С.н.трубецкой 6 страница

Существо, не имеющее вне себя своей природы, не есть природноесущество, оно не принимает участия в жизни природы.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. — С. 163.

Та сумма производительных сил, капиталов и социальных форм общения, которую каждый индивид и каждое поколение застают как нечто данное, есть реальная основа того, что философы представляли себе в виде “субстанции” и в виде сущности человека, что они обожествляли и с чем боролись.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология //Собрание сочинений. Т. 3. — С. 37.

Условия, при которых происходит общение индивидов — представляют собой условия, относящиеся к их индивидуальности и не являются чем-то внешним для них; это условия, при которых эти опре-

деленные, существующие в определенных отношениях индивиды только и могут производить свою материальную жизнь и то, что с ней связано; следовательно, они являются условиями самодеятель­ности этих индивидов, а создаются они этой самонадеянностью.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология// Собрание сочинений. Т. 3. — С. 72.

В самом акте воспроизводства изменяются не только объективные условия — изменяются и сами производители, вырабатывая в себе новые качества, развивая и преобразовывая себя благодаря произ­водству, создавая новые силы и новые представления, новые спо­собы общения, новые потребности и новый язык.

Маркс К. Экономические рукописи 1857—1858 годов // Собрание сочинений. Т. 46. Ч. 1.— С. 483, 484.

Именно в переработке предметного мира человек впервые дейст­вительно утверждает себя как родовое существо.

Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 г. // Собрание сочинений. Т. 42. — С. 94.

Веществу природы он сам [человек] противостоит как сила приро­ды. Для того, чтобы присвоить вещество природы в форме пригод­ной для его собственной жизни, он приводит в движение принадле­жащие его телу естественные силы: руки, ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы.

Маркс К. Капитал. Т. 1 // Собрание сочинений. Т. 23.— С. 188.

Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческо­го существа развивается, а частью и впервые порождается, богат­ство субъективной человеческойчувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие чувства,которые утверждают себя как человеческиесущностные силы — образованиепяти внешних чувств — это работа всей до сих пор протекщей всемирной истории.

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. — С. 593, 594.

Нормальное существование животных дано в тех одновременных с ними условиях, в которых они живут и к которым они приспосаб­ливаются; условия же существования человека, лишь только он обособился от животного, в узком смысле слова еще никогда не имелись налицо в готовом виде: они должны быть выработаны впервые только последующим историческим развитием. Человек — единственное животное, которое способно выбраться благодаря

труду из чисто животного состояния; его нормальным состоянием является то, которое соответствует его сознанию и должно быть создано им самим.

Энгельс Ф. Диалектика природы// Собрание сочинений. Т. 20. — С. 510.

Чем иным является богатство, как не полным развитием господ­ства человека над силами природы, т. е. как над силами так назы­ваемой “природы”, так и над силами его собственной природы? Чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека, без каких-либо других предпо­сылок, кроме предшествующего исторического развития, т. е. развития всех человеческих сил как таковых, безотносительно к какому бы то ни было заранее установленномумасштабу. Чело­век здесь не воспроизводит себя в какой-либо одной только опре­деленности, а производит себя во всей целостности, он не стре­мится оставаться чем-то окончательно установившимся, а нахо­дится в абсолютном движении становления.

Маркс К. Экономические рукописи 1857—1858 годов // Собрание сочинений. Т. 46. Ч.1. — С. 476.

В индивидах, уже не подчиненных более разделению труда, фило­софы видели идеал, которому они дали имя “Человек” и весь изоб­раженный нами процесс развития они представляли в виде про­цесса развития “Человека” и изображали его движущей силой ис­тории. Таким образом, весь исторический процесс рассматривался как процесс самоотчуждения “Человека”; объясняется то, что по существу, тем, что на место человека позднейшей ступени он все­гда представлял прежних индивидов позднейшим сознанием. В ре­зультате такого переворачивания, заведомого абстрагирования от действительных условий и стало возможным превратить всю исто­рию в процесс развития сознания.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. — С. 69.

