Античность. пил Кастриций Фирм, среди наших современников величайший любитель прекрасного, перед Плоти-ном благоговевший

пил Кастриций Фирм, среди наших современников величайший любитель прекрасного, перед Плоти-ном благоговевший, Амелию во всех заботах помо­гавший как верный слуга, а мне, Порфирию, бывший во всем как родной брат; он тоже был почитателем Плотина, хотя и не оставлял общественной жизни. Слушателями Плотина были даже многие сенаторы, из которых более всех преуспели в философии Ор-ронтий Марцелл и Сабинилл. Из сенаторского со­словия был и Рогациан, который проникся таким от­вращением к своему образу жизни, что отказался от всего своего имущества, распустил всех рабов, избе­гал всех знаков своего достоинства: в звании прето­ра, когда он должен был выступать в сопровождении ликторов, он и с ликторами не выступал и об уст­ройстве зрелищ не заботился; дом свой он покинул, ходил по друзьям и близким, там ел и спал, а пищу принимал через день; от такого воздержания и нера­дения о себе он заболел подагрою, ослабел до того, что не мог встать с носилок и не мог поднять руки, но пальцами владел куда искуснее, чем ремесленни­ки, ручным трудом зарабатывающие на жизнь. Пло­тин его очень уважал, отзывался о нем всегда с вели­кими похвалами и ставил его в добрый пример всем занимающимся философией. Ныл с Плотимом и Се-рапиом Александрийский, поначалу занимавшийся риторикой, а потом еще и философскими рассужу дениями, однако так и не сумевший отстать от ко--' рыстолюбия и даже лихоимства. Был среди его бли­жайших товарищей и я, Порфирий из города Тира, которому он даже доверял выправлять свои сочи­нения.

Дело в том, что, написав что-нибудь, он никогда дважды не перечитывал написанное; даже один раз перечесть или проглядеть это было ему трудно, так как слабое зрение не позволяло ему читать. Писал он, не заботясь о красоте букв, не разделяя должным об­разом слогов, не стараясь в правописании, целиком занятый только смыслом; в этом, к общему нашему восхищению, он оставался верен себе до самой смер­ти. Продумав про себя свое рассуждение от начала

и до конца, он тотчас записывал продуманное и так излагал все, что сложилось у него в уме, словно спи­сывал готовое из книги. Даже во время беседы, ведя разговор, он не отрывался от своих рассуждений: произнося все, что нужно было для разговора, он в то же время неослабно вперял мысль в предмет своего рассмотрения. Л когда собеседник отходил от него, он не перечитывал написанного, ибо, как сказано, был слишком слаб глазами, а принимался прямо про­должать с того же места, словно и не отрывался ни на миг ни для какого разговора. Так умел он беседовать одновременно и сам с собою и с другими, и беседы с самим собою не прекращал он никогда, разве что iu> сне; кмрочем, и сон отгонял он от себя, и пищею довольствовался самой малой, воздерживаясь порою даже от хлеба, довольствуясь единою лишь сосредо­точенностью ума.

(9) Были при нем женщины, всей душою предан­ные философии: Гемина, у которой он жил в доме, и дочь ее, тоже Гемина, и Амфиклея, вышедшая за Арис-Toi ia, сына Ямвлиха. Многие мужчины и женщины из числа самых знатных перед смертью приносили к не­му своих детей, как мальчиков, так и девочек, доверяя их и все свое имущество его опеке, словно был он свят и божествен. Поэтому дом его полон был подро­стков и девиц; среди них был и Полемон, о воспита­нии которого он очень заботился и даже не раз слу-МКП1 сочиненные им стихи. Он терпеливо принимал агчсты от упранитслсй детским имуществом и следил :ia их аккуратностью: пока дети не доросли до фило­софии, говорил он, нужно, чтобы имущество их и до­ходы были при них целыми и неприкосновенными. . 1 То и в стольких своих жизненных заботах и попече-!ниях он никогда не ослаблял напряжения бодрствую-1-шего своего ума.

