж Шмелев продал за гроши букинистам. А перед Первой мировой войной ни у одного букиниста найти книгу было нельзя.

Был голодный 1921 год. Супруги Шмелевы ехали из Алушты на бревне, положенном поверх тележных колес. В Феодосии за­регистрировались в коммунальной столовой, чтобы можно было получать двести граммов хлеба в день. Как-то пришли, а столо­вая закрыта, хлеб кончился. И вдруг подошел человек, оглянул­ся по сторонам, тихо спросил: «Вы Шмелев? Это вы написали "Человек из ресторана"?» — и вложил ему в руку сверток. Хлеб! Целая буханка! Эта буханка была лучшим его гонораром.

Повесть «Человек из ресторана» сделала Шмелева извест­ным. Талант был признан. И процветать бы ему, крепнуть на своей земле, питаться ее самобытными соками. Но в этом же страшном 1921 году расстреливают сына Сергея. Писатель в од­ночасье сгорбился, поседел, резко ухудшилось зрение. Шмелевы уезжают за границу.

Эпопеей «Солнце мертвых» начался эмигрантский период его творчества. Это одна из самых трагических книг за всю исто­рию человечества, которая рассказывает об одичании людей в братоубийственной войне. «Читайте, если у вас хватит смело­сти», — так сказал о «Солнце мертвых» Томас Манн, немецкий писатель.

Жизнь во Франции благополучной не получилась: Шмелев часто болеет, много страдает от критики нового времени, тоскует по России. В 1936 году умерла жена Ольга Александровна. Горе сломило писателя. Сорок один год они не разлучались. Однажды в порыве страшной тоски воскликнул, обращаясь Ж Ж6Н6« «Чув­ствуешь ли ты, как я одинок?! Ответь каким-нибудь знаком, чтобы я знал, что ты меня слышишь». Через несколько дней он получил письмо от незнакомой женщины. «Не думайте, что Вы одиноки...» — так начиналось оно. И подпись: Ольга Алексан­дровна. Письмо пришло в день рождения его жены.

Потянулись годы одиночества. Друзья и читатели поддержи­вали старого, больного писателя, присылали посылки. В послед­ние годы ему хотелось монастырского покоя и тишины, неспеш­ной молитвы и тихих праздников. И семидесятишестилетний Иван Сергеевич Шмелев летом 1950 года отправляется в мона­стырь близ Парижа. Наконец-то! Распаковал вещи, распахнул окно в зелень монастырского сада, постоял, вдыхая свежий воз­дух летнего вечера под негромкий колокольный звон. И спустя несколько часов умер. Так в ликовании душевном закончилось его Господне лето.

Качалов*

Трудно рассказать в нескольких словах, какое место зани­мает в жизни моего поколения Василий Иванович Качалов. От спектакля до спектакля мы бережно хранили в памяти каждую его интонацию, каждый его жест, исполненный благородной простоты и свободы. Но всякий раз, когда мы видели Качалова на сцене, он казался нам неожиданным и новым.

Бывая в Москве по делу или проездом, мы считали невозмож­ным упустить случай попасть в Художественный театр, чтобы увидеть Качалова. Часто случалось нам во время поездок в Мо­скву встречать на ее улицах высокого, статного, неторопливого человека, всегда со вкусом одетого, — артиста с головы до ног. Шел он обычно один, занятый своими мыслями, немного рассе­янный. Походка его была легкой и твердой, даже в том возрасте, который называют преклонным. Годы мало отражались на его облике. До конца дней сохранил он. и внешнюю моложавость, и молодой интерес ко всему новому.

Пожалуй, среди актеров, которых я знал на своем веку, ни­кто так не любил и не чувствовал слова, как Василий Иванович Качалов. Никто не умел передавать с такой свободой и точностью лучшие поэтические страницы Льва Толстого, Чехова, Горько­го, сонеты Шекспира, мужественное слово Маяковского. Это был актер-поэт.