Парадокс внутри научной рациональности

В предыдущих очерках мы убедились в том, что “критериальный” подход к научной рациональности при определенных условиях вызывает столкновение двух противоположных стратегий: “абсолютизма” и “релятивизма”. Этот конфликт в обостренном виде представляет проблему научной рациональности, суть которой состоит в следующем.

Рациональность как фундаментальная характеристика чело­веческой деятельности есть культурная ценность. Она одновре­менно обладает методологической и аксиологической размерно­стью. Подчеркну - одновременно, и это означает, что методоло­гический смысл рациональности нельзя без существенных по­терь оторвать от аксиологического, и наоборот.

Релятивисты верно улавливают ценностный смысл этого по­нятия, но напрасно отбрасывают его методологическую значи­мость. Из того, что критериальный подход к определению "рациональности" ни в абсолютистском, ни в релятивистском ва­риантах не может быть признан успешным, вовсе не следует, что рациональность вообще и научная рациональность в частности не могут исследоваться методологически.

Напротив, именно тогда, когда научная рациональность ин­терпретируется как система регулятивных средств (законов, пра­вил, норм, критериев оценки), принятых и общезначимых в дан­ном научном сообществе, это понятие приобретает точное значе­ние и методологическую значимость. Но эта интерпретация есть не что иное, как модель научной деятельности (в ее интеллекту­альном, по преимуществу, аспекте) или методологический образнауки. Здесь вновь нужно подчеркнуть различие между научной рациональностью и ее методологическоймоделью.

Выше уже было сказано, что модели научной рациональности "изготавливаются" методологами и философами, исходя из раз­ных задач: для определения рациональной организации "готового" научного знания, деятельности по его получению, для рационального понимания процессов трансляции знания и обу­чения, для определения рациональности научного роста, разви­тия. Такие модели могут не совпадать, а лишь частично перекры­вать друг друга, раскрывая природу научной рациональности в разных аспектах и ракурсах.

Когда какая-либо модель выдается за единственно верную и адекватную “науке самой по себе”, страдает и методология, и наука. Наука не сводится только к своей рациональности, и научная рациональность не сводится к какой бы то ни было своей модели.

На первый взгляд, отношение между научной рационально­стью и ее методологическими моделями таково же, каким обычно бывает отношение некоторого фрагмента "реальности" к теоретической модели этой реальности. Но теоретический образ науки не просто отображает реальность науки - он в определен­ном смысле создает эту реальность^[114][114]. Через профессиональное обучение или через философско-методологическую рефлексию модель рациональности навязывается ученому, формирует стильего мышления^[115][115]. В структуру последнего входит совокупность предпосылок и регулятивов научно-познавательной деятельно­сти, которая принимается учеными как необходимое условие их работы. Стиль мышления, будучи принят ученым, полностью определяет горизонт его понимания, он становится той “призмой”, сквозь которую ученый воспринимает любые явления, составляющие поле его интеллектуального интереса, тем “механизмом”, вне которого не происходит никакой значимой умственной работы. По аналогии с кантовским пониманием априорного знания можно было бы сказать, что стиль мышления составляет априорную основу научного мышления^[116][116]. В этой "априорности" - тайна того, что модели рацио­нальности отождествляются с "рациональностью как таковой". Модель принимается за то, что ею моделируется. Эта тайна рас­крывается, когда наступает неизбежное рассогласование мышле­ния и стиля, если последний теряет кредит доверия из-за неудач или уступает более успешным конкурентам.

С точки зрения субъекта, отождествившего свою рациональ­ность с какой-либо системой критериев (моделью), отклонение от этой системы - иррационально. Иррациональность в данном случае - чистая негативность, отсутствие положительного содержания, паралич умственной деятельности. Сознание не может пребывать в этом параличе, и потому "еретики", отвергающие догмы, быстро становятся проповедниками новых догм, ибо быть рациональным можно только "внутри" принятой системы, стиля мышления.

В этом парадокс рациональности. Подчинив свою деятель­ность (интеллектуальную или практическую) системе "априорных" (мы уже говорили о причине этой “априорности) критериев, субъект утрачивает ту рациональность, благодаря которой возможна критическая рефлексия и ревизия лю­бых систем и всяческих критериев. Его рациональность полно­стью растворяется в избранной (навязанной ему) системе. Но если все же он решится на пересмотр или даже на разрушение этой системы, попытается улучшить ее или заменить другой, он поступает безумно, иррационально^[117][117]. И это безумие, эта иррацио­нальность - как раз и выражает рациональность, присущую ему как разумному существу! Любителям парадоксов, вероятно, при­дется по душе формулировка: субъект рационален тогда, когда он иррационален, и наоборот!