Если это развитие индивидов, происходящих в рамках общих ус­ловий существования исторически следующих друг за другом сословий и классов, а также, в рамках навязанных им вследствие этого всеобщих представлений — если это развитие рассматри­вается философски, то легко, разумеется, вообразить себе, что в этих индивидах развивался Род, или Человек, либо что они раз­вивали Человека, т. е. можно вообразить себе нечто такое, что яв­ляется издевательством над исторической наукой. После этого можно рассматривать различные сословия и классы как специ­фикации всеобщего движения, как подвиды Рода, как фазы раз­вития Человека.

Это подведение индивидов под определенные классы не мо­жет быть уничтожено до сих пор, пока не образовался такой класс, которому не приходится отстаивать против господствующего класса какой-либо особый классовый интерес.

Исходной точкой для индивидов всегда служили они сами, взятые, конечно, в рамках данных исторических условий и отношений, — а не в качестве “чистого” индивида в понимании идеоло­гов. Но в ходе исторического развития, — как раз вследствие того, что при разделении труда общественные отношения неизбежно превращаются в нечто самостоятельное, — появляется различие между жизнью каждого индивида, они подчинены той или другой отрасли труда и связаны с ней условием. (Этого не следует пони­мать в том случае, будто, например, рантье, капиталист и т. д. пере­стают быть личностями, а в том смысле, что их личность обусловле­на и определена вполне конкретными классовыми отношениями. И данное различие выступает лишь в их противоположности, а для них самих обнаруживается лишь тогда, когда они обанкротились). В сословии (а еще более в племени) это еще прикрыто: так, напри­мер, дворянин всегда остается дворянином, разночинец — всегда разночинцем, вне зависимости от прочих условий их жизни; это — не отделимое от их индивидуальности качество. Отличие индивида как личности от классового индивида, случайный характер, кото­рый имеют для индивида его жизненные условия, появляется лишь вместе с появлением того класса, который сам есть продукт буржуазии. Только конкуренция и борьба индивидов друг с другом порождает и развивает этот случайный характер как таковой. По­этому при господстве буржуазии индивиды представляются более свободными, чем они были прежде, ибо их жизненные условия слу­чайны для них, в действительности же они, конечно, менее свобод­ны, ибо более подчинены вещественной силе. Отличие от сословия особенно ярко обнаруживается в противоположности буржуазии пролетариату.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология //Собрание сочинений. Т. 3. — С. 76, 77.

H. А. БЕРДЯЕВ

Проблема личности есть основная проблема экзистенциальной философии. Я говорю “я” раньше, чем осознал себя личностью. “Я” первично и недифференцированно, оно не предполагает учения о личности. “Я” есть изначальная данность, личность же есть заданность. Я должен реализовать в себе личность, и эта реализация есть неустанная борьба. Сознание личности и реализация личности болезненны. Личность есть боль, и многие соглашаются на потерю в себе личности, так как не выносят этой боли. Личность не тождест-

