Дж. бруно

О причине, начале и едином
Диалог пятый

Теофил. Итак, Вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действительность, еди­на форма или душа, едина материя или тело, едина вещь, едино су­щее, едино величайшее и наилучшее. Она никоим образом не мо­жет быть охвачена и поэтому неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следовательно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, ку­да бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожает­ся, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна, как ничего нельзя к ней при­бавить, так ничего нельзя от нее отнять, потому что бесконечное не имеет частей, с чем-либо соизмеримых.

Если точка не отличается от тела, центр от окружности, ко­нечное от бесконечного, величайшее от малейшего, мы наверняка можем утверждать, что вся Вселенная есть целиком центр или что центр Вселенной повсюду и что окружность не имеется ни в какой части, поскольку она отличается от центра; или же что окружность повсюду, но центр нигде не находится, поскольку он от нее отличен. Вот почему не только не невозможно, но необходимо, чтобы наи­лучшее, величайшее, неохватываемое было всем, повсюду, во всем, ибо, как простое и неделимое, оно может быть всем, повсюду и во всем. Итак, не напрасно сказано, что Зевс наполняет все вещи, обитает во всех частях Вселенной, является центром того, что об­ладает бытием, единое во всем, для чего единое есть все. Будучи всеми вещами и охватывая все бытие в себе, он делает то, что всякая вещь имеется во всякой вещи.

Диксон. Порожденное и порождающее... всегда принадлежат к одной и той же субстанции. Благодаря этому для вас не звучит странно изречение Гераклита, утверждающего, что все вещи суть единое, благодаря изменчивости все в себе заключающее. И так как нее формы находятся в нем, то, следовательно, к нему приложимы псе определения, и благодаря этому противоречащие суждения оказываются истинными. И то, что образует множественность в ве­щах, — это не сущее, не вещь, но то, что является, что представля­ется чувству и находится на поверхности вещи.

Теофил. Это так... Природа нисходит к произведению вещей, и интеллект восходит к их познанию по одной и той же лестнице...

Поверь мне, что опытнейшим и совершеннейшим геометром был тот, кто сумел бы свести к одному-единственному положению все положения, рассеянные в началах Эвклида; превосходнейшим логиком тот, кто все мысли свел бы к одной. Здесь заключается сте­пень умов, ибо низшие из них могут понять много вещей лишь при помощи многих видов, уподоблений и форм, более высокие понима­ют лучше при помощи немногих, наивысшие совершенно при помо­щи весьма немногих. Первый ум в одной мысли наисовершенней­шим образом охватывает все; божественный ум, абсолютное един­ство, без какого-либо представления сам есть то, что понимает, и то, что понято. Так, следовательно, мы, подымаясь к совершенному познанию, подвигаемся, сворачиваем множественность, как при нисхождении к произведению вещей разворачивается единство. Нисхождение происходит от единого сущего к бесконечным индивидуумам, подъем — от последних к первому.

...Когда мы стремимся и устремляемся к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости; и мы ни­когда не думаем, что достигли первого сущего и всеобщей субстанции, если не дошли до этого единого неделимого, в котором охваче­но все. Благодаря этому лишь в той мере мы полагаем, что достигли понимания субстанции и сущности, поскольку сумели достигнуть понимания неделимости.

...Отсюда следует, что мы необходимо должны говорить, что субстанция по своей сущности не имеет числа и меры, а поэтому едина и неделима во всех частных вещах; последние же получают свое частное значение от числа, то есть от вещей, которые лишь относятся к субстанции.

...Противоположности совпадают в едином; отсюда нетрудно вывести в конечном итоге, что все вещи суть единое, как всякое число, в равной мере четное и нечетное, конечное и бесконечное, сводится к единице.

...Скажите мне, какая вещь более несходна с прямой линией, чем окружность? Какая вещь более противоположна прямой, чем кривая? Однако в начале и наименьшем они совпадают; так что, какое различие найдешь ты между наименьшей дугой и наименьшей

хордой — как это божественно отметил Кузанский, изобретатель прекраснейших тайн геометрии. Далее, в наибольшем, какое раз­личие найдешь ты между бесконечной окружностью и прямой ли­нией. Разве вы не видите, что чем больше окружность, тем более она своим действием приближается к прямоте?

