Алкивиад ь

• j *

'.' .<„.> Сократ. Легко ли познать самого себя (ведь не первый же встречный начертал это на Пифий-ском храме!)? Или, наоборот, это трудно и доступно не всякому?

Алкивиад. Часто мне казалось, Сократ, что это до­ступно всем, а часто, наоборот, представлялось весь­ма трудным делом.

С.окрпт. Но, Ллкивиад, легко ли это или нет, < ними происходит следующее: познав самих себя, мы одпопремснпо познаем заботу, в которой нуж-дасмс и, и без такого познания мы никогда этого не поймем.

Ллкивиад. Истинно так,

Сократ. Послушай же: каким образом могли бы мы отыскать самое «само»? Ведь так мы, быть может, узнали бы, что мы собой представляем; не зная же первого, мы не можем знать и себя.

Апкивиад. Ты прав.

Сократ. Нудь же внимателен, ради Зевса! С кем ты сейчас беседуешь? Не со мной ли? г Апкивиад. (; тобой.

• Сократ. 3i гачит, и я веду беседу с тобой?

Апкивиад. Да.

Сократ. Следовательно, ведущий беседу — это Сократ?

Апкивиад. Несомненно.

Сократ. А слушает Сократа Алкивиад?

Апкивиад. Да.

Сократ. Не с помощью ли речи ведет беседу Со­крат?

Апкивиад. Само собой разумеется.

Сократ. А беседовать и пользоваться словом, по твоему мнению, это одно и то же?

Апкивиад. Несомненно.

Сократ. Ну а пользующийся чем-то и то, чем он пользуется, разве не разные вещи?

Апкивиад. Как ты говоришь?!

Сократ. К примеру, сапожник работает резаком, ножом и другими инструментами.

Алкивиад. Да.

Сократ. Значит, тот, кто работает и пользуется резаком, и то, чем работающий пользуется, — это разные нсщи?

Апкивиад. Как же иначе?

Сократ. Тогда, следовательно, инструмент, на ко­тором играет кифарист, и сам кифарист — это тоже разные вещи?

Апкивиад. Да.

Сократ. Вот об этом я только что и спрашивал — всегда ли представляются отличными друг от друга тот, кто пользуется чем-либо, и то, чем он пользу­ется?

Апкивиад. Всегда.

Сократ. Значит, и ими он пользуется?

Апкивиад. Да.

Сократ. По когда он сапожничает, он ведь поль­зуется и глазами?

Апкивиад.}^..

Сократ. Следовательно, сапожник и кифарист — это не то, что руки и глаза, с помощью которых они работают?

Апкивиад. Это очевидно.

Сократ. Но ведь человек пользуется и всем своим телом?

Апкивиад. Несомненно.

Сократ. А ведь мы говорили, что пользующееся

чем-то и то, чем оно пользуется, это разные вещи?

Апкивиад. №.

Сократ. Значит, человек — это нечто отличное от своего собственного тела?

Апкивиад. Похоже, что да.

Сократ. Что же это такое — человек

Апкивиад. Не умею сказать.

Сократ. Но, во всяком случае, ты уже знаешь: че­ловек — это то, что пользуется своим телом.

Апкивиад. Ц?.

Сократ. А что иное пользуется телом, как не душа?

Апкивиад, Да, это так.

Сократ. Значит, она им управляет:*

Апкивиад. J^.

Сократ. Полагаю, что никто не думает иначе вот о чем...

Апкивиад. О чем же?

Сократ. Человек — не является ли он одной из Трех вещей?

Апкивиад. Какие же это вещи?

Сократ. Душа, тело и целое, состоящее из того И другого.

Апкивиад. .'>ю само собой разумеется.

Соьрат. I id нсдь мы признали человеком то са­мое, ч к • упрлилисттслом?

Чт же, pa:inc тело управляет само собой? ), I In и косм случае.

Сократ. Мы ведь сказали, что оно управляемо.

Апкивиад. Да.

Сократ. Вряд ли поэтому оно то, что мы ищем.

Апкивиад. Видимо, да.

Сократ. Но, значит, телом управляют совместно душа и тело, и это и есть человек?

Ачкивиад. Возможно, конечно.

Сократ. I la самом же деле менее всего: если од­но из двух, составляющих целое, не участвует в уп­равлении, никоим образом не могут управлять оба вместе.