венна индивидууму. Индивидуум есть категория натуралистическая, биологическая. Не только животное или растение есть индиви­дуум, но и алмаз, стакан, карандаш. Личность есть категория ду­ховная, а не натуралистическая, она принадлежит плану духа, а не плану природы, она образуется прорывом духа в природу. Личнос­ти нет без работы духа над душевным и телесным составом челове­ка. Человек может иметь яркую индивидуальность и не иметь лич­ности. Есть очень одаренные люди, очень своеобразные, которые вместе с тем безличны, неспособны к тому сопротивлению, к тому усилию, которое требует реализации личности. Мы говорим: у это­го человека нет личности, но не можем сказать: у этого человека нет индивидуальности. Личность есть прежде всего смысловая катего­рия, она есть обнаружение смысла существования. Между тем ин­дивидуум не предполагает непременного такого обнаружения смысла, такого раскрытия ценности. Личность совсем не есть суб­станция. Понимание личности как субстанции есть натуралисти­ческое понимание личности и оно чуждо экзистенциальной фило­софии. М. Шеллер более правильно определяет личность, как единство актов и возможность актов. Личность может быть опреде­лена как единство в многообразии, единство сложное, духовно-ду­шевно-телесное. Отвлеченное духовное единство без сложного многообразия не есть личность. Личность целостна, в нее входит и дух, и душа, и тело. Тело также органически принадлежит образу личности, оно участвует и в познании, тело не есть материя. Лич­ность должна быть открыта ко всем веяниям космической и соци­альной жизни, ко всякому опыту и вместе с тем она не должна, не может растворяться в космосе и обществе. Персонализм противо­положен космическому и социальному пантеизму. Но вместе с тем человеческая личность имеет космическую основу и содержание. Личность не может быть частью в отношении к какому-либо цело­му, космическому и социальному пантеизму. Но вместе с тем чело­веческая личность имеет космическую основу и содержание. Лич­ность не может быть частью в отношении к какому-либо целому, космическому или социальному, она обладает самоценностью, она не может быть обращена в средство. Это — этическая аксиома. Кант выразил тут вечную истину, но выразил ее чисто формально. С натуралистической точки зрения личность представляется очень малой, бесконечно малой частью природы, с социологичес­кой точки зрения она представляется очень малой частью общест­ва. С точки зрения философии существования и философии духа личность нельзя понимать как частное и индивидуальное в проти­воположность общему и универсальному. Это противоположное, характерное для природной и социальной жизни, в личности сни­мается. Сверхличное конструирует личность, “общее” обосновы­вает в ней “частное”, и никогда сверхличное и “общее” не делает личность и “частное” своим средством. В этом тайна существова-

ния личности, сопряжения в ней противоположностей. Неверен тот органический универсализм, для которого личность есть часть мира. При таком взгляде на самую личность устанавливается совсем не органический взгляд. Все органические теории общества — антиперсоналистичны и превращают личность в орган целого. Отноше­ние между частью и целым нужно понимать не натуралистически, а аксиологически. Личность всегда есть целое, а не часть, и это целое дано внутри существования, а не во внешнем природном мире. Личность не есть объект и не принадлежит объективированному миру, в котором ее нельзя найти. Можно сказать, что личность вне-мирна. Встреча с личностью для меня есть встреча с “ты”, а не с объектом. Личность не есть объект, не есть вещь...

Есть еще один признак личности, отличающий ее от вещи, может быть, самый существенный — личность, способная испы­тывать страдание и радость, она имеет для этого чувствилище, которые лишены сверхличные реальности. Очень существенно для личности переживание единой целостной судьбы. Это есть со­вершенно иррациональная сторона в существовании личности, между тем как самостоятельная постановка целей есть сторона рациональная. Главное в существовании личности совсем не то, что оно целесообразно, главное, что оно есть причиняющая боль судьба, антиномическое сопряжение свободы и предназначения неотвратимости.

Очень странно, что по-латински persona значит маска и свя­зана с театральным представлением. Личность есть прежде всего личина. В личине-маске человек не только себя приоткрывает, но он себя защищает от растерзания миром. Поэтому игра, театраль­ность есть не только желание играть роль в жизни, но также жела­ние охранить себя от окружающего мира, остаться самим собой в глубине. Инстинкт театральности имеет двойной смысл. Он связан с тем, что человек всегда поставлен перед социальным множест­вом. В этом социальном множестве личность хочет занять положе­ние, играть роль. Инстинкт театральности социален. Но в нем есть и другая сторона. “Я” превращается в другое “я”, перевоплощается, личность надевает маску. И это всегда значит, что личность не вы­ходит из одиночества в обществе, в природном сообщении людей. Играющий роль, надевающий маску остается одиноким. Преодо­ление одиночества в дионисических оргийных культах означало уничтожение личности. Одиночество преодолевается не в общест­ве, не в социальном множестве, как мире объективированном, а в общении, в духовном мире. В подлинном общении личность играет только свою собственную роль, играет себя, а не другого, не перево­площается в другое “я”, а оставаясь с собой, соединяется с “ты”. В со­циальном множестве, как объекте, личность сплошь и рядом хочет играть чужую роль, перевоплощается в другого, теряет лицо и принимает личину. Социальное положение людей обыкновенно означает,

