Обыденное и научное познание 1 страница

Для большинства людей познание отождествляется с
научно-исследовательской деятельностью, связано обязатель­
но со сложными приборами и хитроумными экспериментами.
На самом деле люди могут приобретать знания об окружаю­
щей действительности, даже не подозревая о существовании
особого вида социальной деятельности, получившего название
«познание».

Не случайно при детальном рассмотрении этого вида человеческой активности приходится использовать уточняю­щие определения и говорить о «научном», «художественном» и других специализированных формах познания. Но суще­ствующие параллельна друг с другом, иногда пересекаю­щиеся и вступающие в весьма сложные взаимоотношения, эти формы возникают на некой общей основе, которая обеспечивает наиболее фундаментальную и в то же время наименее осознаваемую систему представлений человека о характере и свойствах того мира, с которым ему приходится иметь дело каждый день.

Такой основой является обыденное познание; Его особен­ность — в том, что этот вид познания не существует в виде самостоятельной сущности, будучи одним из аспектов повое· дневной практической деятельности людей, направленной· на удовлетворение их природных и социокультурных потребнос­тей. Решая утилитарные задачи, связанные с производством и воспроизводством собственной жизни, люди неявно для

себя (хотя со временем это может осознаваться) получают и накапливают сведения о природной среде, социальном окру­жении и своем умении взаимодействовать и с тем и с другим.

Само по себе познавательное отношение человека к действительности не является врожденным. Хотя биологи и выделяют в поведении животных нечто вроде познавательного инстинкта, однако человеческая активность всегда целена­правленна и предполагает явное противопоставление индиви­да и тех фрагментов реальности, на которые направлено его внимание. Такое отношение складывается не сразу, и лишь осознав себя, в качестве одного из источников возмущений, воздействующих на природу, человек начинает задумываться над тем, как наиболее эффективно достигать своих целей. А это, в свою очередь, требует сознательного, избирательно-це­ленаправленного изучения среды, выделения в ней полезных и вредных (опасных) свойств и т. д.

Подобная потребность формировалась на протяжении мно­гих тысячелетий существования человека. Длительное время создание поведенческих программ, определяющих повседнев­ную жизнь каждого члена сообщества (древние люди во многих поколениях являлись носителями коллективного сознания, в котором не существовало четко выделенного представления об индивидуальности), имело полуинстинктив­ный характер. Но постепенный переход от потребления «готовых предметов среды» к производству необходимых людям вещей привел к необходимости создавать какие-то образы мира, с помощью которых можно было бы направленно корректировать совместные действия.

Первые варианты таких образных систем, сначала допол­нявших, а затем и вытеснявших чисто инстинктивное отношение к собственному бытию, составили содержание особого типа сознания, получившего впоследствии название «мифологический». Это — древнейшая форма мировоззрения, на основе которой древний человек организовывал свою социальную жизнь. Определяя и регулируя эту жизнь на протяжении огромного ряда поколений, мифологическое сознание продолжает влиять и на последующие фазы обще­ственного бытия.

Миф как некоторое описание действительности, выражаю­щее в концентрированной форме накопленный данным сообществом опыт поведения в окружающей среде (а потому имеющий для всех членов этого сообщества одинаковую обязательность), определял и одинаковые мировосприятие и мироощущение. Тем самым закладывались основы того отношения к миру и своим действиям в нем, которое потом стало обыдённым сознанием людей, сформировавшим обы­денное, т. е. неспециализированное, нецеленаправленное по­знание этого мира. Причем познавательная деятельность складывалась во многом как продолжение и развитие тенденций, определявших и функционирование мифологичес­кого сознания.

Множество исследователей, занимающихся анализом ми­фологии, подчеркивают прежде всего особенности той •«логи­ки», которая определяет отношение носителей мифа ко всему, с чем им приходится сталкиваться в процессе своей жизне­деятельности. Такие особенности обусловлены как раз нечет­ким разделением человека и мира, отсутствием дифферен­циации между рациональной сферой мышления, в которой формировались соответствующие образы мира, и эмоциональ­но-чувственной, из которой черпался материал для создания таких образов.

Перенося на мир, на природные объекты собственные черты, приписывая им свои желания и потребности, древние люди и в себе обнаруживали проявления стихийных косми­ческих сил, что способствовало своеобразному отождествле­нию человека и природного окружения. Нерасчлененность архаичного сознания проявлялась в смешении субъекта и объек­та, объекта и его признаков, признаков существенных и вто­ростепенных, предмета и знака, предмета и его имени и т. д.