...Если мы хорошо обдумаем, то увидим, что уничтожение есть не что иное, как возникновение, и возникновение есть не что иное, как уничтожение; любовь есть ненависть; ненависть есть лю­бовь... Что служит для врача более удобным противоядием, чем яд? Кто доставляет лучший териак, чем гадюка? В сильнейших ядах — лучшие целительные снадобья.

...Шарообразное имеет предел в ровном, вогнутое успокаи­вается и пребывает в выпуклом, гневный живет вместе с уравно­вешенным, наиболее гордому всего более нравится скромный, скупому — щедрый.

Подведем итоги, кто хочет познать наибольшие тайны при­роды, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы: противоречий противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку опоры.

Бруно Дж. О причине, начале и едином // Диалоги. — М., 1949. — С. 163-291.

тема 6

Разработка метода
научного исследования
в философии XVII века:
Ф. Бэкон, Р. Декарт,
Б. Спиноза

Ф. БЭКОН

Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей. Для того, чтобы их изучать, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй — идолами пещеры, третий — идолами площади и четвертый — идолами театра...

Идолы рода находят основание в самой природе человека... ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. На­оборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не аналогии мира. Ум человека уподобляется неровно­му зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческо­му, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их ду­ши предвзятые и предрасположенные или же души хладнокров­ные и спокойные, или по другим причинам... Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или в общем, мире.

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади, люди объединяются речью. Слова же уста­навливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и неле­пое установление слов удивительным образом осаждают разум.

Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных за­конов доказательств. Их мы называем идолами театра,ибо мы счи­таем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры... При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие преда­ния, веры и беззаботности...

Человеческий разум не сухой свет, его скрепляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает... Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения чело­веческого ума происходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. Поэтому созерцание прекращается, когда прекращается взгляд, так что наблюдение невидимых вещей оказывается недостаточ­ным или отсутствует вовсе...

Человеческий ум по природе своей устремлен на абстракт­ное и текучее мыслит как постоянное. Но лучше рассекать природу на части, чем абстрагироваться. Это и делала школа Демокрита, которая глубже, чем другие, проникла в природу. Следует больше изучать материю, ее внутреннее состояние и изменение состояния, чистое действие и закон действия или движения, ибо формы суть выдумки человеческой души, если только не называть формами эти законы действия...

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. Это наносит боль­шой ущерб философии и наукам, ибо это скорее следствие увлече­ния древним и новым, а не суждения о них. Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен.

Поэтому нужно отказаться от этих устремлений и смотреть за тем, как бы они не подчинили себе ум...

Бэкон Ф. Новый Органон // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. - М., 1978. - С. 18-20, 22, 23, 24-30.

Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может.

Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия ру­ки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

Знание и могущество человека совпадают, ибо незнание причины затрудняет действие. Природа побеждается только подчине­нием ей, и то, что в созерцании представляется причиной, в действии представляется правилом.

Тонкость природы во много раз превосходит тонкость чувств и разума, так что все эти прекрасные созерцания, размыш­ления, толкования — бессмысленная вещь; только нет того, кто бы это видел.

Логика, которой теперь пользуются, скорее служит укреп­лению и сохранению заблуждений, имеющих свое основание в об­щепринятых понятиях, чем отысканию личности. Поэтому она бо­лее вредна, чем полезна.

Силлогизмы состоят из предложений, предложения из слов, а слова суть знаки понятий. Поэтому если сами понятия, составляя основу всего, спутаны и необдуманно отвлечены от вещей, то нет ничего прочного в том, что построено на них. Поэтому единственная надежда — в истинной индукции.

Ни в логике, ни в физике в понятиях нет ничего здравого. “Субстанция”, “качество”, “действие”, “страдание”, даже “бы­тие” не являются хорошими понятиями; еще менее того — понятия: “тяжелое”, “легкое”, “густое”, “разреженное”, “влажное”, сухое”, “порождение”, “разложение”, “притяжение”, “отталкивание”, “элемент”, “материя”, “форма” и прочие такого же рода. Все они вымышлены и плохо определены.