что личность играет роль, надевает маску, перевоплощает­ся в навязанный ей извне тип. В плане существования, когда нет объективации и социализации, личность хочет быть сама собой, лицо человека хочет быть отраженным хотя бы в одном другом че­ловеческом лице, в “ты”. Потребность в истинном отражении при­суща личности, лицу. Лицо ищет зеркала, которое не было бы кри­вым. Нарциссизм в известном смысле присущ лицу. Таким зерка­лом, которое истинно отражает лицо, бывает, как уже сказано, лицо любящего.

“Я” может реализовать личность, стать личностью. Реали­зация личности всегда предполагает самоограничение, свободное подчинение сверхличному, творчество сверхличных ценностей, выход из себя в другого. “Я” может стать эгоцентрическим, само­утверждающимся, раздувающимся, неспособным выйти в друго­го. Эгоцентризм разрушает личность, он есть величайшее пре­пятствие на путях реализации личности. Не быть поглощенным собой, быть обращенным к “ты” и к “мы” есть основное условие существования личности. Предельно эгоцентрический человек есть существо, лишенное личности, потерявшее чувство реаль­ностей, живущее фантазиями, иллюзиями, призраками. Лич­ность предполагает чувство реальностей в способность выходить к ним. Крайний индивидуализм есть отрицание личности. Лично­сти присущ метафизический социальный элемент, она нуждается в общении с другими.

Христианство видит в сердце онтологическое ядро челове­ческой личности, видит не какую-то дифференцированную часть человеческой природы, а ее целость. Но это есть и глубочайшая истина философского познания человека. Интеллект не может быть признан таким ядром человеческой личности. Да и совре­менная психология и антропология не признает такой раздельно­сти, интеллектуальных, волевых, эмоциональных элементов че­ловеческой природы. Сердце совсем не есть один из раздельных элементов, в сердце есть мудрость, сердце есть орган совести, ко­торая есть верховный орган оценок. Для учения о личности очень важно еще различение двух разных смыслов, которые вкладыва­ются в понятие личности. Личность есть разностное существо, су­щество своеобразное, не похожее ни на какое другое существо. Идея личности аристократична в том смысле, что она предпола­гает качественный отбор, не допускает смешения, есть качест­венное возвышение и восхождение. Тогда возникает вопрос не о личности вообще, а о личности, имеющей особенное призвание и предназначение в мире, о личности, обладающей творческим да­ром, замечательной, великой, гениальной. Демократизация об­щества может быть очень неблагоприятна для личности, нивели­ровать личность, сводить всех к среднему уровню, может выраба­тывать безличные личности. Есть соображение прийти к тому

выводу, что смысл истории и культуры заключается в выработке немногих выдвигающихся из массы, качественно своеобразных, выдающихся, творчески одаренных личностей. Огромную же мас­су человечества можно при этом считать обреченной на безлич­ность. При натуралистическом взгляде на мир и человека именно это решение проблемы личности наиболее правдоподобно. Но это не христианский взгляд. Всякий человек призван стать личнос­тью. Всякая человеческая личность обладает ценностью в себе и не может рассматриваться, как средство... Этим нимало не отрица­ется глубокое неравенство людей в дарах и качествах, в призвани­ях и в высоте. Но равенство личностей есть равенство иерархичес­кое, есть равенство разностных, не равных по своим качествам су­ществ. Онтологическое неравенство людей определяется не их социальным положением, что есть извращение истинной иерар­хии, а их реальными человеческими качествами, достоинствами и дарами. Таким образом в учении о личности сочетается элемент аристократический и элемент демократический.

