Порфирий

«ЖИЗНЬ ПЛОТИНА*

(1) Плотин, философ нашего времени, казалось, всегда испытывал стыд оттого, что жил в телесном об­лике, и из-за такого своего настроения всегда избегал рассказывать и о происхождении споем, и о родите­лях, и о родине. А позировать живописцу или скульп­тору было для него так противно, что однажды он сказал Амелию, когда тот попросил его дать снять с себя портрет: «Разве мало тебе этого подобия, в ко­торое одела меня природа, что ты еще хочешь сде­лать подобие подобия и оставить его на долгие годы, словно в нем есть на что глядеть?» Так он и отказался, не пожелав по такой причине сидеть перед художни­ком; но у Амелия был друг Картерий, лучший живопи­сец нашего времени, и Амелий попросил его почаще бывать у них на занятиях (где бывать дозволялось вся­кому желающему), чтобы внимательно всматриваться и запоминать все самое выразительное, что он видел. И по образу, оставшемуся у него в памяти, Картерий написал изображение Плотина, а сам Амелий внес в него последние поправки для сходства: вот как ис-

кусстаом Картерия создан был очень похожий порт­рет Плотина без всякого его ведома.

(2) Часто страдая животом, он никогда не позво­лял делать себе промывание, твердя, что не к лицу ста­рику такое лечение; и он отказывался принимать те-риак, говоря, что даже мясо домашних животных для него не годится в пищу. В бани он не ходил, а вместо этого растирался каждый день дома; когда же мор усилился и растиравшие его прислужники погибли, то, оставшись без этого лечения, он заболел еще и горлом. При мне никаких признаков этого еще не бы­ло; но когда я уехал, то болезнь его усилилась настоль­ко, что и голос его, чисгыи и звучный, исчез от хрипа, и взгляд помутился, и руки и ноги стали подволаки­ваться. Об этом мне рассказал по возвращении наш товарищ Евстохий, остававшийся при нем до самого конца; остальные же друзья избегали с ним встреч, чтобы не слышать, как он не может выговорить даже их имен. Тогда он уехал из Рима в Кампанию, в име­ние Зефа, старого своего друга, которого уже не было в живых; в этом имении хватало для i iero пропитания, да еще кое-что приносили от Кастриция из Минтурн, где у Кастриция было поместье. О кончине его Евсто­хий нам рассказывал так (сам Евстохий жил в Путео-лах и поспел к нему, лишь когда уже было поздно): умирающий сказал ему: «А я тебя все еще жду», потом сказал, что сейчас попытается слить то, что было бо­жественного в нем, с тем, что есть божественного во Вселенной; и тут змея проскользнула под постелью, где он лежал, и исчезла в отверстии стены, а он испус­тил дыхание. Было ему, по словам Евстохия, шестьде­сят шесть лет; на исходе был второй год царствования Клавдия. Во время его кончины я, Порфирий, нахо­дился в Лилибее, Амелий — в сирийской Апамее, Каст-риций — в Риме, и при нем был один только Ев­стохий.

Если отсчитать шестьдесят шесть лет назад от второго года царствования Клавдия, то время его рождения придется на тринадцатый год царствова­ния Севера. Ни месяца, ни дня своего рождения он никому не называл, не считая нужным отмечать этот

день ни жертвоприношением, ни угощением; а меж­ду тем дни рождения Сократа и Платона, нам извест­ные, он отмечал и жертвами и угощением для учени­ков, после которого те из них, кто умели, держали перед собравшимися речь.