То, что до сих пор открыто наукам, почти целиком относится I к области обычных понятий. Для того, чтобы проникнуть в глубь и в даль природы, необходимо более верным и осторожным путем отвлекать от вещей как понятия, так и аксиомы, и вообще необходима лучшая и более надежная работа разума.

Никоим образом не может быть, чтобы аксиомы, установленные рассуждением, имели силу для открытия новых дел, ибо' тонкость природы во много раз превосходит тонкость рассуждений. Но аксиомы, отвлеченные должным образом из частностей, в свою очередь, легко указывают и определяют новые частности и таким путем делают науки действенными.

Аксиомы, которыми ныне пользуются, проистекают из скудного и простого опыта и немногих частностей, которые обычно встречаются, и почти соответствуют этим фактам и их объему. Поэтому нечему удивляться, если эти аксиомы не ведут к новым ча­стностям. Если же, паче чаяния, открывается пример, который ранее не был известен, аксиому спасают посредством какой-либо прихотливой дистинкции, между тем как истиннее было бы исправить самое аксиому.

Познание, которое мы обычно применяем в изучении природы, мы будем для целей обучения называть предвосхищением природы,потому что оно поспешно и незрело. Познание же, кото­рое должным образом извлекаем из вещей, мы будем называть истолкованием природы.

Самое лучшее из всех доказательств есть опыт... Тот способ пользования опытом, который люди теперь применяют, слеп и неразумен. И потому, что они бродят и блуждают без всякой верной дороги и руководствуются только теми вещами, которые попадаются на встречу, они обращаются ко многому, но мало подвигаются вперед. Если даже они принимаются за опыты более вдумчиво, с большим постоянством и трудолюбием, они вкладывают свою работу в какой-либо один опыт, например, Гильберт—в магнит, алхимики—в золото. Такой образ действий людей и невежественен и беспомощен...

Бог в первый день творения создал только свет, отдав этому делу целый день и не сотворив в этот день ничего материального. Подобным же образом прежде всего должно из многообразного опыта извлекать открытие истинных причин и аксиом и должно искать светоносных, а не плодоносных опытов. Правильно же открытые и установленные аксиомы вооружают практику не поверхностно, а глубоко и влекут за собой многочисленные ряды практических приложений...

...Во всех науках мы встречаем ту же ставшую обычной улов­ку, что создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против природы. И то, что недостижимо для их науки, то они на основании той же науки объявляют невозможным и в самой природе...

Те, кто занимался науками, были или эмпириками или догма­тиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольст­вуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извле­кает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изме­няет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или на преимущест­венно на силах ума и не откладывает в сознании нетронутым мате­риал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей— опыта и рассудка.

Не следует все же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей к отдаленным и почти самым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук и вещей) и по их непоколебимой ис­тинности испытывал бы и устанавливал средние аксиомы. Так бы­ло до сих пор: разум склоняется к этому не только естественным побуждением, но и потому, что он уже давно приучен к этому дока­зательствами через силлогизм. Для наук же следует ожидать доб­ра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням — от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и, нако­нец, к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отлича­ются от голого опыта. Высшие же и самые общие (какие у нас име­ются) умозрительны и абстрактны, и в них нет ничего твердого. (Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы — не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами.

Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его пры­жок и полет...

Для построения аксиом должна быть придумана иная форма индукции, чем та, которой пользовались до сих пор. Эта форма должна быть применена не только для открытия и испытания того, что называется началами, но даже и к меньшим, и средним и, нако­нец, ко всем аксиомам. Индукция, которая совершается путем про-

стого перечисления, есть детская вещь: она дает шаткие заключе­ния и подвергнута опасности со стороны противоречащих частнос­тей, вынося решения большей частью на основании меньшего, чем следует, количества фактов, и притом только тех, которые имеют­ся налицо. Индукция же, которая будет полезна для открытия и до­казательства наук и искусств, должна разделять природу посред­ством должных разграничений и исключений. И затем, после достаточного количества отрицательных суждений она должна заключать о положительном. Это до сих пор не совершено... Пользо­ваться же помощью этой индукции следует не только для откры­тия аксиом, но и для определения понятий. В указанной индукции и заключена, несомненно, наибольшая надежда.