Но и обыденное познание во многом сохраняет подобную ориентацию. В знаниях, формирующихся на этом уровне, сходные характеристики действительности часто восприни­маются как тождественные,, обобщения могут строиться на основе сходства вторичных, несущественных признаков (это проявляется, например, в различного рода приметах — погодных, поведенческих и пр., — выполнявших в древности

функцию регуляторов человеческих действий, а иногда и до сих пор сохраняющих это свое значение).

Такое совпадение во многом обусловлено тем, что и .мифологическое, и обыденное сознание ориентированы на непосредственно наглядное выражение своего содержания. Познавательная деятельность как архаичных сообществ, так и современного человека (в той его части, которая связана с повседневными утилитарными целями) всегда тяготеет к максимальной конкретности в постановке задач, подборе необходимых средств для их решения и оценке полученных результатов. И такая конкретность определяет способ воспри­ятия объектов, с которыми практически действующие люди имеют дело.

Поскольку обыденное познание представляет собой один из аспектов предметно-практического воздействия на природ­ную среду, постольку мера понимания человеком своего отношения к миру во многом определяется тем, насколько удается преодолеть сопротивление этой среды. Разрывая в процессе взаимодействия с предметами, вовлеченными в человеческую деятельность, естественные связи и отношения, существующие в природном мире, люди постоянно накапли­вали знания о том, как действовать наиболее эффективным образом.

Прежде всего это относилось к превращению готовых предметов среды в средство достижения человеческих целей. Преобразуя исходный естественный материал в орудия труда, древний человек получал возможность наглядно, овещест-вленно увидеть присущие ему способности воздействовать на все, с чем ему приходится иметь дело. Созданные орудия труда в дальнейшем непосредственно определяли технологию как своего изготовления, так и использования. А поскольку деятельностные акты, связанные с производством орудий труда, занимали важнейшее место в поведенческих програм­мах архаичных сообществ, постольку освоение такой техно­логии существенно определяло и осознание членами этих сообществ своих действий в мире и· отношение к нему.

С этой точки зрения орудия труда играли двойственную роль. Они оказывались тем барьером, который препятствовал

прямому контакту человека с природной средой. С другой стороны, именно орудийные средства человеческой практики давали возможность осуществлять саму эту практику. Через них люди могли воздействовать на природу, осуществляя в ней те изменения, которые, как им казалось, обеспечивали наиболее эффективное обеспечение человеческих потребнос­тей.

Это обстоятельство и привело в конечном счете к осмыс­ленному противопоставлению субъекта и объекта как различ­ных элементов единого деятельностного акта. Но это же обусловило и оформление сознательно-познавательного отно­шения людей к своему окружению. Раз природная среда является материалом и целью человеческих действий, то человек должен познавать ее важнейшие свойства и особен­ности для того, чтобы иметь возможность оценить степень успешности своих усилий.

Кроме того, существующие потребности порождали такие задачи, решение которых требовало длительных усилий большого количества людей. В случае значительного интер­вала между целью и продвижением к ней возникала необходимость в соответствующей корректировке поведения, когда оказывалось, что предпринятые действия удаляют от этой цели, являются ошибочными.

Сами потребности подобного рода не были прямо обуслов­лены непосредственной «технологией» производственной де­ятельности, но без их учета она становилась чрезмерно сложной, а иногда просто невозможной. Поэтому обыденное познание, не выходя за рамки утилитарно-практических интересов человека, тем не менее становилось существенно важным элементом его активности, приобретало относитель­ную самостоятельность.

Специфику обыденного познания определяет и то обстоя­тельство, что оно всегда ориентировано на сохранение уже апробированных методов действия, ставших традиционными, поскольку они оказывались неизменно эффективными на протяжении многих предшествующих поколений. Новые способы воздействия на мир на самом деле появляются быстрее, чем происходит их интеллектуальное фиксирование.

Действие опережает осмысление этого действия. Это проис­ходит даже в тех случаях, когда люди осуществляют заранее заготовленные технологические рецепты.