Бердяев Н. И мир объектов

(опыт философии одиночества и общения). — Париж. — С. 145—157.

12.3. Смысл и назначение человеческого бытия

М. МОНТЕНЬ

Смерть не только избавление от болезней, она — избавление от всякого рода страданий.

Презрение к жизни — нелепое чувство, ибо в конечном счете она — все, что у нас есть, она — все наше бытие... Тот, кто хочет из человека превратиться в ангела, ничего этим для себя не достигнет, ничего не выиграет, ибо раз он перестает существовать, то кто же за него порадуется и ощутит это улучшение?

...Каких только наших способностей нельзя найти в дейст­виях животных! Существует ли более благоустроенное общество, с более разнообразным распределением труда и обязанностей, с более твердым распорядком, чем у пчел? Можно ли представить себе, чтобы это столь налаженное распределение труда и обязан­ностей совершилось без участия разума, без понимания?

Все сказанное мною должно подтвердить сходство между по­ложением человека и положением животных, связав человека со всей остальной массой живых существ. Человек не выше и не ниже других...

Когда Платон распространяется... о телесных наградах и на­казаниях, которые ожидают нас после распада наших тел... или когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный ковра-

ми, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в котором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспособляющиеся к нашей глупости. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подобное заблуждение...

Вместе с Эпикуром и Демокритом, взгляды которых по во­просу о душе были наиболее приняты, философы считали, что жизнь души разделяет общую судьбу вещей, в том числе и жизни человека; они считали, что душа рождается так же как и тело; что ее силы прибывают одновременно с телесными: что в детстве она слаба, а затем наступает период ее зрелости и силы, сменяющийся периодом упадка и старостью...

...Поразительно, что даже люди, наиболее убежденные в бес­смертии души, которое кажется им столь справедливым и ясным, оказывались все же не в силах доказать его своими человеческими доводами...

Признаем чистосердечно, что бессмертие обещают нам толь­ко бог и религия; ни природа, ни наш разум не говорят нам об этом,

Монтень М. Опыты. Кн. II. - М. -Л., 1958. - С. 27, 30, 146, 151, 219, 220, 256, 260, 261.

Л. ФЕЙЕРБАХ

Вера в бессмертие представляет собой, так же как и вера в бога, всеобщую веру человечества. То, во что верят все или по крайней мере почти все люди, — ибо в этом деле имеются, правда, печаль­ные исключения, — заложено в природе человека, с необходимос­тью истинно как субъективно, так и объективно; значит, человек, еще не обладающий этой верой или даже борющийся против нее, является нечеловеком или же ненормальным, дефективным чело­веком, ибо у него не хватает существенной составной части чело­веческого сознания”. Приведенный здесь аргумент, исходящий из единогласия народов или отдельных людей, хотя считается в тео­ретическом отношении самым слабым и поэтому обычно стыдливо приводится лишь наряду с другими, на практике, то есть на деле и поистине, является самым сильным аргументом даже у тех, кто в своем самомнении, опираясь на разумные доводы о бессмертии, едва считает нужным его упомянуть. Поэтому он заслуживает разъяснения в первую очередь.

