Существует ли какая-то точная логическая форма факта, благодаря которой мы могли бы четко отличить, является данное утверждение фактуальным или теоретическим?

Ясно, что этот вопрос является продолжением вопроса “Существуют ли абсолютные факты?”, или, точнее, его логическим срезом. Несмотря на то что в контексте той или иной теории обычно представляется интуитивно понятным, какое из утверждений является фактуальным, общей логической формы факта не существует. Предпринимались попытки все же найти такую форму. Здесь следует указать прежде всего на предложение Поппера считать адекватной формой т.н. сингулярные (или частные) утверждения, относящиеся к конкретным событиям в конкретной пространственно-временной области, например “К данной нити приложен вес в 2 фунта”. Действительно, на практике именно с утверждениями такого вида чаще всего и связано функционирование фактов (преимущественно в естественно-научных теориях). Однако, как отмечалось критиками, эта форма не дает четкого логического критерия фактичности по многим причинам (любое сингулярное утверждение можно уточнять до бесконечности, и в нем всегда останутся универсальные термины). Выступает ли данное утверждение в роли факта, всегда зависит от содержательных обстоятельств. Поэтому фактуальные предложения (или предложения, которым приписан фактуальный статус) весьма разнообразны по своей форме; факты, как уже отмечалось выше, могут интерпретироваться на разных теоретических уровнях; при сравнении друг с другом могут быть указаны факты более конкретные и более абстрактные, более частные и более обобщенные и т.п. Отметим также, что применяется и репрезентация фактов, вообще не использующая форму высказывания (непропозициональная), например графическая (график, диаграмма, геометрический чертеж), формульная (скажем, структурная химическая формула). Только конкретный контекст научного рассуждения определяет, что в данном случае будет рассматриваться как факт.

Итак, мы вновь приходим к выводу, что научный факт обретает свой статус только внутри концептуальной системы. Понимание этого суммировано в следующем выразительном тезисе.

Тезис о теоретической нагруженности факта

Это положение представляет собой в некотором роде обобщение тезиса о теоретической нагруженности наблюдения (см. § 2.3). Напомним, что там речь шла о зависимости содержания наблюдения от предшествующих ему теоретических предпосылок и установок наблюдателя, которые и задают смысл эмпирическому материалу. Теперь же вопрос связан со статусом научного факта вообще.

Тезис возник в постпозитивистской философии науки как реакция на неопозитивистскую программу поиска абсолютного эмпирического базиса познания. Критиками этой программы было показано, что нейтрального опыта вообще не существует. Так, например, У. Куайн отмечает, что даже истины, формулируемые в языке здравого смысла, — это тоже в некотором роде достаточно сильные утверждения, превосходящие горизонт непосредственных впечатлений, и мы вводим в повседневном опыте допущения о существовании обычных вещей окружающего мира точно так же, как, скажем, физик вводит допущения о существовании ненаблюдаемых объектов. Среди ярких критиков неопозитивистской концепции следует также назвать американского философа У. Селларса, развенчавшего миф о данном. Согласно У. Селларсу представление о первичных данных ощущений является фикцией; на самом деле всякое непосредственно данное имеет сложную природу, связанную с самой способностью понимать язык, и становится собственно фактом лишь в рамках определенного концептуального каркаса. Это касается и научных теорий, и повседневного опыта.

Что же касается картины соотношения факта и теории в собственно научном познании, то тезис теоретической нагруженности обращает внимание на тесную связь научного факта и теоретического контекста. Резюмируем основные моменты этой связи: науку интересуют не все факты вообще, а только существенные (т.е. научное познание селективно); факты поданы в познавательных научных контекстах не в чистом виде, а всегда репрезентированы в некотором теоретическом языке (имеющем собственные онтологические допущения, исходные понятия, границы выразительных возможностей и т.п.); факты всегда хотя бы минимально обработаны и осмыслены, включены в какую-либо исходную интерпретирующую теорию; факты получают собственно фактуальный статус и сопутствующие ему логические свойства (инвариантность, элементарность) только посредством теоретического же решения и принятия.

