Экономическое знание как наука и идеология

Ни в одном из реально существующих обществ хозяйственная деятельность как деятельность связанная с производством, обменом, распределением и потреблением благ не существует в отрыве от других проблем и сфер жизни этого общества. Климатические и географические условия, степень прогресса в освоении естественных наук и в развитии на их основе соответствующих техник и технологий у разных обществ часто очень сильно отличаются друг от друга.

Важную роль в жизни любого социума играют факторы духовного характера, т.е. те цели и ценности, которые культивируются в рамках того или иного общества и которые находят свое отражение в соответствующих нормах морали и права. Наряду с хозяйственно-экономической сферой в любом обществе существуют также сферы социально-политических и семейно-бытовых отношений. Практически любое общество (в лице государства) так или взаимодействует с аналогичными социально-политическими образованиями. Кроме чисто хозяйственных проблем, связанными с производством благ, любое общество должно решать проблемы «производства» своих новых членов, их образования и социализации. Общество – это сложное образование, облик и состояние которого зависит от целого ряда разных факторов. Поэтому вполне закономерным будет вопрос о том, как приемы и принципы хозяйственной деятельности, практикуемые в некотором социуме, связаны с другими сферами его жизнедеятельности? В какой степени, например, можно говорить об автономии «чисто экономической» сферы, подразумевая под этим сферу рыночных взаимоотношений различных субъектов, которые преследуют и удовлетворяют там «свой интерес», от сферы социально-политической, а также от вопросов, связанных с моралью и нравственностью?

Попытка ответить на эти вопросы имеет прямое отношение к проблеме предмета экономического знания, т.е. к вопросу о том, какие именно факторы должны рассматриваться в рамках экономического знания. Являются ли предметом экономического анализа «чисто экономические» отношения как что-то более или менее автономное или же в силу того, что сфера хозяйства неразрывно связана с другими областями жизни социума их роль также должна учитываться в рамках анализа хозяйственной деятельности?

Что касается попыток дать ответы на эти вопросы, то сразу следует отметить, что в настоящее время по этим вопросам нет единого мнения, но можно говорить о ряде парадигм или направлений мысли о хозяйстве, которые подходят к рассмотрению названных проблем с разных позиций.

Следует заметить, что достаточно долго – вплоть до XVII – XVIII вв. – сферу хозяйства не рассматривали как автономную сферу жизнедеятельности общества, которая подчиняется каким-либо собственным, чисто экономическим закономерностям. Вместо этого предполагалось, что хозяйство как область того, где люди преследуют свой интерес, должна быть частью совокупных знаний об обществе, в том числе частью общей науки о государственном управлении.

Мысль о том, что в своей деятельности люди склонны преследовать собственные выгоды была известна достаточно давно, но при этом достаточно долго предполагалось, что невозможно создать такую целостную и эффективно функционирующую общественную систему, которая бы целиком и полностью основывалась на том, что индивиды, составляющие соответствующий социум, в своей деятельности могут целиком и полностью руководствоваться принципом лишь личного интереса.

Отражением такого понимания положения дел является, например, социально-политическая доктрина Томаса Гоббса. Согласно Гоббсу, общество в его изначальном состоянии можно представить как множество суверенных индивидов, каждый из которых заботится исключительно о собственной выгоде. Проблема, однако, в том, что частные интересы живущих в этом обществе людей противостоят друг другу, вследствие чего естественным состоянием такого социума будет постоянная война всех против всех. Для того чтобы избежать этого, необходима центральная власть, которой люди делегируют часть своих прав и которая должна заботиться о соблюдении общего баланса интересов, защищая индивидов друг от друга. Таким образом, можно сказать, что согласно Гоббсу невозможно сколько-нибудь длительное существование общества, которое целиком и полностью основывается на принципе личного интереса. Всегда должна существовать центральная власть, которая будет как бы сверху и централизованно заботиться об общем благе общества, так как из преследования индивидами своих собственных интересов невозможно вывести общую гармонию.

Совсем другую роль частного интереса в деле достижения общего блага усмотрел другой английский философ и экономист, Бернард де Мандевиль, который в работе «Басня о пчёлах, или частные пороки – общественные выгоды» высказал скандальную для своего времени мысль о том, что пристрастие к порочной жизни отдельных членов общества – например, в виде стремления к роскоши – может быть благомдля общества как целого, так как удовлетворение таких потребностей немногих будет способствовать обеспечению занятости значительного числа людей и тем самым повысит их уровень жизни. Таким образом, с точки зрения Мандевиля получалось, что возможна эффективная самоорганизация общества и общий рост общественного блага на основе преследования отдельными его членами исключительно собственных эгоистических интересов и выгод. Другими словами, то, что в результате поверхностного и как бы частотного рассмотрения выглядело как безусловное зло, в рамках более широкой перспективы могло быть расценено как элемент, который ведет к общему благу.