В самом деле, как бы тщательно ни воспроизводил · тот
или иной конкретный индивид предписания, имеющиеся в
его распоряжении, какие-то (пусть мельчайшие) отклонения

всегда возникают. При достаточно массовом и достаточно длительном использовании такого рода предписаний откло­нения могут суммироваться, нарастать, что и приводит рано или поздно к неожиданным результатам. И чрезвычайно важно уметь увидеть подобные отклонения, оценить их значимость и либо включить в новые технологические рецепты, либо изменить существующие предписания таким образом, чтобы избежать ненужных или опасных результатов.

Конечно, обыденное познание осуществляет решение этих задач в основном неявным образом. В процессе повседневной практики люди нацелены главным образом на ожидаемый результат, их действия в достаточной мере автоматизированы и неосознаны. Но и неосознаваемые знания, возникающие в такой деятельности, могут фиксироваться в нервной системе человека, создавая основу будущего осознания новых резуль­татов.

В рамках обыденного познания регулятором упорядочен­ности и эффективности формирующихся знаний становится так называемый «здравый смысл». Этим термином обычно обозначают стихийно сложившуюся в процессе коллективной деятельности и не оформленную явным образом совокупность представлений определенной группы людей о сущности вещей и явлений, с которыми они взаимодействуют, и о наиболее оптимальных способах своих действий. Здравый смысл всегда отражает конкретный опыт и потому может изменяться вместе с изменением условий, в которых существует то или иное общество. Тем не менее, в отличие от простых предрассудков, он менее подвержен воздействию случайных обстоятельств и выражен в рациональных формах (рецептах, запретах и т. д.), хотя и не систематизирован и не связан с явным и надежным обоснованием. В роли его обоснования выступают чаще всего ссылки на традицию.

Этим обусловлена одна из наиболее характерных особен-
ностей обыденного познания — отсутствие интереса к отда
ленному будущему. Конкретность практических задач огра·
ничивает знания, возникающие в процессе их решения,
поскольку обыденная практика ориентирована на получая··
уже известных заранее результатов, хотя на самом деле, как
уже отмечалось, ожидания могут быть ошибочными.

В этом же и причины недостаточной эффективности
здравого смысла как регулятора человеческого поведения при
резких изменениях условий жизни. Ведь любая деятельность
ориентирована на результат, который может возникнуть лишь
в некотором будущем. И чем выше уровень развития
общества, чем мощнее используемые им средства и способен,
тем больше отдаленных и не всегда предвидимых последствий
эта деятельность может вызвать. А здравый смысл по своей
природе обращен в прошлое. Накопленный опыт, как
известно, сохраняет те деятельностные программы, которые
когда-то оказались успешными. Но с течением времени их
адекватность реально существующим обстоятельствам
превращаться в иллюзию. И это тем более опасно,
подобная иллюзорность долгое время не осознается. В этом
случае неожиданные результаты человеческих действий ста-
новятся источником возможных опасностей и угрожают
самому существованию человечества.

Постепенное осознание этого обстоятельства создало пред­посылки для возникновения качественно иной формы позна­ния — науки. Новое всегда возникает в рамках уже существующего, преобразуя его, в чем-то разрушая, в чем-то подчиняя себе. Наука также складывалась на основе обыденного познания и испытывала поначалу влияние традиционных, давно сложив­шихся норм и регулятивов, определявших процессы возник­новения и функционирования обыденных знаний. Поэтому, прежде чем · рассмотреть особенности научно-исследователь­ского поиски, связанного с новым уровнем общественной практики в целом, необходимо в обобщенной форме предста­вить наиболее характерные черты обыденного познания.

Прежде всего эта форма познавательной деятельности неимеет самостоятельного существования, представляя собой

одну из сторон повседневного практического взаимодействия людей с непосредственно данной средой. Поэтому объекты, знания о которых формируются в рамках обыденного познания, есть фрагменты этой среды и включаются во взаимодействие с человеком в своем естественном виде. Хотя они и преобразуются в процессе такого взаимодействия, однако их сущностная природа остается той же, какой она была и вне контекста человеческой активности.

Кроме того, повседневная практика всегда связана с достижением результатов уже известных, ожидаемых. Сле­довательно, новое знание, производимое в рамках обыденного познания, появляется как некоторое отклонение и не сразу может фиксироваться. Обыденное познание включает в сферу своего внимания объекты, уже освоенные традиционными производственными средствами. В результате новизна обы­денного знания обусловлена не тем, что непосредственным образом обнаруживаются какие-то, ранее неизвестные, свой­ства пре'дметов или сами предметы, не охваченные сущест­вующими поведенческими программами, распространенными в данном обществе. Новое знание появляется, скорее, в результате постепенного совершенствования привычных дея-тельностных навыков и приемов.

