II. Лекция учителя о писателе и его творческом пути

А. П. Платонов (настоящая фамилия писателя — Климентов) родился и вырос в семье слесаря паровозоремонтного завода на окраине Воронежа, в Ямской слободе. Рано — с 14 лет — начал работать. Учился в церковно-приходской школе, затем в городском училище. В годы гражданской войны служил в Красной армии — был помощником машиниста на паровозе (помощником у своего отца), участвовал в боях в отрядах ЧОН.

Платонов начал писать еще в годы гражданской войны — стихи, статьи, рассказы в провинциальных газетах и журналах. Первая книга его — публицистическая («Электрификация», 1921), в 1922 г. выходит книга стихов «Голубая глубина», которую заметил В. Брюсов.

Молодой Платонов был увлечен социальной утопией. Это было не только влияние эпохи, помноженное на энтузиазм молодости. В его увлечении переделкой жизни соединились и чувства человека, испытавшего трудное и бедное детство, и мечта о счастливой жизни для всех на земле, не покидавшая его и тогда, когда обнаружилось, что путь к ней оказался ложным, и огромная вера в науку и технику, помогающая людям в их строительстве новой жизни.

Во всей его прозе 20-х и начала 30-х годов («Сокровенный человек», «Епифанские шлюзы», «Чевенгур», «Котлован», «Впрок «Усомнившийся Макар», «Город Градов», «Ювенильное море») писателя больше всего привлекала проверка народным умом и опытом, национальным бытием всяких привнесенных идей.

Народ у Платонова — как природа. Он живет густым и множественным переплетением связей, сразу всей своей массой, и потому так беззащитен перед жестоким «хирургическим» вмешательством, безжалостно рассекающим эти связи, беспомощен перед рационалистическими экспериментами «юных разумом мужей», обрушивающих на народ что-то чуждое, непонятное, искушающее.

Во всем пространстве прозы Платонова простирается самодовлеющая жизнь, «прекрасный и яростный мир», не нуждающийся в чужом вмешательстве, многоликий, самоцветный.

Поэтому и язык, слово Платонова — такая же самоцветная, живая стихия, как будто бы не знающая фильтров «окультуривания», «нормативности». Неудивительно, что его проза так трудно, медленно читается. Мы чувствуем в ней вязкость, первородность каждого слова, живущего своей жизнью, всматривающегося в мир вокруг и заставляющего нас, читателей, не «проскакивать» фразу, а рассматривать и разгадывать ее.

В период «великого перелома» Платонов подвергся жестоким критическим гонениям из-за «Усомнившегося Макара», и особенно повести «Впрок» (1931), вызвавшей враждебную реакцию Сталина. Еще раньше ему было отказано в издании «Чевенгура». Не могло быть и речи о публикации повести «Котлован». Над этой повестью Платонов работал с декабря 1929 г по апрель 1930-го.

В «Котловане» две сюжетные линии: строительство фантастического дома-символа и раскулачивание в деревне. В их соотнесенности раскрывается мысль Платонова о том, что жизнь отвергает противоречащие ей умозрительные теории, что разрушение народной культуры в результате революционного эксперимента катастрофично по своим последствиям. То страшное будущее, которое грозило человечеству в ХХ веке, стало в это время предметом размышлений авторов многих антиутопий: Замятина, Чапека... «Платонов в отличие от этих знаменитостей практик, — подмечает писатель Андрей Битов. — Он не воображает будущее, он переживает его, он уже испытал его на опыте своей инженерной работы в строящемся социалистическом государстве... «Чевенгур» и «Котлован» не апокалиптическое пророчество, а — правда, высшая художественная правда о том, что уже произошло со страною и человеком, и правда эта не под силу никакой европейской фантазии».