В рамках социально-политического дискурса представление о балансе личного интереса и общественной морали наиболее наглядно представлено в утилитаристской доктрине морали английского мыслителя Иеремии Бентама, который считал, что не существует серьёзных расхождений между моралью и политикой, а также между пользой и добродетелью, так как последствия любых действий поддаются точному учету. Удовольствие и страдание – это измеримые величины и всегда можно рассчитать необходимую пропорцию между ними, а на основании этого решить, стоит или нет предпринимать то или иное действие. Согласно Бентаму, в своей жизни человек, как правило, руководствуется личными интересами, и, соответственно, стремится к личной пользе, поэтому в итоге общее благо складывается из суммы частных благ. Кажущееся противоречие между личным и общественным интересом может быть устранено после точного расчета необходимой меры между ними. Добродетель – это не что иное, как максимальная польза для всего общества. Отсюда и принцип полезности в общественной жизни, который нашел своё выражение в известной максиме утилитаризма «наибольшее счастье для наибольшего числа людей».

Экономическая наука в более или менее современном смысле – как теория либеральных рынков – ведет свое начало от работ английского экономиста Адама Смита. Именно Смит высказал мысль о том, что основным источником богатства нации является не протекционистская политика государства в виде защиты внутреннего рынка от иностранной конкуренции (как полагали экономисты, придерживавшиеся доктрины меркантилизма), а создание государством таких условий, когда каждый активный член общества сможет удовлетворять собственный интерес, стремясь, прежде всего, к собственной выгоде. Эгоизм и корыстный интерес каждого – вот, по мнению Смита, главный источник всеобщего процветания. По его известным словам, «не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму и никогда не говорим им о наших нуждах, а лишь об их выгодах». Смит, таким образом, считал, что именно стремление людей к достижению своих частных интересов является главной движущей силой экономического развития, которая увеличивает благосостояние как их самих, так и общества в целом.

Таким образом, можно сказать, что конституированию политической экономии как отдельной сферы научного исследования предшествовало утверждение представления о том, что сфера личных интересов индивида, который заботится о собственной выгоде, может быть выделена в самостоятельную область, которая подчинена собственной логике и которая существует вполне независимо от любых других его устремлений, свойственных как этому индивиду, так и имеющих значение с точки зрения блага целого.

Классическая политическая экономия, обещая удовлетворить личные интересы и посредством этого способствовать росту общего блага, по существу, заняла место требований этики и религии как средство и конечная цель хорошей политики. В частности, на примере Мандевиля видно, как постепенно начало формироваться представление о том, что противоречие между жаждой наживы и моралью носит лишь видимый характер и, что экономика сама содержит эффективную мораль. Она как бы встроена в принцип следования личному интересу и даже может быть понята как производное от последнего.

Можно также заметить, что творчество самого А. Смита, мыслителя, который считается одним из создателей политической экономии в ее английской версии, также является наглядным примером осознания различий между сферой морали и нравственности и экономикой. Как известно, Смит является не только автором «Исследований о природе и причинах богатства народов», но его перу также принадлежит работа по классической этике – «Теория нравственных чувств». Хотя эти работы и созданы одним и тем же автором и обе они посвящены анализу человеческих отношений, однако на примере их сопоставления очень хорошо видно как четко и осознанно проведена грань между областью этики и экономики. Если основой этического, по мнению Смита, является чувство симпатии как предпосылка этически значимого отношения между людьми, то сфера экономического целиком и полностью основана на принципе удовлетворения личного эгоистического интереса.

Что касается последующего развития экономической мысли в рамках той парадигмы, которая сформировалась в английской классической политической экономии и этики утилитаризма, то в целом его можно охарактеризовать как последовательное развитие и уточнение исходных положений этой парадигмы, но ни в коем случае не как отказ или сколько-нибудь серьезный пересмотр ее оснований. Это особенно справедливо для «маржинальной революции», происходившей в конце XIX века, в рамках которой личный интерес превращается в основной методологический принцип новой экономической теории, известный под именем «предельной полезности».

Те особенности, которые привнес в сферу экономического знания маржинализм, хотя и представляют собой определенные новации по сравнению с методологическими установками классической политической экономии, однако они не столь велики, чтобы на их основе можно было говорить о какой-либо смене парадигм.

Следует заметить, что на первый взгляд, различие между классической политической экономией в версиях А. Смита и Д. Рикардо и тем направлением экономической мысли, которое возникло в результате появления работ У. Джевонса, К. Менгера и Л. Вальраса, выглядит как достаточно существенное изменение. Действительно, если для представителей классической школы основные теоретические проблемы были связаны с поиском источников богатства, то маржиналисты во главу угла ставили проблему оптимального распределения ресурсов. То же самое можно сказать и о теории стоимости. Если классики выводили стоимость из издержек производства, т.е. как бы «со стороны предложения», то маржиналисты определили стоимость «со стороны спроса», придавая при этом первостепенное значение субъективным оценкам потребителя.