Бэкон Ф. Новый Органон, Афоризмы об истолковании природы

и царства человека // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1978

-С. 12, 13-16, 18, 34, 35, 50, 56, 57, 60, 61, 62, 75, 80, 81

Р. ДЕКАРТ

Неразумные животные, которые должны заботиться только о своем теле, непрерывно и заняты лишь поисками пищи для него; для человека же, главной частью которого является ум, на первом месте должна стоять забота о снискании его истинной пищи — мудрости. Я твердо убежден, что многие не преминули бы это сделать, если бы только надеялись в том успеть и знали, как это осуществить...

...Высшее благо, как показывает даже и помимо света веры, один природный разум, есть не что иное, как познание истины по ее первопричинам, то есть мудрость; занятие последнею и есть фило­софия. Так как все это вполне верно, то нетрудно в том убедиться, лишь бы правильно все было выведено. Но поскольку этому убежде­нию противоречит опыт, показывающий, что люди, более всего за­нимающиеся философией, часто менее мудры и не столь правильно пользуются свои рассудком, как те, кто никогда не посвящал себя этому занятию, я желал бы здесь кратко изложить, из чего состоят те науки, которыми мы теперь обладаем, и какой ступени мудрости эти науки достигают. Первая ступень содержит только те понятия, которые благодаря собственному свету настолько ясны, что могут быть приобретены и без размышления. Вторая ступень охватывает все то, что дает нам чувственный опыт. Третья—то, чему учит обще­ние с другими людьми. Сюда можно присоединить, на четвертом ме­сте, чтение книг, конечно не всех, но преимущественно тех, которые написаны людьми, способными наделить нас хорошими наставлениями; это как бы вид общения с их творцами. Вся мудрость, какою обычно обладают, приобретена, на мой взгляд, этими четырьмя способами. Я не включаю сюда божественное откровение, ибо оно не постепенно, а разом поднимает нас до безошибочной веры...

...При изучении природы различных умов, я замечал, что едва ни существуют настолько глупые и тупые люди, которые не были бы способны ни усваивать хороших мнений, ни подниматься до высших знаний, если только их направлять по должному пути. Это можно доказать следующим образом: если начала ясны и из ничего не выводится иначе, как при посредстве очевиднейших рассуждений, то никто не лишен разума настолько, чтобы не понять тех следствий, которые отсюда вытекают...

...Чтобы цель, которую я имел при обнародовании этой книги, была правильно понята, я хотел бы указать здесь и порядок, кото­рый, как мне кажется, должен соблюдаться для собственного про­свещения. Во-первых, тот, кто владеет только обычным и несовер­шенным знанием, которое можно приобрести посредством четырех вышеуказанных способов, должен прежде всего составить себе правила морали, достаточные для руководства в житейских делах, ибо это не терпит промедления и нашей первой заботой должна быть правильная жизнь. Затем нужно заняться логикой, но не той, какую изучают в школах...

...Я знаю, что может пройти много веков, прежде чем из этих начал будут выведены все истины, какие оттуда можно извлечь, так как истины, какие должны быть найдены, в значительной мере зависят от отдельных опытов; последние же никогда не соверша­ются случайно, но должны быть изыскиваемы проницательными людьми с тщательностью и издержками. Ведь не всегда так случа­ется, что те, кто способен правильно произвести опыты, приобре­тут к тому возможность; а также многие из тех, кто выделяется та­кими способностями, составляют неблагоприятное представление о философии вообще вследствие недостатков той философии, ко­торая была в ходу до сих пор, — исходя из этого они не станут ста­раться найти лучшую. Но кто в конце концов уловит различие меж­ду моими началами и началами других, а также то, какой ряд истин отсюда можно извлечь, те убедятся, как важны эти начала в разы­скании истины и до какой высокой ступени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого блаженства могут довести нас эти на­чала. Смею верить, что не найдется никого, кто не пошел бы навст­речу столь полезному для него занятию или по крайней мере кто не сочувствовал бы и не желал бы всеми силами помочь плодотворно над ним трудящимся. Пожелаю нашим потомкам увидеть счастливое его завершение.

Декарт Р. Начала философии // Избранные произведения. — М., 1950. — С. 411—426.