В «Котловане» поставлены серьезные проблемы жизни человеческого общества, сохраняющие во многом свою актуальность и сегодня; в нем отражены явные и зашифрованные реалии того времени. Поэтому «Котлован» одна из самых страшных книг в русской литературе. Чтение ее не из легких и по этой причине (эмоциональному восприятию прочитанного) тоже. Но в повести немало и смешного. Сочетание трагического и смешного — один из характерных приемов в обрисовке многих ее персонажей.

Творческий путь Платонова в 30-е годы полон опасностей, недоверия, разносов, отказов в публикациях. Не имея возможности печатать свою прозу, он изредка выступает в качестве литературного критика и эссеиста (под псевдонимом Ф. Человеков); эти его работы были собраны впоследствии в книге «Размышления читателя». Новая книга рассказов Платонова появляется лишь в 1937 г. «Река Потудань» — так названа она по заглавию одного из включенных в нее рассказов, посвященных теме любви. В эти годы меняется художественный язык писателя, утрачивая метафорическое изобилие, становясь более простым. Проза этих лет: «Третий сын», «Джан», «Фро», «Такыр», «Июльская гроза» — приобретает черты классической чистоты и ясности.

Во время войны, с октября 1942 г., Платонов — фронтовой корреспондент газеты «Красная звезда». Выходит несколько небольших книжек его военной прозы.

В послевоенные годы Платонов снова попадает в полосу критических бурь, особенно после опубликования в 1946 г. его повести «Семья Иванова (Возвращение)». В последние годы жизни его почти не печатают.

Вторичное рождение Платонова происходит в 60—80-е годы, когда публикуются одно за другим созданные им, и оставшиеся неизвестными произведения: рассказы, повести, романы, пьесы, в особенности его проза рубежа 20-х и 30-х годов.

В 1922 г., в период своих революционных утопических мечтаний, Андрей Платонов писал в статье «Пролетарская поэзия»: «Потому что наше благо будет в истине, какая бы она ни была. Пусть истина будет гибелью, все равно — да здравствует!» В последующие годы он пережил Поучительную эволюцию от веры в идеалы коммунизма до разочарования в их реальном воплощении в нашей стране. Но свою писательскую верность истине, какой бы гибельной она ни была, Платонов пронес через всю жизнь и чрезвычайно пострадал от этого. Его судьба сложилась трагически. Он умер на пятьдесят втором году жизни. Умер, оставив для будущих читателей свое художественное наследие.

«Для современников Платонов, — пишет Андрей Битов, — был «самобытный» писатель, автор «Епифанских шлюзов», и то для немногих. Для нас, за последние тридцать лет его возрождения, он разросся от самобытного к самобытнейшему, от неповторимого к уникальному. После «Котлована» и «Чевенгура» его оригинальность обратилась универсальностью, и от величия повеяло гениальностью.

III. Работа с текстом повести «Котлован»

А теперь давайте обратимся к повести А. Платонова «Котлован» и поговорим о ней более подробно.

«Котлован» написан Платоновым в 1929—30 годах, а опубликован только в 1987-м. Почему так задержалось на пути к читателю это произведение? Опубликован в журнале «Октябрь», руководимом А. Фадеевым, рассказ «Усомнившийся Макар», Платонов подвергся резкой критике и на многие годы оказался закрытым для советской литературы. Критик Л. Авербах писал: «К нам приходят с пропагандой гуманизма, как будто есть на свете что-либо более человечное, чем классовая ненависть пролетариата». Ярлыки «кулак», «правоуклонист» Платонов получил вовсе не потому, что был против советской власти. А почему? Ответим на этот вопрос, когда попробуем выявить характерные черты времени в повести «Котлован».

Задание: Найти такие черты и подобрать эпизоды.

Характерные черты времени:

Разгромленная войной страна, нищета рабочих и крестьян. «Воздух ветхости и прощальной памяти стоял над потухшей пекарней»; «забор заиндевел мхом, наклонился, и давние гвозди торчали из него». Старую деревню покрывает «всеобщая ветхость бедности».