Однако если посмотреть на соотношение идей маржинализма и тех мыслей об интересе и общем благе, которые были высказаны ранее, отличие маржиналистского направления от их предшественников следует скорее понимать как уточнение и формально-методологическое обеспечение исходных интенций последних, но не как их принципиальный пересмотр. В частности, можно говорить о явной параллели между мыслью Бентама о том, что наибольшее счастье для наибольшего числа людей может быть достигнуто посредством грамотного учета и конвергенции интересов отдельных индивидов и представлением маржиналистов об оптимальном состоянии рынков, которое может быть достигнуто посредством максимизации собственной полезности каждым из его участников.

Это же можно сказать и об исходных идеях Смита, который верил, что общее благо общества может быть достигнуто как результирующая интересов отдельных индивидов, которым кажется, что они в свой деятельности руководствуются лишь соображениями собственной выгоды.

С точки зрения современной неоклассической теории, которая основана на методологии предельного анализа и которая является ведущим направлением в современной экономической науке, одно из главных достижений экономической мысли состоит в осознании того, что сфера экономической деятельности – это особая область социальной реальности, которая подчиняется своим собственным закономерностям, правильное понимание которой должно основываться на следующих допущениях:

- все субъекты хозяйственной деятельности являются рациональными максимизаторами, которые в ходе ее осуществления преследуют свой интерес;

- потребности индивидов безграничны, а блага, которые доступны для их удовлетворения, ограничены.

Предмет экономической науки как неоклассической теории – это проблема оптимального распределения ограниченного набора ресурсов. То, какие действия необходимо предпринять, чтобы сделать оптимальный выбор, и есть основная задача, которую призвана решать экономическая наука.

Принцип максимизации полезности – это универсальный постулат доктрины маржинализма и на его основе построен анализ в разных сферах экономически значимой деятельности. В частности, в случае микроэкономического анализа в качестве субъектов этой деятельности могут выступать как отдельные продавцы и покупатели, так соответствующие институциональные образования разной степени общности (например, фирмы).

Что касается онтологического статуса принципа максимизации как специфического вида экономической рациональности, то в разное время разными экономистами неоднократно предпринимались усилия по его обоснованию. Например, по мнению Милтона Фридмена, экономическая наука по сути своей является объективной наукой, практически такой же, как физика, так как она занимается тем «что есть», а не тем, «что должно быть». Задачей этой науки является сознание таких систем обобщений, которые можно использовать для верифицируемых предсказаний следствий, к которым может привести изменение некоторых экономически значимых обстоятельств.

Философско-методологическую позицию Фридмена можно определить как «инструментализм». По его мнению, экономические теории – это модели, которые вовсе не должны отражать реальность в том виде, в каком она существует «на самом деле», они должны лишь корректно пересказывать некоторые проверяемые следствия. В силу этого все разговоры о «нереалистичности» предпосылок экономической науки Фридмен считает ненаучными. По его мнению, в частности, утверждения о том, что живой человек не является бездушным эгоистом, максимизирующим свою полезность, что люди лучше, чем думают о них экономисты, лишены всякого содержания, так как утверждающие это просто не понимает смысла экономических предпосылок и моделей.

В действительности субъекты экономической деятельности, естественно, не решают тех уравнений, посредством которых экономист-математик представляет себе соответствующую проблему в удобном для него виде. По словам Фридмена, непосредственное поведение бизнесмена может определяться чем угодно. В частности, оно может определяться привычными реакциями, случайным выбором или чем-либо еще. Если это приводит к поведению, которое совместимо с рациональной и ясно понимаемой максимизацией результата, то предприятие будет процветать и получать ресурсы для дальнейшего расширения. Если же этого не происходит, предприятие будет терять ресурсы и сможет поддерживать свое существование лишь с помощью получения ресурсов извне.

С точки зрения представителей неоавстрийской школы, современная экономическая теория является теорией гипотетико-дедуктивного типа, исходные положения которой – в том числе, принцип максимизации целевой функции – представляют собой самоочевидные постулаты, которые во многом подобны априорным синтетическим суждениям И. Канта. Такой позиции придерживался, например, Людвиг фон Мизес. По мнению Йозефа Шумпетера, экономические теоремы по существу являются разновидностью логико-математических построений. По его словам, если экономист, например, утверждает, что при определенных условиях текущие доходы фирмы будут максимальными при определенной величине выпуска, то он формулирует логику ситуации и результата, который подобно закону логики является правильным независимо от того, следует ли ему кто-либо в действительности или нет.

