Францисканцы. Бедность. Европейская совесть и идеал человечности ХIII века

Монастырь-элизиум (IV–ХI вв.) собирал под свою сень отчаяв­шихся бедняков, беспомощных созерцателей, беглецов с поля жиз­ненной битвы, которые нередко не имели выраженной религиозной мотивации и призвания к нравственному самосовершенствованию. И все же, в профиле средневекового монашества явственно просту­пают черты неутомимых подвижников, стремившихся воплотить идеал святости и увлечь других романтикой святости и нравственной чис­тоты. Они имели четкие идеальные представления об определенных формах жизненного поведения. Их мистике сопутствовали морализм, благочестие, благотворительность, трудолюбие, честность, попытка собственными силами творить историю, выполняя определенные ре­лигиозно-нравственные задачи. Термин “религия” обозначал тогда монашеский образ жизни, а мораль целиком отождествлялась с пие­тизмом и библейскими уроками.

Монашество олицетворяет религиозный индивидуализм, заботу о личном спасении. Изначально монахи были свободны от мирских ин­тересов: “Прежнее монашество было чисто эгоистическим стремле­нием отдельного индивида к личному спасению; человек отказывался от всех обязанностей и от всякой ответственности, налагаемых жизнью”2. Благородный энтузиазм вполне мог сочетаться с религиоз­ным индивидуализмом. Трудолюбие, нестяжание, целомудрие становят­ся неоспоримыми этическими ценностями. Стремление к глубокому внутреннему преображению и целомудренной жизни является средне­вековой формой социального критицизма и видоизмененным сопротив­лением, бунтарским настроением, проводимым под видом резиньяции.

Объединение рыцарства и папства под знаменем крестовых по­ходов, союз церкви и феодальной знати вылились в христианизацию политики, в мистическое (“Так хочет Бог!”) оформление материальной заинтересованности. Под видом религиозной миссии и при поддержке рыцарских орденов земельные магнаты отстаивают свой суверенитет, удовлетворяют алчность и честолюбие. Монастырь превращается в цитадель с гарнизоном вооруженных колонистов, принявших обет борьбы с неверными, в политический центр и банкирский дом.

“Бедные рыцари”, берущие крест, руководствовались не только религи­озной мистикой Св. Бернарда, но также и побочными соображениями: “Вза­мен церковь освобождает его от всех эпитимий, которые он навлек на себя своими грехами”. “Всякий, – гласит декрет, – кто отправится в Иерусалим для освобождения церкви Божией единствен­но из благочестия, а не для приобретения почестей или денег, заслужит своим путешествием полное отпущение грехов”. Таким об­разом, крестоносец становится паломником, человеком церкви: во время его паломничества кредиторы не могут преследовать его; всякий, кто протянет руку к его имуществу, подлежит отлучению1. Рыцарский героический идеал воплощался в религиозной миссии, несмотря на то, что посланцами церкви весьма часто оказывались алчные и решительные крестоносцы, скорее мародеры, чем мученики. Тамплиеров дворянская гордость и тщеславие толкали к религиоз­ной патетике и морализму. Проповедь крестовых походов оживляла политическую жизнь, финансы и религиозно-нравственное мироощуще­ние. Религиозная истерия охватывает многих. Так, в 1212 г. “дети крестовых походов” тысячами двинулись в Палестину в убеж­дении, что само море расступится перед ними. Судьба их неизвест­на. Скорее всего, они погибли в пути. Безоружные, пешие, без провианта направлялись к Гробу Господню германские простолюдины, возбужденные проповедью и надеждами, плохо представляя, где на­ходится Палестина. Обнаженные женщины бегали по улицам городов. Во имя святой цели властители накапливали финансовые ресурсы и проводили мобилизацию, увеличивали налогообложение. Церковники торговали индульгенциями с ХII в. Феодально-клерикальный со­циум столкнулся с ересями и бедностью.