Причем сама по себе задача разработки новых способов взаимодействия с окружающим миром в обыденном познании чаще всего просто не возникает. Поэтому и наработанные навыки используются «автоматизирование». Никто специаль­но не анализирует их особенности и не старается найти максимально эффективную форму привычных действий. Тем не менее именно в силу массовости использования имеющихся приемов, в силу того, что разные индивиды приспосабливают их к особенностям своего личностного воздействия на предметы среды — эти навыки и способы постепенно изме­няются и в конце концов их усовершенствование осознается и превращается в новый канон, который становится обяза­тельным для следующих поколений.

Отсутствие в обыденном познании специальной проблемы метода исследований обусловливает несистематизированность как процесса становления знаний, так и их организации.

Представления о свойствах объектов, с которыми имеет дело повседневная практика, рецепты воздействия на эти объекты обычно выражены неявно, в виде ссылок на прошлый опыт. «Надо делать так, потому что всегда раньше делали так и получали нужный результат». Это одна из самых распростра­ненных форм передачи обыденных знаний.

Следует отметить и то, что огромный массив обыденных знаний нередко вообще скрыт от самого носителя этих знаний. Человек осуществляет какие-то действия, не только не задумываясь над тем, как он это делает, но может даже не подозревать, что он делает это. Автоматизм и неосознанность практических приемов и навыков порождают деятельностную ориентацию не на выявление общих законов, определяющих функционирование предметов и явлений окружающего мира, а на чисто внешние их характеристики, во многом обуслов­ленные конкретными условиями сиюминутной деятельности. Это обстоятельство также обусловливает несистематизирован-ность средств, используемых обыденным познанием, и фраг­ментарность его результатов.

С этим связана еще одна особенность данной формы познания — неспециализированность языка, на котором оформляется обыденное знание. Поскольку повседневная практическая деятельность протекает в сфере тех поведен­ческих программ, которые осваиваются и выражаются с помощью естественного разговорного языка данного общества, постольку и стереотипы действий и рационально-интеллек­туальные средства организации и передачи знаний используют тот же уровень языка. Если и возникают какие-то формы, предполагающие языковую обособленность группы, то они либо носят характер жаргонных выражений, либо обуслов­лены включенностью в них профессиональных названий инструментов, технологических особенностей их использова­ния и т. д. Так, йапример, шахтеры традиционно произносят слово «добыча» с ударением на первом слоге, а моряки делают ударение на втором, говоря «компас».

Использование естественного языка в рамках обыденного познания, с одной стороны, позволяет включать в повседнев­ную практику и соответствующие ей формы познавательной

деятельности широкий круг людей, не связывая их специ­альным образованием. Но, с другой стороны, неопределен­ность естественного языка порождает множество затруднений при передаче имеющихся навыков и знаний, ориентирует на обязательный показ некоторых приемов деятельности и подражание ученика учителю, что существенно затрудняет рациональное освоение и осмысление знаний обыденного слоя.

Кроме того, естественные языки, как известно, не могут гарантировать высокий уровень точности производимой и используемой информации, а потому довольно часто оказы­ваются причиной различного рода ошибок. В результате рано или поздно начинает осознаваться ограниченность и малоэф-фективность такой формы, как обыденное познание. Посте­пенно все более четкой становится потребность в более надежных средствах выявления важнейших особенностей окружающего мира и создания успешных программ челове­ческого взаимодействия с ним.

Таким средством и стала наука. Ее оформление связано с отделением отношений между вещами от взаимодействия людей с этими вещами. В практической деятельности на первое место в интеллектуальных схемах, с помощью которых люди отражали свое воздействие на окружающую предметную среду, стали выдвигаться инструментальные факторы. То обстоятельство, что любой деятельностный акт орудийно обусловлен, породило представления о том, что причина преобразований предмета труда заключается в действии на него тех средств, которые человек использует как орудия труда.

Таким образом сам действующий человек как бы выно­сился «за скобки» и переставал восприниматься сознанием при построении рациональных схем, выражающих накапли­ваемый опыт взаимодействия индивида и объекта. Поэтому познавательный поиск все более начинал смещаться в сторону описания «объективных законов» бытия мира^как он есть сам по себе». Изучение основных свойств и особенностей предметов, с которыми люди имели дело, позволяло строить прогнозы относительно возможных результатов воздействия на эти предметы. И чем более общие характеристики

удавалось выявить, тем более удаленные во времени резуль­таты можно было предвидеть.

