Наука в беде?

Практически по всем вопросам

человеческий разум склонен выносить

суждения в рамках собственного опыта,

знаний и предубеждений, а не на основании

представленных свидетельств. Посему новые

идеи оцениваются в свете доминирующих убеждений.

У.И.В. Беверидж¹

Два столетия назад французский математик и астроном Пьер Симон Р^В Лаплас разработал небулярную гипотезу, согласно которой Сол-(И^ нечная система возникла в результате уплотнения газообразной материи. Лаплас, будучи уже прославленным ученым, решил подарить экземпляр одной из своих книг императору Наполеону. Кто-то заблагов­ременно уведомил Наполеона, что в труде Лапласа нет ни слова о Боге, и поэтому император спросил ученого, почему тот не удосужился ни разу упомянуть Творца Вселенной в своей книге. Лаплас дал лаконичный от­вет: «Сир, я не нуждался в этой гипотезе»².

Слишком часто наука проявляет дух исключительности, который при­водит к ее обособлению от других сфер познания. Ответ Лапласа отража­ет дух самодостаточности. Ученые зачастую создают у других людей впе­чатление, будто наука стоит выше всех прочих областей исследования. Они считают любые чуждые науке силы и реалии неполноценными и даже незаконными³. Наука признает существование религии и других сфер по­знания, но не желает включать их в свои теории⁴. Сайентизм, т.е. поклоне­ние науке, может сужать познавательные рамки.

Хотя наука обрела немалое могущество и с практической точки зрения добилась значительного успеха, ее процветанию угрожает несколько се­рьезных проблем как внутри, так и вне научного сообщества. Основной тезис этой главы состоит в том, что наука пропитана духом исключитель­ности. Она смогла бы внести больший вклад в копилку человеческих зна­ний, если бы признала свою ограниченность и стала более открытой по отношению к другим дисциплинам. Как уже отмечалось ранее⁵, у науки есть множество определений, и в этой главе мы будем иметь дело с не­сколькими из них. Чаще всего термин наука будет использоваться нами в его обычном понимании, а именно — поиск информации и интерпретация природных явлений. Термином натуралистическая наука мы будем обо­значать область познания, которая исключает концепцию Творца из набо­ра своих интерпретаций. Определение методологическая мы будем упот­реблять по отношению к науке, которая более восприимчива к широкому спектру толкований, включая и концепцию Творца. На протяжении двух минувших столетий наука становилась все более натуралистической, хотя в последнее время появились и обратные тенденции⁶. Эти перемены вклю­чают в себя некоторые полумистические концепции, не имеющие никако­го отношения к Писаниям.

НЕКОТОРЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ

Несколько кратких замечаний по поводу философской истории науки вполне могут помочь нам понять трудности, с которыми сталкивается на­ука. Многие считают ионийскую философскую школу VI—IV вв. до Р. X. первой серьезной попыткой освободить человеческий разум от древней мифологии в пользу натуралистической философии. Хотя эта школа и под­няла некоторые биологические и космологические темы в рамках филосо­фии, отражающей современную науку, она не укладывается в наши при­вычные концепции эмпирической науки (науки, основанной на чувствен­ном восприятии и экспериментировании).

У древних греков (IV—III вв. до Р. X.) существовала целая смесь фило­софских направлений, часть из которых сыграла положительную роль в развитии современной науки. Но натуралистический подход вовсе не был преобладающим. Аристотель твердо верил в Бога как направляющую силу, а Сократ не был «безбожником», каким его нередко рисуют историки. На самом деле он противостоял натурализму, присущему ионийской школе.

Экспериментальная наука получила большое признание в исламских странах в VIII—XV вв. по Р. X. Определенный импульс ей придала в том числе и религия. Чтобы познать Бога, человек должен изучать Его творе­ние. Однако не все были согласны с тем, что истина заключена в Боже­ственном откровении или в разуме.

В XVI—XVII вв. появилась современная методологическая наука, близ­кая к иудео-христианским традициям⁷. В это же время возникли идеи, пред­восхитившие эволюционную теорию — не в научном сообществе, а среди богословов⁸ и философов, таких, как Фрэнсис Бэкон, Декарт, Лейбниц и Кант⁹. Ученые той эпохи, например, Кеплер, Паскаль, Линней, Бойль и Нью­тон, были твердыми сторонниками концепции сотворения.

Этот период был отмечен значительным брожением умов. Протестантс­кая Реформация и католическая контрреформация внесли свой вклад в ин­теллектуальную сумятицу. Особую роль сыграло Просвещение восемнад­цатого века. В это время доминировали такие видные мыслители, как Дидро, Вольтер, Юм, Кант и Гете. Рациональная, свободная мысль стала восприни­маться как решение всех проблем, в то время как религиозные интересы отошли на второй план. Окончание этого радикального периода ознамено­валось Французской революцией. Последовавшее за ней кровопролитное царство террора не только привело к гибели многих тысяч людей, включая Людовика XVI и Марию Антуанетту, оно еще и охладило пыл деятелей Про­свещения. Началось религиозное возрождение. Тем не менее в интеллекту­альных кругах сохранилась тенденция в сторону секуляризма.