Оживление религиозности и обновление монашества обусловили создание ордена францисканцев-миноритов (1221 г.), “бедных брать­ев”, “братьев и сестер покаяния”. “Отец бедных” Франциск Ассиз­ский, основатель ордена, “обрученный с бедностью”, проповедовал нищету и бродяжничество как апостольский образ жизни. Сын бога­того торговца сукном, в молодости увлекавшийся рыцарством, примк­нул в конечном итоге к средневековым люмпенам. Впечатлительный и сентиментальный, Франциск проникся социальной психологией бед­ноты, у которой была своя правда и свое кинизирующее тщеславие.

В XII в. бедность была понятием полностью религиозным. По мере того, как заметно увеличивается число голодных, бед­ных, отторгнутых, нищета превращается в социальное понятие, приходит осознание несправедливости, а жалобы бедняков принима­ют характер политических требований. Требования выражаются на языке религиозных реформ, квазирелигиозным образом и сопро­вождаются необыкновенным религиозным воодушевлением и стремле­нием к благочестию, простой и честной жизни. У врат церкви бед­ные взывают “в неистовстве от голода”: “Милостыню бедняку ради Бога!” Толпы оборванцев с требованиями милостыни врываются в церковь и мешают богослужению, нарушают порядок во время тор­жественных процессий и празднеств. Прежняя жалость к бедным сме­няется их осуждением в качестве “опасных классов”, подлых и низких. Чаще встречаются грубые выражения и издевательства над бедными. Жалость трансформируется в презрение. После 1317 г. церковь прекратила представлять бедность как одну из героических добродетелей святости1.

Тогда же появляются снизу движения и протесты, которые церковь рассматривала как ересь. Это вальденцы, катары, бегины, “уравни­тельные дерзости”, “лионские бедняки”, “капюшоны”, флорианцы, “обутые”, волнения под водительством Уильяма Длиннобородого, “спасителя бедных”, восстание в Орлеане в 1251 г., затем – гуситы. Они формулировали радикальные социальные требования, например имущественного равенства, призывали не платить десятину, не посещать мессу порочных священников, отбирать богатства у церк­ви и раздавать бедным. В среде бедняков утвердились и определенные нравственные убеждения. Так, о вальденцах известно: “Они признавали три существенных требования нравственности, которые являлись отличительным признаком их секты: всякая ложь есть смертный грех; всякая клятва, даже и перед судом, запрещена; пролитие крови человеческой всегда недопустимо, даже на войне и по приговору суда”2. Они строго следовали правилам: “никогда не делать и не говорить ничего дурного; не делать другому, чего не хочешь себе; не лгать и не клясться”. Катары всегда предпочитали смерть поступкам, противным их убеждениям. Церковь реги­стрировала “повторное впадение в ересь” даже у тех, кто проявил малодушие и произнес слова раскаяния. В лице Иоахима Флорского (1132–1202) революционные, антицерковные, оппозиционные настроения увенчались мистической концепцией философии истории. Церковь не смогла победить ересь идеологически и в ХIII в. узаконила сжигание еретиков как меру борьбы с ними. В еретическом морализме отразилась гор­дость и достоинство отверженного мира. Свои ценности и убежде­ния, свой образ жизни эти люди защищали с удивительным мужест­вом. Их нравственность включена в активные социальные действия. Учение св. Франциска имеет те же предпосылки, что и ереси, не­довольство бедных слоев, национальное самосознание ХIV–ХV вв., лютеровская реформация. Он попытался объединить мистичес­кие и социальные воззрения, теопатию и сострадающую благотво­рительность. Гордости и жестокости своего времени он противо­поставил “абсолютное право нужды”.

Итак, св. Франциск основал орден странствующих проповедни­ков. Монахи покинули стены монастыря и растворились в мирской среде. К бедным и неграмотным людям, которые стекались на их проповеди тысячами, францисканцы обращались с простыми и иск­ренними словами, выражающими ободрение, моральное наставление, сочувствие. Они были готовы разделить с нуждающимися и отвер­женными все тяготы жизни, отдать им еду и одежду. Возвращается ранний смысл религиозности как совестливости, способности и долга действовать в соответствии с убеждениями, несмотря ни на что. Св. Франциск понял христианские нравственные заповеди бук­вально, а не аллегорически либо казуистически, как первейший личный долг каждого, а не так, что “святые совершили подвиги, а мы, рассказывая о них, хотим получить славу и почет”. Нрав­ственные предписания должны стать принципом личного воления. Другого содержания человеческая воля не может иметь, остальное – ”блевотина своеволия”1. Инструмент воли превозмогает все, если слово, выражающее волю Бога, становится безусловным императивом отдельно взятой человеческой воли.