Таким образом, согласно взглядам, которые отстаивают такие экономисты, как Фридмен и Шумпетер современные экономические теории выглядят как цельные, логически завершенные и непротиворечивые системы знаний; как знания, которые могут быть проверены эмпирически. По их мнению, современная экономическая теория выглядит как наука в строгом смысле этого слова, почти как естественная наука (физика) или же она подобна математике. Не случайно, именно вследствие такого представления об экономической науке, даже возник вопрос о возможности применения к экономическим теориям стандартов верификации и фальсификации, то есть принципов, которые были разработаны в философии науки первоначально в связи с анализом естественных наук.

Следует заметить, что принцип максимизации полезности является крайне абстрактным предположением в соответствии с которым можно анализировать самые разные объекты. Именно поэтому в рамках неклассической экономической теории существует достаточно распространенное представление о том, что специфика экономической науки состоит именно в ее методе как способе анализа любых социально значимых явлений на основе принципа максимизации. Другими словами, согласно этому представлению, специфика экономической теории вовсе не в том, что она исследует «хозяйство» как что-то более или менее «материальное», а в том, с какой точки зрения она смотрит на те или иные (в принципе, любые) социально значимые явления. Одним из первых, кто сформулировал именно такое понимания сущности экономической теории – отождествив ее, по сути, с логикой человеческого поведения вообще, является английский экономист Лайонел Роббинс, согласно которому экономическая теория – это наука, изучающая человеческое поведение как связь между заданной иерархией целей и ограниченными средствами, которые имеют альтернативные применения.

Частным, но достаточно показательным случаем такого понимания специфики экономического знания является «экономический империализм», основная идея которого состоит в распространении методологии предельного анализа на нетрадиционные для экономической науки области. По мнению ведущего представителя этого направления американского экономиста Гэри Беккера специфика экономической науки состоит не в том или ином объекте её исследования, а исключительно в методе. Беккер считает, что понимание предмета экономической науки исключительно в связи с проблемой создания и распределения материальных благ является чрезвычайно узким и поэтому совершенно неудовлетворительным. И дело здесь даже не в том, что современных государствах, находящихся на стадии постиндустриального развития, невещественный выпуск сферы услуг превосходит в стоимостном выражении выпуск товаров. По словам Беккера, «живучесть определений, связывающих экономическую науку с материальными благами, объясняется нежеланием подчинять определенные виды человеческого поведения «бездушному» экономическому расчету».

Наиболее общим и приемлемым для себя Беккер считает определение экономической науки как науки решающей проблему распределения ограниченных средств для удовлетворения конкурирующих целей. По его мнению, которое, в частности, высказывается в статье «Экономический анализ и человеческое поведение», экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообразных форм человеческого поведения. Везде, где есть редкость ресурсов и где есть проблема выбора между ними, может и должна использоваться методология экономической науки. Например, голоса избирателей являются относительно редким ресурсом для заинтересованных в них политических партий – значит, здесь есть место для экономической науки; подходящий супруг – тоже относительная редкость, следовательно, и здесь можно воспользоваться экономический методологией. Свободное время и время, которым люди готовы жертвовать ради сохранения своего здоровья, тоже ограничены, следовательно, и тут найдется место для исследований экономиста. При этом, как считает Беккер, экономический подход вовсе не требует, чтобы отдельные агенты непременно осознавали своё стремление к максимизации или чтобы они были в состоянии внятно выразить причины устойчивых стереотипов в своем поведении.

Проиллюстрируем рассуждения этого американского экономиста посредством нескольких приводимых им же примеров. Как пишет Беккер, «человек решает вступить в брак, когда ожидаемая полезность брака превосходит ожидаемую полезность холостой жизни или же дополнительные издержки, возникающие при продолжении поиска более подходящей пары. Точно так же человек, состоящий в браке, решает прервать его, когда ожидаемая полезность возвращения к холостому состоянию или вступления в другой брак превосходит потери в полезности, сопряженные с разводом». Если, например, средства из каких-либо фондов направляются на изучение каких-нибудь, пусть даже самых нелепых проблем, от заявок на их исследование не будет отбоя. По словам Беккера, «то, что экономический подход считает нормальной реакцией предложения на изменения в спросе, другие, когда дело касается науки и искусства, могут именовать интеллектуальной или творческой «проституцией». Быть может, это и так, однако попытки провести четкую грань между рынком интеллектуальных и художественных услуг и рынком «обычных» товаров оборачивались непоследовательностью и путаницей».

Усилиями современных экономистов, работающих в рамках неоклассической парадигмы подчеркивается близость если не родство экономической теории в нее неоклассической версии и таких «настоящих» наук, как физики, математики и биологии. В частности, в работах Беккера акцент делается на то, что экономическая абстракция рационального индивида, максимизирующего свою полезность, вполне согласуется с теорий естественно отбора и может быть получена в качестве одного из его следствий.