Однако такой подход требовал создания специальных способов и средств представления изучаемых объектов в системах производимого знания. Естественный язык и не­осознаваемые рецептурные схемы больше не могли соответ­ствовать новым познавательным целям. Объекты, с которыми имел дело исследователь, отличались от предметов практи­ческого интереса людей тем, что они включались в структуру знаний через указание на те их признаки, которые считались существенно важными с точки зрения распространенных в обществе деятельностных схем. Таким образом, наглядный образ объекта постепенно замещался его абстрактной «ко­пией».

Тем самым расширялось число возможных деятельностных контекстов, в которые включался представленный в такой форме фрагмент действительного мира. Но смещение интереса в сторону возможных действий обусловило необходимость прогнозировать все более удаленные результаты взаимодей­ствия человека с предметной сферой, хотя бы и только предполагаемого. Поэтому новая форма познавательной дея­тельности все более ориентировалась на выявление не столько конкретных особенностей взаимодействия различных предме­тов и явлений, с которыми люди вступают в практическое общение «здесь-теперь», сколько неких общих (а в идеале универсальных) законов, определяющих функционирование мира «самого по себе».

Абстрактный характер производимого в рамках науки знания требовал создания специального языка, на котором строились бы описания не отдельных событий, а целых классов, объединяющих и обобщающих множество различных фактов, между которыми обнаруживаются общие связи, сходные" характеристики и т. д. В таком случае познание оказывалось уже не способом конструирования частных рецептов практического воздействия на какие-то отдельные нещи и явления, а средством описания сущностных свойств мира в целом. Создание его обобщенных моделей давало возможность вырабатывать и такие деятельностнью програм-

мы, которые не могли быть реализованы нри существующем уровне технической оснащенности общества и потому стано­вились стимулом нового направления познавательного поиска, задавая цели исследовательской активности.

В отличие от обыденного познания, наука имеет, таким образом, дело с так называемыми «идеальными объектами», не существующими в непосредственной данности. Такие объекты создаются в специализированных, языках, использу­емых конкретными дисциплинами. Язык задает и систему отношений между терминами соответствующей области по­знания, фиксирующими идеальные объекты и их свойства. В результате появляется возможность строить новые теоре­тические модели действительности и получать новое знание о мире, не прибегая к эмпирическим приемам и методам, используя лишь средства теории.

Это порождает проблему соотношения различных уровней научного познания и обусловливает осознание качественного отличия науки от обыденного познания. В самом деле, вплетенность второго в акты непосредственного взаимодейст­вия с предметами, на которые направлена повседневная практика человека, маскирует специфику познавательного отношения людей к окружающей действительности, оставляя производимые знания «одномерными». Переход к новой форме познавательной деятельности обусловил обнаружение их многомерности.

Недостаточность повседневной практики, привязанной к] сиюминутным ситуациям, заставила исследователей специ- j ально создавать особые формы взаимодействия с интересую­щими их объектами. Эти формы стали содержанием экспе-j риментального уровня исследования. Различные авторы, описывающие становление науки, не раз отмечали отношение] создателей классического естествознания к эксперименту как! средству насилия над природой, с помощью чего у нее можно! было, по их представлениям, «вырвать» те тайны, которые] она скрывала от человека.

Эта мысль неоднократно встречается в текстах Ф. Бэкона,! Р. Гука и многих других. Возможно, что на формирование] подобной установки подействовала практика палачей. Не

следует забывать, что многие из представителей этого сословия были известны и как естествоиспытатели — врачи, кимики и пр. Но сам факт распространения такого отношения к миру свидетельствовал об изменениях, происходивших в культурном фоне европейского общества нового времени, в рамках которого и складывалось экспериментальное естест­вознание, связанное с современным смыслом понятия «наука». Не вдаваясь в существо споров о так называемой «древней науке», отметим, что период становления собственно научного познания (как оно понимается сегодня) большинство авторов относит к концу эпохи Возрождения и началу нового времени.