Но, как и всегда в тех случаях, когда дело касается соотношения эмпирической и теоретической составляющих, не следует бросаться и в крайность теоретизма. Как известно, на смену неопозитивистскому эмпиризму была выдвинута т.н. холистская концепция (греч. holos — “целый, весь”), последовательным защитником которой был как раз один из выдающихся ниспровергателей неопозитивизма У. Куайн. Мы уже упоминали в § 0.4 о его метафоре арки для прояснения представлений о целостном характере научной теории. Если неопозитивистская программа предполагала, что научные теории могут быть в некотором роде составлены из первичных эмпирических элементов (и логико-методологических структур), то постпозитивистская идея, наоборот, состояла в постулировании нередуцируемости теории до внетеоретических элементов; или, выражаясь иначе, она утверждала главенство целостной теории над ее составными частями. Эго привело к новой крайности теперь уже противоположного сорта: теперь оказывалось, что все есть теория, а пресловутая твердая почва эмпирического базиса — это продукт самой же теории. В такой ситуации легко прийти к выводу, что научная теория вообще не нуждается в опыте! Примером данного “бросания в крайность” может служить позиция П. Фейерабенда. Он заявляет, что каждая теория предлагает свой собственный “способ видеть мир”. Тогда между представителями различных теоретических позиций не может быть взаимопонимания, т.к. термины, которые, как кажется, являются одними и теми же, на самом деле используются в разных значениях, специфичных для каждой замкнутой в себе теории. Скажем, “время” в механике Ньютона и в теории относительности Эйнштейна — это совершенно разные понятия. Однако установка, подобная позиции Фейерабенда, приводит к контринтуитивным следствиям. Получается, что различные теории — это различные замкнутые и самодостаточные сферы; но как же тогда возможно взаимопонимание ученых, защищающих различные концепции, различные точки зрения? Как вообще в таком случае возможна рациональная дискуссия, аргументация, если ученые не опираются ни на что надежное, автономное, не зависящее от тех или иных теоретических конструкций? (См. подробнее о проблеме несоизмеримости § 4.4.)

Таким образом, тезис о теоретической нагруженности факта, доведенный до предела, неминуемо должен был привести к абсурдным выводам. Эта опасность была замечена быстро. Например, в 60-70-е гг. XX в. в философии науки развивалось течение научного реализма (тот же У. Селларе, а также X. Патнэм, Дж. Смарт и др.). Оно пыталось противостоять иррационалистической трактовке науки, защищая ту точку зрения, что наука все же опирается на нечто реальное (однако реализация программы научного реализма оказалась не очень удачной).

В чем же состоит удовлетворительное решение этой проблемы? Следует заметить, что окончательного решения не существует и до настоящего времени. Но в целом острота этой темы несколько снизилась. Сейчас все же преобладает понимание того, что в любом случае не стоит делать крайних выводов из тезисов о теоретической нагруженности эмпирического базиса. Из того что научный факт обретает свой статус только внутри теоретического контекста, не следует, что из-за этого якобы оказываются скомпрометированными его познавательная ценность и эмпирические свойства.

Действительно, факт рождается в ходе научного познания весьма сложным образом; он сразу же вводится в замысловатую, порой головоломную игру теоретических уровней и позиций. Он многократно оценивается и интерпретируется, получая новые смыслы и формулировки, и в процессе этого учеными достигается все более полное его понимание, но все это означает, что факт реально включился в ход научного познания, который сам по себе достаточно сложен и заранее не предсказуем. (Что, впрочем, и делает науку столь интересным занятием.) Те же, кто отрицает на основании этой сложности существование объективного опытного базиса вообще, просто хотели бы идти по легкому пути. Но такая позиция — это следствие упрощенного взгляда на науку. Сторонникам этой точки зрения хотелось бы видеть науку некоей алгоритмизированной интеллектуальной работой. Можно также сказать, что это вывернутый наизнанку неопозитивизм. Поскольку нет абсолютного внетеоретического базиса, то нет и опытного базиса вообще. Этот вывод на самом деле является логической ошибкой, которая называется преувеличенной альтернативой.