(10) Был он добр и легкодоступен всем, кто хоть сколько-нибудь был с ним близок. Поэтому-то, про­живши в Риме целых двадцать шесть лет и бывая по­средником в очень многих ссорах, он ни в едином из граждан не нажил себе врага. Среди придворных фи­лософов был некий Олимпий Александрийский, не-

«35

давний ученик Аммония, желавший быть первым и потому не любивший Плотина; в своих нападках он даже уверял, что Плотин занимается магией и сводит звезды с неба. Он замыслил покушение на Плотина, но покушение это обратилось против него же; почув­ствовав это, он признался друзьям, что в душе Плоти­на великая сила: кто на него злоумышляет, на тех он умеет обращать собственные их злоумышления. А Плотин, давая свой отпор Олимпию, только сказал, что тело у него волочилось, как пустой мешок, так что ни рук, ни ног не разнять и не поднять. Испытав не раз такие неприятности, когда ему самому приходи­лось хуже, чем Плотину, Олимпий наконец отступил­ся от него.

И точно, по самой природе своей Плотин был вы­ше других. Однажды в Рим приехал один египетский жрец, и кто-то из друзей познакомил его с Плоти-ном; желая показать ему свое искусство, жрец при­гласил его в храм, чтобы вызвать его демона-храни­теля, и Плотин легко согласился. Заклятие демона было устроено в храме Исиды — по словам египтя­нина, это было единственное чистое место в Риме; и когда демон был вызван и предстал перед глазами, то оказалось, что он не из породы демонов, а из по­роды богов. Увидевши это, египтянин воскликнул: «Счастлив ты! Хранитель твой Бог, а не демон низ­шей породы!» — и тотчас запретил и о чем-либо спрашивать этого бога, и даже смотреть на него, по­тому что товарищ их, присутствовавший при зрели­ще и державший в руках сторожевых птиц, то ли от зависти, то ли от страха задушил их. Понятно, что, имея хранителем столь божественного духа, Плотин и сам проводил немало времени, созерцая его своим божественным взором. Поэтому он и книгу написал о присущих нам демонах, где пытается указать при­чины различий между нашими хранителями. А когда однажды Амелий, человек очень богобоязненный, всякое новолуние и всякий праздничный день хо­дивший по всем храмам, предложил и Плотину пой­ти с ним, тот сказал: «Пусть боги ко мне приходят, а не я к ним!», но что он хотел сказать такими над-

менными словами, этого ни сам я понять не мог ни его не решился спросить.

(11) Распознавать людской нрав умел он с замеча­тельным искусством. Однажды пропало дорогое оже­релье у Хионы, честной вдовы, которая с детьми жила у него в доме; и Плоти! i, созвавши всех рабов и всмот­ревшись в каждого, показал на одного и сказал: «Вот кто украл!» 11од розгами тот поначалу долго отпирал­ся, но потом во всем признался и принес украденное. О каждом из детей, которые при нем жили, он заранее предсказывал, какой человек из него получится; так, о Полемоне он сказал, что тот будет любвеобилен и умрет в молодости — так оно и случилось. А когда я, Порфирий, однажды задумал покончить с собой, он и это почувствовал и, неожиданно явившись ко мне домой, сказал мне, что намерение мое — не от разум­ного соображения, а от меланхолической болезни и что мне следует уехать. Я послушался и уехал в Си­цилию, где, как я слышал, жил в Лилибее славный муж по имени Проб; это и спасло меня от моего намере­ния, но не позволило мне находиться при Плотине до самой его кончины.

(12) В большом почете он был и у императора Гал-лиена и у супруги его Салонины. Благосклонностью их он хотел воспользоваться вот для чего: был, гово­рят, в Кампании некогда город философов, впослед­ствии разрушенный, его-то он и просил восстановить и подарить ему окрестную землю, чтобы жили в горо­де по законам Платона и название город носил Пла-тонополь; в этом городе он и сам обещал поселиться со своими учениками. И такое желание очень легко могло исполниться, если бы не воспрепятствовали этому некоторые императорские советники то ли из зависти, то ли из мести, то ли из каких других недоб­рых побуждений.

(13) В разговоре был он искусным спорщиком и отлично умел находить и придумывать нужные ему доводы; но в некоторых словах он делал ошибки, на­пример, говорил «памятать» вместо «памятовать» и повторял это во всех родственных словах, даже на письме. Ум его в беседе обнаруживался ярче всего: ли-

СОДЕРЖАНИЕ