Именно в это время начинает формироваться и представ­ление о том, что изучение природных закономерностей, связанное с использованием экспериментальных методов, требует создания особых инструментов, приборов и прочих средств материального воздействия на изучаемые объекты, с помощью которых можно создавать специальные условия, в которых скрытые особенности взаимодействия предметов и явлений окружающей действительности открывались бы познающему человеку. Инструментальная «вооруженность» исследователя не только существенно отличала новый уровень познавательной деятельности от традиционных форм, но и предполагала особый слой предметно-практической активнос­ти людей, поскольку необходимые приборы приходилось изобретать и специально изготавливать. По сути дела, возникла новая сфера человеческого труда, обслуживающая потребности общественного познания.

В свою очередь, это обусловило растущее различие между такими уровнями познания, как эмпирическое исследование и теоретическая обработка полученных данных. Научное анание, как уже отмечалось, принципиально многопланово. В его состав входят как фиксированные результаты непо­средственного взаимодействия с изучаемыми объектами, так и различного рода частные обобщения (эмпирические обоб­щения, связанные с первичным упорядочением накапливае­мых сведений о внешних характеристиках соответствующих явлений). Кроме того, оно включает в себя гипотетические

утверждения, теоретические конструкты (объекты, не обна­руженные пока в природном мире, но необходимые для систематизации моделей реальности, используемых в прак­тике научного исследования), а также теоретические системы разного уровня и типа.

Соответственно этим компонентам различаются и такие уровни познавательной деятельности, как эмпирический и теоретический. Специфика первого обусловлена тем, что здесь человек вступает в непосредственный контакт с изучаемыми им объектами действительности. Однако при этом данный уровень не может сводиться ни к чисто чувственному восприятию воздействий внешнего мира на сенсорные каналы, ни к практической переработке предметов труда. Формы этого уровня представляют собой сложный комплекс результатов восприятия и их рационального осмысления, представленнос-ти объективных характеристик в системе человеческого знания.

В первую очередь это относится к языковой оформленности результатов эмпирического исследования. Уже само описание таких результатов представляет собой конструирование осо­бых — идеальных объектов, существующих только в кон­тексте самого описания. Это не означает того, что исследо­ватель просто «придумывает» свойства и характеристики тех фрагментов действительности, которые связаны с его позна­вательным интересом. Каждая из таких характеристик может (и должна) фиксироваться любым другим ученым при использовании методики, разработанной тем, кто оповестил научное сообщество о полученном им новом результате. Этого требует один из наиболее устойчивых и фундаментальных принципов науки — принцип воспроизводимости того, что стало научным фактом.

Данное обстоятельство определяет и особенность методов исследования, которые применяются на эмпирическом уровне. Поскольку важнейшая задача этого уровня — дать как можно более исчерпывающее описание изучаемого фрагмента реаль­ности, постольку основные методы, составляющие содержание⁵ опытного исследования — наблюдение и эксперимент -предполагают возможность их стандартизированной представ-

Ценности в системе деятельности, существующей в каждой шкретно-исторической фазе развития науки. Этим обеспе-Швается интерсубъективный характер как познавательной Стратегии, так и получаемых результатов.

Указанная особенность эмпирических методов обусловли-их отличие от способов и средств, применяемых в рамках ыденного познания, поскольку там целенаправленный сарактер человеческой деятельности проявляется существенно По-другому. Научный поиск характеризуется оформлением вли, связанной именно с необходимостью выявления тех рвойств и сторон изучаемых объектов, которые заранее определены ученым в качестве существенных, релевантных

т. д.

Эта особенность характерна для обеих форм эмпирического исследования, но чистое наблюдение отличается от экспери-энта тем, что при его использовании ученые стараются 4збегать явного вмешательства в изучаемые процессы, фик-Вировать их протекание в естественных условиях, как если 5ы наблюдатель отсутствовал. Разумеется, это никогда почти Ιβ достигается в полной мере (хотя в астрономической фактике или некоторых сферах биологии иногда и удается Достичь цели), но сама подобная ориентация является Зущественной для наблюдения как одной из форм эмпири­ческого исследования.

Эксперимент, по сути, тоже представляет собой наблюде-ие, но его применение требует создания особых искусствен-1ых условий, при которых интересующие ученого характе­ристики выступают в наиболее наглядной форме. В этоЧи йучае получаемый результат включает в себя знание не элько о свойствах самого изучаемого объекта, но и о способах воздействия на него исследователя. Конечно, как уже Отмечалось, процедура наблюдения также не реализуется в 1бсолютно естественных условиях, но там средства и способы Организации наблюдения влияют на характер производимого |нания в гораздо меньшей степени.