Будучи моложе, я изучал немного из области философии — логи­ку, а из математических — геометрический анализ и алгебру—эти три искусства, или науки, которые, казалось бы, должны дать кое-что для осуществления моего намерения. Но, изучая их, я заметил,

что в логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлений
скорее помогают объяснять другим то, что нам известно, или даже,
как в искусстве Луллия, бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того, чтобы изучать это. И хотя логика действительно содержит много очень правильных и хороших предписаний, к ним, однако, примешано столько других — либо вредных, либо не нуж­ных, — что отделить их почти так же трудно, как разглядеть Диану или Минерву в необделанной глыбе мрамора... Подобно тому, как обилие законов часто служит оправданием для пороков — почему государственный порядок гораздо лучше, когда законов немного, но они строго соблюдаются, — и как вместо большого количества правил, образующих логику, я счел достаточным твердое и непоколебимое соблюдение четырех следующих.

Первое— никогда не принимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью, иначе говоря, тщательно и гать опрометчивости и предвзятости и включать в свои суждение только то, что представляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвергать их сомнению.

Второе— делить каждое из исследуемых мною затруднений на столько частей, сколько это возможно и нужно для лучшего их преодоления.

Третье— придерживаться определенного порядка мышле­ния, начиная с предметов наиболее простых и наиболее легко по­знаваемых и восходя постепенно к познанию наиболее сложного, предполагая порядок даже и там, где объекты мышления вовсе не даны в их естественной связи.

И последнее— составлять всегда перечни столь полные и об­зоры столь общие, чтобы была уверенность в отсутствии упущений.

Длинные цепи доводов, совершенно простых и доступных, коими имеют обыкновение пользоваться геометры в своих труд­нейших доказательствах, натолкнули меня на мысль, что все до­ступное человеческому познанию однако вытекает одно из другого. Остерегаясь, таким образом, принимать за истинное то, что тако­вым не является, и всегда соблюдая должный порядок в выводах, можно убедиться, что нет ничего ни столь далекого, чего нельзя бы­ло бы достичь, ни столь сокровенного, чего нельзя было бы открыть. Мне не стоило большого труда отыскание того, с чего следует начи­нать, так как я уже знал, что начинать надо с самого простого и до­ступного пониманию; учитывая, что среди всех, кто ранее исследо­вал истину в науках, только математики смогли найти некоторые доказательства, то есть представить доводы несомненные и оче­видные, я уже не сомневался, что начинать надо именно с тех, кото­рые исследовали они.

Декарт Р. Рассуждения о методе для хорошего направления разума и отыскания истины в науках //Сочинения: в 2-х т. Т. 1.

— М., 1989. —С. 259—261.

Поскольку чувства не обманывают, я счел нужным допустить, что нот ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простей­ших вопросах геометрии и допускают в них паралогизм, то я, считая себя способным ошибаться не менее других, отбросил все ложные доводы, которые принимал прежде за доказательства. Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не буду­чи действительностью, я решился представить себе, что все когда-нибудь приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих слов. Но я тот час обратил внимание на то, что в это же самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действи­тельно существовал. И заметив, что истина Я мыслю, следователь­но я существую столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною фи­лософии. Затем, внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вооб­разить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я на­ходился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую, напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы все остальное, что я ког­да-либо себе представлял, и было истинным, все же не было основа­ния для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я субстанция, вся сущность или природа которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не на висит ни от какой материальной вещи. Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есть, совершенно отличным от и тела и ее легче познать, чем тело, и если бы его даже вовсе не было, она не перестала бы быть тем, что она есть.

Затем я рассмотрел, что вообще требуется для того, чтобы то или иное положение было истинно и достоверно; ибо найдя одно по­ложение достоверно истинным, я должен был также знать, в чем заключается эта достоверность. И заметив, что в истине положе­нии я мыслю, следовательно я существую меня убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать, я заключил, что можно взять за общее правило следующее: все представляемое нами вполне ясно и отчетливо — истинно. Однако некоторая трудность заключается в правильном различении того, что именно мы способны представлять вполне отчетливо.