Существует классическая философская традиция истолкова­ния этого парадокса. В ней различают Рассудок и Разум. Работа Рассудка - движение внутри системы критериев рациональности, внутри парадигмы. Работа Разума - выход за пределы парадигмы, критика и создание иных, альтернативных парадигм рациональности. Разум в своей творчески-разруши­тельной и вместе с тем творчески-созидательной работе ирраци­онален для Рассудка. Рассудок, цепляющийся за парадигму и рас­творенный в ней - иррационален для Разума. Завоевав новые тер­ритории знания, Разум уступает правление Рассудку, который подвергает достижения Разума рационализации.

“В понятии рациональности, - замечает Н. С. Автономова, - обнаруживается внутреннее противоречие: рациональное оказывается одновременно и рассудочным и разумным, причем это противоречие рассудка и разума до поры до времени затемнено и выявляется тогда, когда творческий акт, выступающий как акт иррациональный, ломает прежнюю освященную разумом логику... Иррациональное, таким образом, есть абсолютизация всегда присущего познанию творческого момента: то, что прежде выступало как нерациональное, неразумное, нарушающее логические законы, в дальнейшем с неизбежностью будет рационализировано, подчинено правилу, затем само станет правилом и, наконец, вплотную подойдет к тому моменту, когда и это правило нужно будет преодолеть”^[118][118]

Однако различение Рассудка и Разума проблематично. Когда отвечают на вопрос, благодаря чему Разум совершает свои по­двиги, обычно указывают на "нерассудочные" духовные движе­ния: интуицию, бессознательное, творческое воображение. Прояс­няется ли тем самым "рациональность Разума"? Говорят также, что историческое движение познания осуществляется че­рез раз­решение противоречий между Разумом и Рассудком. Но что означает это “разрешение”?

Во всяком случае противоречие рацио­наль­ности не может быть разрешено в смысле формального выхода из парадокса. Оно является одной из форм фунда­ментальной противоречивости, присущей субъекту познания. Я хотел бы особенно подчеркнуть, что это противоречие не имеет ничего общего с "диалектико-логической" трак­товкой ан­тиномий типа "А и не-А". Это антиномия-проблема, но не всякая проблема разрешима, как бы ни протестовали против этого "ограниченность и самодовольство философской мысли, которой чуждо всякое сознание трагедии, более того, присуща уверенность в разрешении и логической разрешимости всех во­просов"^[119][119].

Рациональность, заключенную в рамки критериальной си­стемы, часто принимают за ограничитель субъективной свободы и творчества. Рациональность, выводящая из этих рамок, реви­зующая любую нормативность, столь же часто выдает себя за полномочного представителя человеческой свободы и творчества. Так на авансцену философско-методологических рассуждений выходит персонаж, которому ранее здесь не было места - лич­ность как субъект рационального действия. Противоречие между нормативно-критериальной и критико-рефлексивной рацио­нальностями - это одна из форм, в которые отливается противо­речивая и трагическая по своей сути человеческая свобода.

Вопреки распространенному и сегодня мнению о противопо­ложности свободы и рациональности^[120][120], связь между ними более глубока и сложна. Свободе противостоит только "рассеченная" ра­циональность, сведенная к одной из своих сторон или отождест­вленная с одной из возможных своих моделей. Говорят, что Разум свободен и потому способен преодолевать собственную ог­раниченность, говорят и то, что Разум более свободен, чем чело­век. Не согласен. Свободен Человек, обладающий Разумом, и в этом суть дела.

Элиминация субъективности и прежде всего субъективной свободы - одно из требований рациональности, как она понима­ется в позитивистских и сциентистских моделях. Она же - харак­теристика "нормальной науки", в терминологии Т. Куна. Поэтому, описывая "научные революции", Т. Кун сравнивает переход к иной рациональности с гештальт-переключением; иначе говоря, субъект от одной формы безличностного участия в нормативно-регулируемом процессе переходит к другой, не менее безлич­ностной. Забавно, что критики Т. Куна, усмотревшие в этом при­знаки иррационализма, были, так сказать, "не совсем не правы", хотя, разумеется, они под иррационализмом разумели нечто иное, нежели следует из рассуждений, здесь мною развиваемых.

Субъект, поднявшийся до критики оснований собственной мысли и практики, обретает личностную уникальность, свободу, принимая в то же время на себя и ответственность. Правда, можно быть равно несвободными в покорном принятии догмы, и в бунте против нее, если в этом выражается лишь мнение среды, к которой человек принадлежит или против которой выступает. В таких ситуациях человек по существу иррационален, хотя види­мость его действий может быть вполне рациональной, если под­чиненность нормам рациональности несвободна и неавтономна, а критика-бунт - нерефлексивна.

Рациональность - результат усилия воли и мысли. Чтобы быть рациональным, человек должен быть свободным. Но человек не может стать свободным, не преодолев в себе рациональность. В этом трагедия и парадокс рациональности. Рациональность не может быть несвободной и безличностной, и она же элиминирует свободу и личностное начало. Рациональность возникает в сво­бодном и личностном напряжении духа, но само это усилие устремлено к преодолению субъективности. Рациональность умирает в догме, но воскресает только благодаря своим догматическим перевоплощениям.

Эта трагическая парадоксальность рациональности анало­гична парадоксам этического.