Добровольно нищенствующие францисканцы не разделяли през­рительного отношения к бедным как преступникам, бродягам, без­дельникам. Бедности не надо стыдиться и скрывать ее. Бедность, или скромность, они выставляют напоказ. Как и для древних кини­ков, для францисканцев бедность означала свободу. Неимущие рассматриваются как объект благотворительности. Порыв к благо­творительности охватывает в ХII в. светское общество. Обще­принятой и даже обязательной формой проявления человечности и сострадания считалась милостыня и добровольные пожертвования. Францисканцы взывали к совести относительно обеспеченных сло­ев общества. Пробуждением европейской совести называют конец ХII – начало ХIII в. Выражение участия, повышенная чувствитель­ность и сентиментальность, сопереживание становятся хорошим тоном, признаком возвышенной души. Благотворительность выступа­ла как наиболее этичная форма межсословного общения. Наряду с ней продолжала существовать жестокость и классовый эгоизм. Бедняк, нищий, калека в глазах высшего сословия – всего лишь случай проявить великодушие и покровительство, дать на пропитание, ока­зать поддержку на пороге упадка.

Св. Франциск развил в себе истинную страсть к самоуничижению и юродству. Он не отделял моральный долг и страдание, подвиг и крест. Все самое тяжелое и трудное в человеческих свершениях, целеустремленность он объясняет в терминах страдания. Под пыт­кой, под гнетом извращенной эвдемонии приходит ясность цели, отступают страх и малодушие. Вживание в воображаемые страдания (крестные муки Христа) привели св. Франциска в конце его жизни к стигматизму. Мания самоуничижения и покаяния как симптом внутреннего беспо­койства и невысказанных желаний, которые замыкаются на автоаг­рессию, изуверство, свойственны не только отдельным фанатикам, таким, как Доминик Веригоносец, но могут принять массовый ха­рактер. Именно в ХIII в. внезапно появилось движение флагеллан­тов. Процессии бичующих себя вкровь шествовали по дорогам Ита­лии, транспонируя свое настроение на население городов. Сложные негативные нравственные переживания, в том числе чувство вины и угрызения совести, вырвались наружу. Флагелланты продемонстри­ровали уродливым образом нравственное отчаяние. Церковь не на­шлась что ответить и рассеяла их как смутьянов.

Смирение и терпение св. Франциска бесконечны. Никакого ропота и даже ни малейших жалоб. Напротив, францисканцам предписывалось наружно выражать радость, всегда улыбаться, тогда как прочие монахи имели отрешенные, суровые, постные либо опечаленные лица и потупленные взоры. Между францисканцами царила такая веселость, что сторонним наблюдателям они казались помешанными. Св. Франциск насаждал радость жизни. Об этом говорят его поэтические произведения “Цветочки”, его пантеизм, “Гимн солнцу”, его проповеди птицам. Величайшую ра­дость жизни он попытался совместить с прозой будней, что не характерно для средневековья.

Св. Франциск выступил с идеей примирения, которая витала в воздухе. Еще в молодости он мог видеть помешанного, который ходил по улицам Ассиза и все время твердил: “Мир и добро!” (pax et bonum). Война не была занятием крестьян, ремес­ленников, торговцев. Все они страдали от поборов, разорений, тягот войны. В войне высшие сословия решали проблемы власти и собственности, не актуальные для остального народа. Идея примирения исходила из социальных низов. Этим был поставлен вопрос об интеграции ценностей и выделении общего ядра – мир, добро, любовь, совесть, сострадание.