Грандиозные проекты, стройки коммунизма. Вспомним вечный образ Вавилонской башни. Вспомним хрустальный дворец из романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Вспомним проект строительства дворца Советов на месте взорванного, кстати, позже написания повести Храма Христа Спасителя, строительство метрополитена, Беломорканала и т. д. Вспомним недавние планы поворота северных рек.

Раскулачивание крестьян, методы уничтожения крестьянства, начало коллективизации. «Двое — это уже вполне кулацкий класс и организация». «Активист пришел на двор совместно с передовым персоналом и, расставив пешеходов в виде пятикратной звезды, стал посреди всех и произнес свое слово, указывающее пешеходам идти в среду окружающего беднячества и показать ему свойство колхоза путем признания к социалистическому порядку, ибо все равно дальнейшее будет плохо». «Он боялся, что зажиточность скопится на единоличных дворах и он упустит ее из виду».

Энтузиазм «масс». «Жить ради энтузиазма». Рабочие верят «в наступление новой жизни после постройки больших домов». При этом они живут в сарае: «Внутри сарая спали на спине семнадцать или двадцать человек, припотушенная лампа освещала бессознательные человеческие лица. Все спящие были худы, как умершие». Козлов хотел «умереть с энтузиазмом, дабы весь класс его узнал и заплакал над ним».

Процветание бюрократии. «Козлов прибыл на котлован пассажиром в автомобиле, которым управлял сам Пашкин. Козлов был одет в светло-серую тройку, имел пополневшее от какой-то постоянной радости лицо и стал сильно любить пролетарскую массу», «дополнительно к пенсии по первой категории он обеспечил себе и натурное продовольствие».

Уничтожение религии и фанатичное поклонение новой «религии» (не атеизм, а безбожие). «Я был поп, а теперь отмежевался от своей души и острижен под фокстрот»; «Приходится стаж зарабатывать, чтоб в кружок безбожия приняли».

Массовое доносительство (даже поп): «Те листки (поминальные) я каждую полуночь лично сопровождаю к товарищу активисту». «Жена Пашкина помнила, как Жачев послал в ОблКК заявление на ее мужа и целый месяц шло расследование, — даже к имени придирались: почему и Лев и Ильич: Уж что-нибудь одно!»

Всеобщая подозрительность. Сафронов говорит: «Ты, Козлов, свой принцип заимел и покидаешь рабочую массу, а сам вылезешь вдаль: значит, ты чужая вша, которая свою линию всегда наружу держит». Глаза матери Насти «были подозрительные, готовые ко всякой беде жизни, уже побелевшие от равнодушия».

Атмосфера бездуховности, грубости, хамства, бескультурья. Из радиорупора доносится: «Товарищи, мы должны мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства! Крапива есть не что иное, как предмет нужды заграницы... Мы должны обрезать хвосты и гривы у лошадей!». Сафронов: «Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было. А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!..»

Попытки людей приспособиться к новой жизни. Вощев, увидев детей, «почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей...». Землекопы придумывают пути «будущего спасения»: «один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента для переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате».

Стремление обезличить людей, построить всеобщее счастье любым путем, отучить думать, сомневаться. «Люди нынче стали дороги, наравне с материалом». Вощев «устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Жачев знал, «что в СССР немало населено сплошных врагов эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство».

Самое страшное — слепая, бездумная вера, жизнь без прошлого, без души. Героя «Котлована» Вощева выгнали с работы за то, что он «думал среди производства»: «Ты, наверное, интеллигенция — той лишь бы посидеть да подумать», «Если мы все задумаемся — кто работать будет?». Умирающая мать пытается спасти Настю: «Никому не рассказывай, что ты родилась от меня, а то тебя заморят. Уйди далеко-далеко отсюда и там сама позабудься, тогда ты будешь жива...». Поп говорит: «Мне, товарищ, жить бесполезно. Я не чувствую больше прелесть творения — я остался без Бога, а Бог без человека...».