Верно, что почти у большинства народов имеется, — чтобы сохранить это выражение, — вера в бессмертие; важно, однако, так­же как и при рассмотрении веры в бога, распознать, что эта вера в действительности собою выражает. Все люди верят в бессмертие. Это означает: верующие в бессмертие не считают, что со смертью человека наступает конец его существования, притом не считают

этого по той простой причине, что прекращение восприятия нашими чувствами действительного существования человека еще не озна­чает, что он прекратил свое существование духовно, то есть в памя­ти, в сердцах продолжающих жить людей. Умерший для живого не превратился в ничто, не абсолютно уничтожен; он как бы изменил лишь форму своего существования; он лишь превратился из теле­сного существа в духовное, то есть из подлинного существа в суще­ство представляемое. Правда умерший не производят больше мате­риальных впечатлений; однако его личность самоутверждает себя, продолжая импонировать живым в рамках их памяти. Но необразо­ванный человек не различает между субъективным и объектив­ным, то есть между мыслью и предметом, между представлением и действительностью, он не различает между воображаемым, види­мостью (vision) и действительно зримым. Он не углубляется в раз­мышления над самим собой и над своими действиями, что он делает, по его пониманию, так и должно быть: активное действие для него есть пассивное, а сон — истина, действительность; ощущение — ка­чество ощущаемого предмета или явления; предмет в представле­нии — явления самого предмета. Поэтому мертвый, хотя он стал су­ществом лишь представляемым, воспринимается необразованным человеком как подлинно существующее существо и, следовательно, как царство воспоминаний и представлений, как подлинно сущест­вующее царство. Естественно, что живой человек приписывает себе посмертное существование, ибо как же ему разлучиться со своими? Он в жизни был со своими вместе, был с ними соединен; он должен будет соединиться и соединиться с ними также в смерти. Поэтому вера в бессмертие, будучи необходимым, нефальсифицированным и безыскусственным выражением природы человека, выражает не что иное, как истину и факт, признаваемые также внутренне неве­рующими, заключающиеся в том, что человек, утрачивая свое телесное существование, не теряет своего существования в духе, в воспоминаниях, в сердцах живых людей.

Неверие образованных людей в бессмертие, значит, отлича­ется от мнимой веры в бессмертие еще неиспорченных простых на­родов только тем, что образованный человек знает, что образ умер­шего есть только образ, а неразвитый человек видит в нем сущест­во; то есть разница заключается в том, что вообще отличает образованного или зрелого человека от необразованного или нахо­дящегося на детской стадии развития человека, а именно в том, что последний персонифицирует безличное, оживляет неживое, в то время как образованный человек различает между лицом и пред­метом, между живым и неживым. Поэтому не может быть ничего более неправильного, как вырывать представление народов об умерших из всего комплекса их остальных представлений и в этом отрыве поверить в бессмертие потому, что в это верят все народы, то мы должны также верить в то, что существуют привидения,

верить в то, что статуи и картины говорят, чувствуют, едят, пьют так же, как их живые оригиналы. Ибо с той же необходимостью, с какой народ принимает образ за оригинал, он представляет себе мёртвого живым. Однако эта жизнь, которую народ приписывает умершим, по крайней мере в самом начале, не имеет какого-либо позитивного значения. Народ представляет себе умершего живым потому, что согласно образу своих представлений он не может себе представить его мертвым. По своему содержанию жизнь мертвого не отличается от самой смерти. Жизнь покойника есть лишь не­вольный энфемизм (смягчающее выражение), лишь живое, чувст­венное, поэтическое выражение мертвого состояния. Мертвые жи­вы, но они живы лишь как умершие, то есть они одновременно и живы и не живы. Их жизни не хватает истинности жизни. Их жизнь есть лишь аллегория смерти. Поэтому вера в бессмертие в узком смысле есть отнюдь не непосредственное выражение чело­веческой природы. Вера в бессмертие вложена в человеческую природу лишь рефлексией, она построена на ошибочном суждении о человеческой природе. Подлинное мнение человеческой природы по этому предмету (о бессмертии) мы уже приводили на примерах глубокой скорби по умершему и почтения к нему, встречающихся почти у всех народов без исключения. Оплакивание умершего ведь опирается лишь на то, что он лишен счастья жизни, что он оторван от предметов своей любви и радости. Как мог человек оплакивать и печалиться по умершим, причем в той форме, в какой оплакивали умерших древние народы и в какой еще сегодня их оплакивают многие малоразвитые народы, будь он действительно убежден в том, что умершие продолжают жить, да притом еще лучшей жиз­нью? Какой презренной, лицемерной была бы человеческая приро­да, если бы она в своем сердце, в глубине своей сущности верила бы, что умерший продолжает жить, и, несмотря на это, тут же оплаки­вала умершего именно из-за утраты им жизни! Если бы вера в иную жизнь составляла подлинную составную часть человеческой природы, то радость, а не горе была бы выражением человеческой природы при смертях человеческих. Скорбь по умершему в худ­шем случае была бы равносильна тоске по уехавшему.