Апкивиад. Это верно. Цу

Сократ. Ну а если ни тело, ни целое, состоящее из

тела и души, не есть человек, остается, думаю я, либо считать его ничем, либо, если он все же является чем-то, заключить, что человек — это душа.

Апкивиад. Безусловно, так.

Сократ. Нужно ли мне с большей ясностью дока­зать тебе, что именно душа — это человек?

Апкивиад. Нет, клянусь Зевсом, мне кажется, что сказанного достаточно <...>.

«АКСИОХ»

_ Сократ. <...> В самом деле, какой образ жизни или какое избранное кем-то ремесло не подвергается позднее нареканиям и не вызывает у человека сето­ваний по поводу своего положения? Бросим ли мы взгляд на ремесленников и поденщиков, тяжко тру­дящихся от зари до зари и едва обеспечивающих се­бе пропитание, — они плачут горькими слезами и их бессонные ночи заполнены сетованиями и причи­таниями; возьмем ли мы морехода, преодолевающе­го столько опасностей, — он не находится, как ска­зал Биант, ни среди живых, ни среди мертвых: ведь наземное существо — человек, подобно амфибии, бросается в море, подвергая себя всевозможным случайностям. Быть может, приятное занятие земле­делие? А не есть ли оно, как говорят, скорее незажи­вающая гнойная язва, вечно дающая повод для горя? То раздаются жалобы на засуху, то на ливневые дож­ди, то па хлебную ржу или на медвяную росу от спо­рыньи, а то и на чрезмерную жару либо мороз. Ну а высокочтимое искусство государственного прав­ления (многое уж другое я обхожу молчанием)? Че­рез какие только оно ни проходит бури, испытывая радость от всесотрясающей лихорадки законов и болезненно переживая неудачи более тяжкие, чем десять тысяч смертей! Кто может быть счастлив, жи­вя для толпы, ловя ее прищелкивания и рукоплеска­ния, — игрушка народа, которую тот просто выбра­сывает, освистывает, карает, убивает и делает до­стойной сострадания? <...>

«АЛКИОНА»

<...> Сократ. Любезный мой Херефонт, думается, мы вообще близорукие судьи того, что возможно и чтб невозможно: ведь мы решаем в соответствии с че­ловеческими возможностями и способностью, а по­следняя бессильна в познании, неверна и ограничен­на; многое кажется нам доступным, хотя оно и мало­доступно, и возможным, хотя оно невозможно, — в значительной мерс но нашей неопытности, а еще ча­ще из-за ребяческого образа мыслей. В самом деле, любой человек может показаться младенцем, даже ес­ли он очень стар, ибо время человеческой жизни песьма невелико и непродолжительно в сравнении с1 (cju >й веч! юстью. Могут ли сказать, добрейший мой друг, те, кто не ведает мощи богов и гениев, а также при|х>ды н целом, возможны или невозможны подоб­ные вещи? <...>

Даже сопоставляя между собой людей, мы усмат­риваем у иных из них значительное преимущество по способностям, которые у других отсутствуют. Зре­лый возраст мужей по отношению к полному мла­денчеству, к пятому дню от рождения или десятому, даст иоразител ы iyio разницу по способности или не-шосоОжктн почти но всех жизненных проявлени­ях — и п том, чти изобретается с помощью искусств, и и том, чтб есть дейстнис тела или души: свершения зрелых мужей, как я сказал, младенцам не могут, оче-нид! ю, даже прийти на ум.

И сила зрелого мужа здесь несравнима с силой маленьких мальчиков; первый имеет перед ними ог­ромное преимущество: ведь он один мог бы с легко­стью победить многие десятки тысяч младенцев. Paiи 1ий нозраст людей по самой своей природе свя­зи н с полной беспомощностью и неумелостью. Но коли человек, как это видно, столь сильно отличает­ся от человека, какой должна показаться сила целого неба в сравнении с нашими силами тем, кто спосо­бен все эти вещи охватить умозрением? Вероятно, многим покажется убедительным, что Космос, на­сколько его величина превышает размеры Сократа

или ХерефОита, настолько же отличен от нашего со­стояния п&£йоей силе, разуму и способности сужде­ния <...>. ^rt-

. «ГИППИЙ МЕНЬШИЙ»