Вследствие чего размышляя о том, что раз я сомневаюсь, значит, мое бытие не вполне совершенно, ибо я вполне ясно разли­чил, что полное постижение — это нечто большее, чем сомнение, я стал искать, откуда я приобрел способность мыслить. О чем-нибудь более совершенном, чем я сам, и понял со всей очевидностью, что

это должно прийти от чего-либо по природе действительно более совершенного. Что касается мыслей о многих других вещах, находящихся вне меня, — о небе, Земле, свете, тепле и тысяче других, то я не так затруднялся ответить, откуда они явились. Ибо заметив, что в моих мыслях о них нет ничего, что ставило бы их выше меня, я мог думать, что если они истинны, то это зависит от моей природы, поскольку она наделена некоторыми совершенствами; если же он ложны, то они у меня от бытия, то есть они находятся во мне, потому что у меня чего-то не достает. Но это не может относиться к идее существа более совершенного, чем я: получить ее из ничего явно невозможно. Поскольку неприемлемо допускать, чтобы более совершенное было следствием менее совершенного, как и предполагать возникновение какой-либо вещи из ничего, то я не мог сам ее создать. Таким образом, оставалось допустить, что эта идея была вложена в меня тем, чья природа совершеннее моей и кто соединяет в себе все совершенства, доступные моему воображению - одним словом, Богом.

Декарт Р. Рассуждения о методе для хорошего направлены разума и отыскания истины в науках // Сочинения: в 2-х т. Т. 1. — М., 1989. - С. 68—70.

...Это слово — истина— в собственном своем смысле означает соот­ветствие мысли предмету, но в применении к вещам, находящимся вне досягаемости мысли, оно означает лишь, что эти вещи могут служить объектами истинных мыслей — наших ли или Бога; однако мы не можем дать никакого логического определения, помогающего познать природу истины.

Декарт Р. Из переписки 1619—1643 гг. // Сочинения: в 2-х т. Т. 1, — М., 1989. —С. 604.

Б. СПИНОЗА

...Все люди родятся не знающими причин вещей, и... все они имеют стремление искать полезного для себя, что они и сознают. Первый следствием этого является то, что люди считают себя свободными, так как свои желания и свое стремление они сознают, а о причинах, располагающих их к этому стремлению и желанию, даже и во сне ни грезят, ибо не знают их. Второе следствие — то, что люди все делают ради цели, именно ради той пользы, к которой они стремятся. Отсюда выходит, что они всегда стремятся узнавать только конечные причины совершившегося и успокаиваются, когда им укажут их, не имея, конечно, никакого повода к дальнейшим сомнениям. Если же они не имеют возможности узнать их от другого, то им не останется ничего более, как обратиться к самим себе и посмотреть, какими целями сами они руководствуются обыкновенно в подобных случаях; таким образом, они необходимо по себе судят о другом...

...Таким-то образом предрассудок этот обратился в суеверие и пустил в умах людей глубокие корни. Это и было причиной, почему каждый всего более старался понять и объяснить конечные причины всех вещей...

...Нельзя пройти здесь молчанием также и того, что сторон­ники этого учения, желавшие похвастаться своим умом в указании целей вещей, изобрели для оправдания означенного своего учения новый способ доказательства, именно приведение не к невозмож­ному, а к незнанию; а это показывает, что для этого учения не оставалось никакого другого средства аргументации...

...Все это достаточно показывает, что каждый судил о ве­щах сообразно с устройством своего собственного мозга или, луч­ше сказать, состояния своей способности воображения принимал за самые вещи. Поэтому (заметим мимоходом) неудивительно, что среди людей возникло столько споров, а из них, наконец, — скептицизм.

Спиноза В. Этика // Избранные произведения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1957. — С. 395—400.

...Природа ограничивается не законами человеческого разума, име­ющими в виду только истинную пользу и сохранение людей, но иными — бесконечными, имеющими в виду вечный порядок всей природы, частичку которой составляет человек; только вследствие природной необходимости все индивидуумы известным образом определяются к существованию и деятельности. Следовательно, все, что нам в природе кажется смешным, нелепым или дурным, — все это происходит оттого, что мы знаем вещи только отчасти и в большинстве случаев не знаем порядка и связи всей природы и что мы хотим управлять всем по привычкам нашего разума; между тем то, что разум признает дурным, дурно не в отношении порядка и законов природы в целом, но только в отношении законов одной на­шей природы.