На рубеже XIX – XX вв. в рамках баденского неокантианства философами В. Виндельбандом и Г. Риккертом был поставлен вопрос о специфике методологии естественнонаучного и социально-гуманитарного знания. В частности, по мнению Виндельбанда, все науки следует разделять на «номотетические», т.е. такие, где главным является отыскание общих законов (естествознание), и «идеографические» т.е. такие, в которых описываются индивидуальные и неповторимые события (история и науки о культуре). Исходя из этого можно прийти к выводу, что экономическая наука по своему характеру близка именно к естествознанию, а не к области социально-гуманитарного знания.

Из этого могут следовать далеко идущие выводы. Например, вывод о том, что экономическая наука благодаря используемой ей методологии продвинулась гораздо дальше, чем остальные социальные и гуманитарные науки в деле исследования человека и общества и что поэтому ее следует рассматривать в качестве своеобразного стандарта, которому необходимо следовать в любых иных областях социально-гуманитарного познания.

Следуя этой логике, можно также предположить, что экономическая наука в ее неоклассической версии – это нечто вроде «фундаментальной науки об обществе и человеке», которая также относится к другим областям социально-гуманитарного знания, как физика к остальным естественным и техническим наукам. Готовность исходить из предпосылки предпочтения любого содержания как некоторой очевидной данности позволяет применять экономический анализ в его неоклассической версии к любому виду человеческого поведения, что, в конечном итоге, и дает основание соответствующей экономической теории претендовать на статус универсальной науки об обществе.

Следует обратить внимание на то, что признание фундаментального и универсального характера экономической теории как теории максимизации достаточно последовательно сочетается с представлением о том, что любые другие способы интерпретации и решения проблем хозяйства являются следствием существования относительно неразвитых форм знания или же просто ошибками. В частности, по мнению Шумпетера, которое он высказал в работе «История экономического анализа», не имеет смысла искать экономическую науку в священных текстах. По его словам, взгляды по экономическим вопросам, которые можно там обнаружить, являются лишь идеалистическими императивами, которые очень далеки о положений настоящей науки. Это, например, касается содержащихся в этих текстах утверждений о том, что верующим следует продать то, что они имеют, и раздать вырученное бедным. Или что они должны давать ссуду, не ожидая ничего взамен.

Что касается такого направления социально-экономической мысли, как марксизм, то, по мнению сторонников неоклассической экономической парадигмы, последний вообще не следует относить к области экономического знания, так как это никакая не экономическая наука, а идеология, которая только замаскирована под экономическую теорию для придания ей видимости обоснованности. В частности, по мнению К. Поппера, которое он высказал в работе «Открытое общество и его враги», экономические исследования Маркса даже не касались проблем конструктивной экономической политики. А причина этого в том, экономические исследования Маркса были полностью подчинены его спекулятивно-умозрительной историко-философской доктрине.

Схожей позиции придерживается Й. Шумпетер, согласно которому один из основных тезисов марксизма, который гласит, что только труд производит весь продукт, в действительности не имеет эмпирического содержания, которое могло иметь отношение к анализу фактов экономического процесса. По словам Шумпетера, этот тезис имеет «метаэкономическое» значение с этической окраской, которая соответствует лишь эмоциональным пристрастиям и политическим доктринам защитников интересов трудящихся. Проблема однако в том, что сторонники такой позиции никак не могут понять, что их этические и политические доктрины не имеют никакого отношения к объяснению экономической действительности как таковой.

Согласно сторонникам методологии предельного анализа только их исследования соответствуют научному подходу в исследовании экономики, любые же иные подходы и утверждения по экономически значимым проблемам вообще не достигают уровня научного знания.

Неоклассика хотя и является майнстримом экономической мысли, однако все же не может быть отождествлена с ней. В разное время и в разных странах существовали и существуют попытки альтернативных подходов к исследованию проблем хозяйства как подсистемы социума, появление которых во многом может быть понято в связи реакцией неприятия и критики тех методологических принципов и представлений о хозяйстве, которые составляют основу классической и неоклассической экономической парадигмы.

К числу критиков представления о хозяйстве как обособленной области социального, в рамках которой автономные индивиды разного уровня реализуют свой интерес посредством максимизации своей полезности можно отнести немецкую историческую школу XIX века (Бруно Гильдебранд и Карл Книс), американский институционализм (Торстейн Веблен и Джон Гэлбрейт), кейнсианство и, конечно же, марксизм и неомарксизм (особенно Франкфуртская школа в Германии, а также мыслители левой ориентации во Франции).