Мнимая вера народов в “иную” жизнь есть не что иное, как вера в эту жизнь. В той же мере, в какой данный покойник и после смерти остается тем же человеком, жизнь после смерти есть и должна с необходимостью оставаться данной жизнью. Человек в об­щем, по крайней мере в своей сущности, хотя и не в своем воображении, вполне удовлетворен данным миром, несмотря на многочис­ленные претерпеваемые в нем страдания и трудности; он любит жизнь, да притом так, что не мыслит себе конца ее, не мыслит себе ее противоположности. Вопреки всем ожиданиям, смерть как бы пере­черкивает все расчеты человека. Но человек не понимает смерти, он слишком поглощен жизнью, чтобы выслушать другую сторону.

Человек ведет себя так, как богослов или спекулятивный философ, которые невосприимчивы к самым очевидным доказательствам. Человек рассматривает смерть лишь как “основательную ошибку”, как смелую выходку гения, как случайную мимолетную выдумку злого духа или как результат плохого настроения. О том, что смерть есть строго необходимое следствие, он и понятия не имеет; поэтому человек считает, что жизнь его после смерти продолжается точно так же, как теологи или спекулятивный мыслитель, получив самые очевидные доказательства того, что бога нет, продолжает приво­дить свои доказательства существования бога. Но после смерти жизнь человека продолжается на его собственный страх и риск. Эта жизнь лишь в его представлении. Будучи объектом чистейшего представления, она полностью зависит от человеческой рефлексии, фантазии и произвола и благодаря производимым дополнениям и опущениям обретает видимость той, или иной жизни. Но эти изме­нения и фантазии лишь поверхностны. По сути своего содержания иная жизнь такова же, что и жизнь данная...

Вера в бессмертие, по крайне мере настоящая, сознательная, намеренна, появляется в человеке лишь тогда, когда он выражает мнение, когда бессмертие есть не что иное, как хвала, воздавая че­ловеком весьма ценимому им предмету, а смерть есть тогда не что иное, как выражение презрения. Телесные отправления, то есть отправления чрева, отвратительны, низки, низменны, животны — значит, преходящи, смертны. Отправления духа, то есть головы, возвышенны, благородны, отличают человека, а значит, бессмерт­ны. Бессмертие есть торжественное провозглашение ценности; этого объявления ценности удостаивается лишь тот, кого считают достойным бессмертия. Вера в бессмертие поэтому лишь тогда на­чинает существовать, когда она отождествляется с верой в бога, когда она выражает религиозную оценку, — значит доказывать, что либо душа, либо человек есть бог. Вернее сказать, доказатель­ство их бессмертия опирается исключительно на доказательство их божественного характера, безразлично, признается ли божест­венный характер за ними прямо или косвенно, — то есть так, что божество представляется отличным от души, а затем доказывает­ся существенное единство души и божества. Древние и в этом отно­шении дают весьма поучительный пример, ибо они открыто заяв­ляли о божественном характере человеческой души или духа, который христианская мудрость и лицемерие на словах отрицают; хотя, по существу, они самым определенным образом, точно так же, как и древние, вернее, еще определеннее их признают этот бо­жественный характер, а ведь древние основывали свое доказа­тельство бессмертия души прямо на своем божестве.