(3) О жизни своей случалось ему в беседах расска­зывать нам вот что. Молоком кормилицы он питался до самого школьного возраста и еще в. восемь лет раскрывал ей груди, чтобы пососать; но, услышав од­нажды: «Какой гадкий мальчик!», устыдился и пере­стал. К философии он обратился на двадцать вось­мом году и был направлен к самым видным александ­рийским ученым, но ушел с их уроков со стыдом и печалью, как сам потом рассказывал о своих чувст­вах одному из друзей; друг понял, чего ему хотелось в душе, и послал его к Аммонию, у которого Плотин еще не бывал; и тогда, побывав у Аммония и послу­шав его, Плотин сказал другу: «Вот кого я искал!» С этого дня он уже не отлучался от Аммония и достиг в философии таких успехов, что захотел познако­миться и с тем, чем занимаются у персов, и с тем, в чем преуспели индийцы. Поэтому, когда император Гордиан предпринял поход на Персию, он записался в войско и пошел вместе с ним; было ему тридцать девять лет, а при Аммонии он провел в учении пол­ных одиннадцать лет. Гордиан погиб в Месопотамии, а Плотин едва спасся и укрылся в Антиохии; и оттуда, уже сорока лет от роду, при императоре Филиппе приехал в Рим.

С Гереннием и Оригеном Плотин заключил уго­вор никому не раскрывать тех учений Аммония, ко­торые тот им поведал в сокровенных своих уроках; и Плотин оставался верен уговору: хотя он и зани­мался с теми, кто к нему приходил, но учения Аммо­ния хранил в молчании. Первым уговор их нарушил Геренний, за Гереннием последовал Ориген (напи­савший, правда, только одно сочинение о демонах да потом при императоре Галлиене книгу о том, что царь есть единственный творец); но Плотин еще долго ничего не хотел записывать, а услышанное от Аммония вставлял лишь в устные беседы. Так он

прожил целых десять лет: занятия вел, но ничего не писал. А беседы он вел так, словно склонял учеников к распущенности и всякому вздору. Об этом расска­зывал нам Амелий; к Плотину он пришел на третий год его преподавания в Риме, в третий год царство­вания Филиппа, и оставался при нем целых двадцать четыре года, до первого года царствования Клавдия. Бывший ученик Лисимаха, прилежанием он превзо­шел всех остальных слушателей Плотина: он собрал и записал почти все наставления Нумения, большую часть их выучивши на память, а записывая уроки Плотина, составил из этих записей чуть ли не сто книг, которые подарил своему приемному сыну Гос-тилиану Гесихию Апамейскому.

(4) На десятом году царствования Галлиена я, Пор-фирий, приехавши в Рим из Эллады вместе с Антони­ем Родосским, нашел здесь Амелия, который уже во­семнадцать лет жил и учился у Плотина, но писать еще ничего не решался и вел только записи уроков, да и тех еще до ста не набралось. Плотину в тот деся­тый год царствования Галлиена было около пятидеся­ти девяти лет, а мне, Порфирию, при той первой встрече с ним исполнилось тридцать. Еще с первого года царствования Галлиена Плотин стал излагать письменно те рассуждения, которые приходили ему в голову; и к десятому году царствования Галлиена, когда я, Порфирий, впервые с ним познакомился, у него была уже написана двадцать одна книга, но из­даны они были лишь для немногих, да и то издавал он их не легко и не спокойно, и назначались они не для простого беглого чтения, а чтобы читающие вдумы­вались в них со всем старанием. Заглавий он на своих сочинениях не ставил, поэтому каждый озаглавливал их по-своему; а закрепились эти заглавия в таком ви­де «О прекрасном», «О бессмертии души», «О судьбе», «О сущности души», «Об уме, идеях и бытии», «О нис­хождении души в тело», «Как от первого происходит последующее и о единице», «Все ли души — одна ду­ша», «О благе и о едином», «О трех начальных субстан­циях», «О становлении и порядке того, что после еди­ницы», «О двух материях», «Разные наблюдения»,

«О круговом движении», «О присущем каждому демо­не», «О разумном исходе», «О качестве», «Существуют ли идеи частных вещей», «О добродетелях», «О диа­лектике», «Почему душу можно назвать средним меж­ду неделимым и делимым».