В частности, Гильдебранд и Книс выступали против методологического индивидуализма классической школы, считая подходящим объектом анализа для экономиста не отдельного индивида, а народ. По мнению представителей исторической школы, реальная множественность, связанность и взаимозависимость разных мотивов человеческого поведения, которые всегда оказывают сильное влияние друг на друга, не позволяет выделить эгоистический мотив личного интереса как некоторое обособленное намерение, руководствуясь только которым действует в реальности тот или иной субъект хозяйственной деятельности. Эта реальная множественность мотивов человеческого поведения не оставляет места для действия «объективных экономических законов», а значит и для науки политической экономии как обособленной области знания. С точки зрения Книса, все экономические явления национальной экономики порождены комбинацией двух факторов: реального (материальная внешняя среда) и личного (внутренняя духовная жизнь человека). Хозяйственная деятельность является органической частью общественной жизни и она ограничена законами и моралью. По мнению Т. Веблена, экономически значимое поведение не может быть понято на основе некоторой универсальной абстракции, в основе которой лежит представление о следование всех и всегда одному и тому интересу. Дело в том, что это гораздо более сложный феномен, который зависит от целого ряда разных факторов. В частности, по его мнению, существует противоречие между интересами «бизнеса», поведение которого целиком и полностью опосредуется мотивом извлечение прибыли и теми потребностями и целями, которые следуют из собственной логики развития промышленного производства. Современные технологии требуют для своего управления соответствующих технических знаний и рационального мышления, что, согласно Веблену, плохо согласуется с «иррациональностью» ориентированного исключительно на прибыль бизнеса.

Последовательным и наиболее теоретически обоснованным критиком классической и неклассической парадигмы экономической мысли является марксизм. Собственно экономическая составляющая марксизма представлена в первую очередь в «Капитале» Карла Маркса. В этой работе Маркс пришел к выводу, что единственным источником стоимости и богатства является труд наемных работников.

Следует подчеркнуть, что позиция Маркса радикальным образом отличается от доктрины буржуазной политической экономии» (например, доктрины А. Смита), которая исходит из того, что основными источниками богатства являются такие факторы производства, как земля (её естественное плодородие), машины и оборудование, а также труд тех, кто непосредственно выполняет соответствующий производственный процесс или организует его.

По мнению Маркса, труд как товар покупается капиталистом на рынке за определенную цену (заработная плата) и соединяется им с другими факторами производства, например, машинами и оборудованием. Цена продукции, произведенной с помощью этих факторов производства и проданных затем на рынке, выше изначальной цены факторов производства. Из этого следует, что источником более высокой цены является именно труд, который и создает новую или прибавочную стоимость, которая несправедливо присваивается капиталистом.

В качестве основного возражения против экономической доктрины марксизма чаще всего является утверждение о том, что труд наемных работников не есть единственный источник стоимости, так как важны и другие факторы производства. В частности, машины и оборудование, имеющие определенную цену, были когда-то куплены капиталистом на собственные средства. Следовательно, его затраты также должны быть учтены в стоимости конечного товара, а не только труд наемных работников. Ответ на это с точки зрения марксизма состоит в том, что капиталист потому-то и смог накопить средства и купить соответствующее оборудование, что он до этого, в предшествующем цикле производства, присвоил себе часть стоимости, которая создается трудом. Капиталист платит наемному работнику заработную плату, величина которой значительно меньше той стоимости, которую создает его труд. Остальное он забирает себе за счет разницы между величиной заработной платы и ценой продаваемого товара, а далее покупает на эти средства соответствующее оборудование. Таким образом, с точки зрения марксизма, только труд наемного работника есть единственный источник стоимости и богатства в обществе.

Описанное положение дел, с точки зрения марксизма, не только субъективно переживается угнетенным, эксплуатируемым классом наемных работников как несправедливое, но и объективно, в исторической перспективе, не может продолжаться слишком долго. Причина этого в том, что на определенном этапе развития общества частнокапиталистическая форма присвоения богатства вступает в противоречие с общественным характером производства. В обществе, где система производства очень сложна, т.е. где отдельные предприятия и отрасли хозяйственной деятельности тесно связаны друг с другом и выступают лишь в качестве отдельных составляющих в системе общественного разделения труда, необходимо централизованная система организации производства и соответствующее планирование. А этого можно достигнуть лишь на основе обобществления соответствующих факторов производства.

Экономические кризисы перепроизводства, которые характерны для капитализма, есть, с точки зрения марксизма, свидетельство того, что на основе частного интереса (множества таких отдельных интересов) нельзя эффективно организовать и управлять процессом экономической деятельности. Согласно классическому марксизму, переход от частнокапиталистического к общественному характеру производства (от капитализма к социализму) происходит в виде социальной (социалистической) революции.

Марксизм как историко-философская доктрина – это теория общественно-экономических формаций или исторически сложившихся типов общества, в основе которых лежит определённый способ производства.