Спиноза Б. Богословско-политический трактат // Избранные произведения; в 2-х т. Т. 2.— М., 1957. — С. 204, 205.

...Никакая вещь, рассматриваемая в своей природе, не будет назва­на совершенной или несовершенной, особенно после того, как мы поймем, что все совершающееся совершается согласно вечному порядку и согласно определенным законам природы. Однако так как человеческая слабость не охватывает этого порядка своей мыс­лью, а между тем человек представляет собой некую человеческую природу, гораздо более сильную, чем его собственная, и при этом не видит препятствий к тому, чтобы постигнуть ее, то он побуждается к соисканию средств, которые повели бы его к такому совершенст­ву. Все, что может быть средством к достижению этого, называется истинным благом; высшее же благо — это достижение того, чтобы

вместе с другими индивидуумами, если это возможно, обладать такой природой. Что такое эта природа, мы покажем в своем месте, а именно, что она есть знание единства, которым дух связан со всей природой.

...Необходимо (во-первых) столько понимать о природе, сколь­ко потребно для приобретения такой природы; затем образовать та­кое общество, какое желательно, чтобы как можно более многие как можно легче и вернее пришли к этому. Далее (в-третьих) нужно об­ратиться к моральной философии и к учению о воспитании детей;а так как здоровье — немаловажное средство для достижения этой цели, то нужно построить (в-четвертых) медицинув целом; и так как искусстводелает легким многое, что является трудным, и благо­даря ему мы можем выиграть много времени и удобства в жизни,; то (в-пятых) никак не должно пренебрегать механикой.

Спиноза Б. Трактат об усовершенствовании разума // Избранные произведения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1957. — С. 323, 324.

...После того, как мы выше доказали, что Бог существует, следует: теперь показать, что Он такое. Он, говорим мы, есть существо, о котором утверждается, что оно есть всё или имеет бесконечные атрибуты, из которых каждый в своем роде бесконечно совершенен. Чтобы ясно выразить наше мнение об этом, мы примем как предпосылки следующие четыре положения.

1. Нет ограниченной субстанции, всякая субстанция в своем роде должна быть бесконечно совершенна, именно потому, что в бесконечном разуме Бога ни одна субстанция не может быть совер­шеннее, чем она имеется уже в природе.

2. Нет двух равных субстанций.

3. Одна субстанция не может произвести другой.

4. В бесконечном разуме Бога нет субстанции, которая не существовала бы в природе формально...

Спиноза Б. Краткий трактат о Боге, человеке и его счастье // Избранные произведения: в 2-х т. Т. 1. — М., 195 7. — С. 82, 83.

...Природа, которая не происходит ни от какой причины и о которой мы знаем, что она существует, необходимо должна быть совершен­ным существом, которому присуще существование...

Спиноза Б. Краткий трактат о Боге, человеке и его счастье // Избранные произведения: в2-х т. Т. 1. — М., 1957. — С. 87.

...Время, мера и число суть не что иное как модусы мышления (cogitanoli), или, лучше сказать, воображения (imaginandi). Поэтому не удивительно, что все пытавшиеся понять ход природы (progressus natarae) при помощи такого рода понятий (да к тому же плохих по­нятий) до того запутывались, что в конце концов не могли никак вы­путаться без того, чтобы не разломать всего и не прибегнуть к аб­сурдным и абсурднейшим допущениям. Ибо так как существует

много такого, что никоим образом не может быть постигнуто вооб­ражением, но постигается одним только разумом (интеллектом) (каковы субстанции, вечность и др.), то если кто-то пытается трак­товать такого рода предметы с помощью упомянутых выше поня­тий, которые являются только вспомогательными средствами воображения, то он достигает ничуть не большего, чем если бы он старался о том, чтобы сумасбродствовать своим воображением. Даже модусы субстанции никогда не будут правильно поняты, если мы будем смешивать их с подобного рода рассудочными понятиями (сущностями — entria rationis) или вспомогательными средствами воображения. Ибо этим мы отделили бы их от субстанции и от того способа, каким они проистекают из вечности, а без этого они не могут быть правильно поняты.