(6) Вот какие книги, числом двадцать одна, были уже написаны, когда я, Порфирий, впервые пришел к Плотину, а было ему тогда пятьдесят девять лет. Я провел с ним весь этот год и следующие пять лет (в Рим я прибыл незадолго до этого, когда по летнему времени Плотин отдыхал, а не вел беседы, как обыч­но), и за эти шесть лет, многое рассказав нам в наших занятиях, он в ответ на усердные просьбы Амелия и мои написал две книги «О том, что сущее повсюду одно и то же», тотчас затем — еще две книги «О том, что не может мыслить то, что выше сущего» и «Что есть первое мыслящее и что второе»: а потом написал «О силе и действии», «О бесстрастии бестелесного», «О душе первая книга», «О душе вторая книга», «О ду­ше третья книга, или же О времени», «О созерцании», «Об умопостигаемой красоте», «О том, что вне ума нет умопостигаемого, а также об уме и благе», «Против гностиков», «О числах», «Почему издали вещи кажутся маленькими», «В продолжительности ли счастье», «О всеобщем смешении», «Как существует множест­венность идей, а также о благе», «О добровольном», «О мироздании», «Об ощущении и памяти», «О родах сущего» первая, вторая и третья книги, «О вечности и времени». Вот какие двадцать четыре книги написал он за эти шесть лет при мне, Порфирий, черпая их со­держание из рассматривавшихся у нас в это самое время вопросов, как то ясно из оглавления каждой из этих книг. Вместе с теми двадцатью одной книгами, которые были написаны до нашего приезда, это со­ставляет сорок пять книг. А когда я уехал в Сицилию (дело было на пятнадцатом году царствования Галли-ена), то Плотин написал еще пять книг и переслал их мне: «О счастье», «О провидении» первая и вторая книги, «О познающих субстанциях и о том, что выше их», «О любви». Их он послал мне в первый год царст­вования Клавдия; а в начале второго года, незадолго

до собственной смерти, прислал еще следующие: «В чем зло», «Что делают звезды», «Что есть человек», «Что есть животное», «О первичном благе, или О счас­тье». Вместе с сорока пятью книгами, в два периода написанными ранее, это составляет пятьдесят четыре книги.

Так как писал он их в разное время, одни — в ран­нем возрасте, другие — в зрелом, а третьи — уже в те­лесном недуге, то и сила в них чувствуется разная. Первые двадцать одна книга более легковесны и еще не достигают полной силы и величия; книги второго выпуска обнаруживают силу, достигшую расцвета, — эти двадцать четыре, за немногим исключением, ос­таются у Плотина совершеннейшими; наконец, по­следние девять написаны с уже убывающей силой, и последние четыре — больше, чем предпоследние пять.

(7) Учеников, преданно верных его философии, у него было много. Таков был Амелий Этрусский, ро­довое имя которого было Гентилиан; называть себя он предпочитал «Америсм», через «р», считая, что пристойнее иметь имя от «америи» (цельности), не­жели от «амелии» (беззаботности). Был Павлин, врач из Скифополя, которого Амелий прозвал Малюткою за то, что он многое услышанное понимал не так. Был и другой врач, Евстохий из Александрии, кото­рый познакомился с Плотиной уже в его старости и лечил его до самого конца; занимался он только Плотиковыми предметами и вид имел истинного философа. Был с ним и Зотик, критик и стихотво­рец, выпустивший исправленное издание Антимаха и отлично переложивший в стихи сказание об Ат­лантиде; он заболел глазами и умер незадолго до Плотина. Был его товарищем и Зеф, родом из Ара­вии, женатый на дочери Феодосия, Аммониева това­рища; он тоже занимался врачеванием, и Плотин его очень любил. Занимался он и политикой, пользуясь в ней немалым влиянием; но Плотин позаботился его от этого отозвать. Жил с ним Плотин по-домаш­нему и бывал у него в имении, что за шестым версто­вым камнем по дороге от Минтурн. Имение это ку-