Каждому способу производства соответствуют определенные производительные силы и производственные отношения. Производительные силы – это а) средства производства (орудия, инструменты, машины, с помощью которых оказывается воздействие на природное сырьё или частично обработанные материалы) и б) люди, которые обладают определенным производственным опытом, навыками к труду, позволяющими им приводить средства производства в действие. Производственно-экономические отношения – это отношения между людьми по поводу производства, распределения, обмена и потребления соответствующих благ. Примеры производственных отношений: отношения раба и рабовладельца; крестьянина и феодала; наёмного работника и капиталиста.

Производительные силы и производственные отношения вместе в марксизме называются «базисом», т.е. материальным основанием, определяющим облик и характер любого общества. Государство, его законы и институты, политические партии и отстаиваемые ими программы (идеологии) – это «надстройка» над базисом, которая является отражением и политико-юридическим обоснованием (легитимацией) соответствующего типа производственных отношений. В частности, буржуазным производственным отношениям соответствует доктрина либерализма как её идеологическое обоснование.

Историческое развитие общества, с точки зрения марксизма, есть движение от первобытнообщинной, через древневосточную, рабовладельческую и феодальную к капиталистической, а затем к коммунистической общественно-экономической формации. Для всех этих формаций – кроме первой и последней – характерен антагонизм между угнетателями и угнетенными в связи с эксплуатацией первыми последних за счет владения собственностью. Переход от одной формации к другой происходит в силу объективных причин, так как каждая следующая формация как определенный способ производства обеспечивает более эффективную производственную деятельность, чем предыдущая. Для того чтобы такой переход произошел, сначала должны развиться производительные силы, затем в соответствие с ними приходят определенные производственные отношения и, наконец, происходит переворот в надстройке. В частности, капитализм как соответствующие производственные отношения пришел на смену феодализму потому, что мануфактуры и фабрики, работающие на рынок, для своего эффективного функционирования требовали существование рынка свободного наемного труда, т.е. пролетариата, представителей которого в связи с производственной необходимостью и рыночной конъюнктурой можно свободно нанимать, обучать и увольнять. Условия феодальной, т.е. зачастую вечной зависимости значительной части населения от своих постоянных хозяев гораздо в меньшей степени подходят для организации эффективного и более или менее мобильного рыночного производства.

Несмотря на впечатляющую критику буржуазных экономических отношений, социалистическая революция, о неизбежности которой в XIX в. говорил К. Маркс, не произошла (за исключением СССР и ряда связанных с ним стран; но, как показал исторический опыт, и в большинстве этих стран социализм был временным явлением).

Почему предвидение Маркса не осуществилось? Для ответа на этот вопрос, необходимо обратиться к анализу тех социальных трансформаций, которые произошли в западном обществе в XX в., которые сильно изменили его облик по сравнению с XIX веком, сделав проблему коренного переустройства экономических отношений неактуальной, по меньшей мере, в настоящее время.

Основной причиной появления в XIX в. такой радикальной социально-политической доктрины как марксизм явилось разделение общества на два антагонистических класса: буржуазию и пролетариат, один из которых, действуя на основе принципа lasses faire (принцип невмешательства государства в экономику), подчинил себе другой, сделав его жизнь практически невыносимой. Классовое деление общества, о котором говорил Маркс, сохранилось и в XX в., однако острота социальных противоречий между классами или, точнее, субъективное переживание несправедливости буржуазных экономических отношений со стороны подчиненного класса в значительной мере ослабло. Следствием ослабления остроты этих переживаний явился кризис социалистических и коммунистических партий и движений в западном мире, чьи политические программы как раз и основывались на них.

В современных западных государствах получили развитие механизмы социальной защиты (в частности, в виде юридически оформляемых трудовых контрактов, гарантирующих определенный уровень доходов, регламентации условий труда, выплаты соответствующих пособий безработным и пенсионерам) и, самое главное, повысился уровень жизни значительной части наемных работников. Философ и социолог Юрген Хабермас, анализируя социально-экономическую структуру современного западного общества в работе «Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма», пришел к выводу, что в настоящее время роль работающего по найму теряет свои болезненно пролетарские черты благодаря непрерывному повышению жизненного уровня, хотя и дифференцированного по социальным слоям. По словам Хабермаса, в условиях, когда социальное государство сгладило остроту классовых противоречий теория классового сознания не находит эмпирического подтверждения. К обществу, в котором все труднее выделить специфические классовые миры, она уже не применима.