Францисканские нравственные правила высказаны в “Уставе”, “Наставлениях”, “Завещании” основателя ордена. Там проповедуется любовь, милосердие, терпение, смирение, бедность, равенство, страдание, мученичество, самоуничижение, самопожертвование. Любовь для него – это принцип творения и деятельности, мотив общественной деятельности, всеобщая и человеческая форма явле­ний. Ее главные объекты – Бог, природа, человек. Это любовь-энтузиазм, “полет вверх”, любовь деятельная, аналог всемогу­щества человека. Парафраз этой паулинистско-францисканской идеи можно встретить у Фомы Кемпийского (XV в.): “Кто любит, тот летит, стремится, радуется. Свободен он – ничто его не держит. Все отдает за все и всем во всем обладает... Любовь часто не знает меры, но свыше всякой меры разгорается. Любовь не чувствует бремени, о трудах не помышляет; на что нет силы, и того стремится достигнуть. Не рассуждает она о невозможности, потому что на все дерзает”1.

Францисканская мораль есть подражание Христу, безыскусное и буквальное прочтение евангельских моральных инструкций. Человек должен совлечь с себя свой нынешний облик и пропитаться нравственной психологией, образом мыслей Христа. От этого меняется его социальная психология и поведение. Для св. Франциска характерна мечтательность, непосредственность, буквализм, ясность восприятия и абсолютизация известных нравственных норм. У него совершенно не схоластический ум, какое-то свое понимание спра­ведливости, энергия заблуждения, недоуменность, которая защища­ла его от метафизической меланхолии и страха перед жизнью. В сущности, этот обновленец, намеревавшийся утвердить еван­гельскую мораль, закон “святой любви”, не красноречивый, не обвиняющий, мистик, видящий во всем чудесное и духовное, стоял у далеких истоков религиозной революции, которая через триста лет оповестила о себе лютеровскими 95 тезисами.

Нравственные воззрения св. Франциска не имеют точек пересе­чения с феодально-рыцарскими ценностями. Они отрицают манеры, присущие только рыцарству, – воинственность, гнев, нетерпимость, тревожность, страх, скуку, мecть, честь, тщеславие, праздность. Восемь грехов (IV в.) – обжорство, нечистота, скупость, гнев, печаль, скука, тщеславие, гордыня – пороки не абстрактного христианина, а представителя правящих и имущих классов. “Гневные слова” и “гневные мысли”, иные выражения гнева связаны с власт­ными отношениями. Они относятся прежде всего к тем, кто имеет право приказывать и мстить. Напротив, кротость, обуздание гне­ва, негневливость, принципиальное смирение, а не ищущее подо­бострастие, отказ от демонстрации ярости и протеста являются отрицанием психологии власти. Благодаря св. Франциску феодаль­ная мораль попадает в положение изоляции. Просто невозможно, используя язык святого, изложить аристократический и рыцарско-дворянский этос. В ХII–ХIII вв. возникает светский рыцарский идеал, в других сословиях и состояниях намечается религиозный ренессанс. Францисканcтво, как уже говорилось, смыкается с религиозными ересями, прислушивается к народным волнениям.

Св. Франциск является отцом общественной благотворительно­сти, патроном различных “божьих домов” (Domus dei), учреж­дений для бедняков, богоделен. В дальнейшем на их место пришли тюрьмы, работные дома и больницы.

Средневековье не знало критицизма и свободы совести. Поэтому инакомыслие и критика, а также трепетное томление перед неизведанным, смутное беспокойство и возбуждение, нетерпение и неудовлетворенность искали выхода в гротескных, нервических, очень необычных, сенсационных формах. Среди них наиболее заметны мистицизм, нравственный ригоризм. Св. Франциск придал новый импульс мистической жизни, т.е. “духу свободы”. Св. Франциск никогда не запугивал человека, но ободрял его. Он открыл в человеке избыток любви, силы, смелости, великодушия, самозабвенности, жизненных сил и призвал эти силы. Они и вознесли Дж. Бруно, Данте, Джотто, Лютера. Францисканцы дали понимание совести как сердечного чувства, жалостливого умилительного порыва, который находит свое разрешение в филантропической деятельности.