Спиноза В. Письма некоторых ученых мужей к Б. Спинозе и его ответы, проливающие немало света на другие его сочинения // Избранные произведения: в 2-х т. Т. 1. — М., 1957. —С. 426.

...Прежде всего скажу несколько слов о следующих четырех поняти­ях: о субстанции, модусе, вечности и длительности. Относительно субстанции я должен заметить следующее: во-первых, что сущест­вование принадлежит к самой ее сущности, то есть, что из одной только ее сущности и определения следует, что она существует. Ес­ли мне не изменяет память, я уже доказывал Вам это устно, без по­мощи других положений. Во-вторых, как это следует из предыдущего, не может быть нескольких субстанций одной и той же приро­ды, но лишь одна. В-третьих, наконец, всякая субстанция не может мыслиться иначе, чем бесконечною. Состояния же субстанции я на­зываю модусами, определение которых, поскольку оно не есть само определение субстанции, не может заключать в себе существования. Поэтому хотя они и существуют, но мы можем мыслить их и несуществующими, откуда, далее следует, что если мы примем в сооб­ражение только сущность модусов, а не порядок всей природы в це­пом, то из того, что они сейчас существуют, мы не можем заключить о том, будут ли они существовать или несуществовать в будущем и существовали они или нет в прошедшем. Из всего этого явствует, что существование субстанции мыслится нами как нечто принципиально иное, чем существование модусов. Отсюда происходит различие между вечностью и длительностью...

Спиноза Б. Письма. // Избранные произведения: в 2-х т.

Т.2. — М., 1957. — С. 424.

..Существует много такого, что никоим образом не может быть постигнуто воображением, но постигается одним только разумом (интеллектом) (каковы субстанции, вечность и др.)...

Спиноза Б. Письма. // Избранные произведения: в 2-х т.

Т.2. — М., 1957. — С. 426.

127

...Предположим теперь, что в крови жил бы какой-нибудь червя­чок, обладающий достаточным зрением для различения частиц лимфы, млечного сока и т. д. и достаточным разумом для наблюде­ния за тем, как каждая отдельная частица при столкновении с дру­гой либо отскакивает от нее, либо сообщает ей часть своего движе­ния и т. д. Он жил бы в этой крови, как мы живем в этой части все­ленной, и рассматривал бы каждую отдельную частицу крови как. целое, а не как часть. И он не мог бы знать, каким образом все части крови управляются общими законами крови и принуждаются (по­скольку этого требует общая природа крови) к такому приноравливанию друг к другу, чтобы определенным образом согласовываться между собой. Ибо если предположить, что вне крови не существует никаких причин, которые бы сообщали ей новые движения, что вне крови нет никакого пространства и никаких других тел, которым частицы крови могли бы передать свое движение, — то ясно, что кровь навсегда останется в одном и том же состоянии и что частицы ее не будут претерпевать никаких других изменений, кроме тех, которые могут вытекать из одной лишь природы крови... И в этом случае кровь всегда должна была бы рассматриваться как целое, а не как часть.

Спиноза Б. Письма // Избранные произведения: в 2-х т.

Т. 2.— М.,1957.- С. 513.

...На основе личного опыта убедился, что на сферических формах стекло руками шлифуется лучше, чем какой-бы то ни было маши­ною... [Спиноза, переводя принцип субстанции в конкретные при­емы и правила, доводит его до уровня практической технологии (рукой самодостаточнее и органичнее). — Примеч. сост.].

Спиноза Б. Письма // Избранные произведения: в 2-х т.

Т. 2. — М., 1957. — С. 515.

...Миссия пророков в том и состояла, чтобы развить в людях добро­детель, а не в том, чтобы поучать истине. Ввиду этого автор пола­гает, что заблуждения и невежество пророка не могли повредить его слушателям, в которых он зажигал любовь к добродетели, ибо несущественно, какими аргументами нас побуждают к добродете­ли, лишь бы только эти аргументы не извращали той нравствен­ной добродетели, для возбуждения которой они созданы и пущены в ход пророком...

Спиноза Б. Письма // Избранные произведения: в 2-х т.

Т.2. — М., 1957. — С. 543.

тема 7

Рационализм эпохи Просвещения и метафизический материализм XVIII века