Анализируя современное западное общество в рамках марксистской инеомарксистской парадигмы и, сравнивая его с тем, что было в XIX веке, важно понимать, что антагонистические противоречия прошлого не исчезли совсем, а трансформировались в особую динамическую социальную структуру. Одной частью этой структуры является буржуазная предпринимательская активность как погоня за прибылью, а другой, – новый «класс» потребителей (на самом деле, конечно, в своей массе все тех же наемных работников). Этот класс потребителей ради сохранения и для обеспечения еще более эффективного функционирования системы, ориентированной, прежде всего, на прибыль, оказался допущенным к соответствующим благам (для обеспечения рынков сбыта).

Современное «общество потребления», с его совершенно определенными приоритетами и стандартами, а также соответствующая ему «массовая культура» это не досадные случайности, которые возникли «вдруг» и «неизвестно откуда», а закономерные следствия имманентной логики функционирования и развития буржуазного типа хозяйства.

Из факта существование таких разных парадигм экономической мысли как буржуазная классическая и неоклассическая экономическая теория и марксизм, следует, что серьезное противоречие между ними представляется очевидным.

Отношение между ними можно определить как деятельность по «конструированию» и «деконструкции» экономической реальности определенного вида и того, что может быть названо соответствующей ей «экономической наукой». Насколько старательно и последовательно сторонники экономической теории личного интереса и максимизации доказывают научность своих предположения, показывая близость и генетическое родство своих конструкций и основоположений и принципов физики, математики и биологии, настолько же последовательно их критики, придерживающиеся левой политической ориентации, постоянно указывают на наличие идеологической составляющей, которая скрыта за этими претензиями на близость естественных наук и экономической теории.

Действительно ли максимизирующее экономическое поведение столь «естественно» и «рационально», как это представляется сторонникам соответствующей доктрины? С точки зрения майнстрима экономической мысли, потребитель выходит на рынок со свой потребностью, а рынок ее удовлетворяет. Сначала возникает «потребность», «ощущение дефицита» (ограниченный набор ресурсов) а потом приходит рынок, который эффективно и удовлетворяет эту потребность. Таким образом, считается, что потребительский спрос первичен, потребность присутствует как бы «сразу». Откуда он берется экономическая теория соответствующего типа не рассматривает. Считая, однако, его чем-то естественным (например, «природой человека»).

Но не может ли так оказаться, что ситуация обстоит с точностью до наоборот? С точки зрения представителей Франкфуртской школы, Джона Гэлбрейта и Жана Бодрийяра в современном «обществе потребления» в действительности не существует свободного и осознанного выбора потребителей, которые удовлетворяют свои потребности. Потребности, которые субъективно воспринимаются как свои и естественные, переживаются как субъективное «хочу» в действительности таковыми не являются. По их мнению, они выступают лишь следствием, функцией, которая наведена господствующим строем производства и посредством механизмов маркетинга и рекламы. Бодрийяр, например, в работе «К критике политической экономии знака» пишет о том, что в современном обществе дело обстоит совсем не так, как если бы первичным статусом предмета был прагматический статус (реальная полезность и потребительная стоимость) на который затем накладывается социальная знаковая стоимость. Наоборот, фундаментальной является знаковая меновая стоимость. Потребительная стоимость является лишь ее простым практическим приложением. Своеобразной рационализацией и легитимацией.

Представляется, что вопрос о смысле и статусе экономической теории в системе современного социально-гуманитарного знания остается открытым. Конечно, ни одно общество не может обойтись без какой-нибудь системы, обеспечивающей порядок в сфере производства и распределения благ. Однако, по мнению, например, Карла Поланьи, это не означает, что во всяком обществе существуют самостоятельные экономические институты, которые независимы от институтов социальных. Экономический порядок обычно является функцией от социального. Причем второй обеспечивает первый. Ни при родовом, ни при феодальном, ни при меркантилистском хозяйственном строе независимая экономическая система вообще не существовала. Общество XIX века, в котором экономическая деятельность была впервые обособлена и связана с явно выраженными экономическими мотивами, было исключением.

По мнению ряда экономистов, которые придерживаются позитивистской ориентации, предметом экономической науки не может быть определение целей, которые общество должно ставить перед собой. В частности, по словам Мориса Алле, «в любом обществе встают вопросы, связанные с целеполаганием, но определение целей не входит в сферу экономической науки; впрочем, оно вообще не входит в сферу науки. Независимо от того, касаются ли данные цели эффективности, справедливости или надежности, нельзя утверждать, что они сами по себе предпочтительнее, чем какие-либо другие. Решение таких вопросов принадлежит обществу, то есть, в конечном счете, людям, которые его составляют, которые достигают приемлемого компромисса между различными возможными целями».

Позитивная экономическая наука, претендуя на статус знания о логике человеческого поведения и, тем самым на статус универсальной социальной науки, неизбежно начинает не только описывать, но и предопределять образ общества и человеческого поведения в соответствии со своим идеалом рациональной максимизации. А это позволяет говорить о наличии нормативного момента в формально только позитивной экономической науке.