Концепции происхождения мира, в которых не было места Богу, завое­вывали все большее признание по мере того, как начинали преобладать натуралистические научные интерпретации. В лаборатории французско­го зоолога Феликса Лаказа-Дютье (1821—1901) висела такая надпись: «На­ука вне религии и вне политики»¹⁰. Физик из Гарварда Филипп Франк в свою очередь указывал, что «любое влияние нравственных, религиозных или политических соображений на признание той или иной теории рассмат­ривается... "сообществом ученых" как "недопустимое"»¹¹. Не так давно Но­белевский лауреат Христиан де Дюв, касаясь извечной проблемы непро­извольного возникновения жизни, заявил, что «необходимо избегать лю­бого намека на телеологию [замысел]»¹². Подобные утверждения свидетель­ствуют о духе исключительности, свойственном науке как натуралисти­ческой философии. Многие ученые верят в Бога или некую форму Выс­шего Разума, но умалчивают об этих концепциях в своих научных публи­кациях. Подобные идеи считаются ненаучными.

В начале двадцатого века наука рассматривалась многими как автори­тетный источник информации с практически безграничным потенциалом. Работа Венского кружка, группы философов, ученых и математиков, ре­гулярно собиравшихся в Вене на протяжении 20-х—30-х годов, еще бо­лее укрепила данное мнение. Подобная группа собиралась и в Берлине. Вторая мировая война, однако, положила конец обоим обществам.

Венский кружок делал особый упор на позитивизм, который в своей крайней форме утверждает, что только обоснованное знание может на­зываться научным (т.е. только натуралистическая наука). Их знамени­тый «манифест» гласил: «Мы боремся за порядок и ясность. Мы отвергаем все туманные перспективы и бездонные глубины, ибо в науке нет никаких глубин; все в ней лежит на поверхности»¹³.

Эти заявления говорят о том, что члены кружка считали метафизику (бо­лее абстрактные аспекты философии, такие, как первоначала, религия, этика и эстетика) неприемлемой. По мере того как вера в безупречность на­туралистической науки набирала силу, ее приверженцы пытались втиснуть все значимые концепции в систему физических координат, отобра­жающих время и пространство. Они возвысили физико-математическую информацию до уровня абсолютной истины.

Подобные идеи доминировали в научной мысли в течение многих деся­тилетий большую часть двадцатого века, даже несмотря на появление не­скольких дестабилизирующих факторов, таких, как квантовая механика и «принцип неопределенности». Некоторые аспекты математики и логики так­же столкнулись с определенными трудностями. В 1931 году математик Курт Гёдель из Венского университета опубликовал короткую работу, не встре­тившую теплого приема; в ней ученый утверждал, что любая достаточно крупная система должна содержать определенные недоказуемые элемен­ты. Несколько других исследователей разработали ряд теорем того же на­правления, называемых теоремами об ограниченности. Они разбили на­дежды на разработку стройной системы истины. Даже математике, сво­бодной от ограниченности, связанной с наблюдениями, и прочих рамок, накладываемых наукой, недостает определенности. По всей видимости, убеждение в последовательности математики — это вопрос веры, а не ло­гических доказательств. Подобным же образом, ни одно общее научное утверждение не может быть свободным от неопределенностей. Все это идет вразрез с надеждами Венского кружка, и, «несмотря на свои претен­зии на новизну взглядов, ученые-философы Венского кружка были, по сути, последними глашатаями Просвещения»¹⁴.

Позднее другие исследователи стали высказываться еще более опреде­ленно по поводу неоправданного почитания науки. Одним из самых видных критиков можно считать Теодора Рожака, которые возражал против редук-ционистских (упрощенческих) тенденций в научных интерпретациях. В ча­стности, он критиковал науку за упрощение реальности и «низведение лю­дей и природы до уровня простых, бесполезных вещей»¹⁵. По его мнению, человеческие существа — нечто большее, чем простые механизмы.

Видный полемист и философ науки Пол Фейерабенд из Калифорнийс­кого университета в Беркли тоже немало времени посвящает критике на­уки¹⁶. Он считает, что наука представляет собой анархическое движение, и поскольку единого научного метода, а следовательно, и постоянства в науке не существует, то ее успех зиждется не только на логике, но также и на убеждении, пропаганде, уловках и риторике¹⁷. По мнению Фейерабен-да, из-за своей субъективности наука заслуживает не более высокого ста­туса, чем астрология и колдовство. Выражая сожаление по поводу авто­ритета и всеобщего уважения, оказываемого науке и ученым, он как-то заявил: «Наиглупейшие процедуры и самые смехотворные результаты в их области окружены аурой совершенства. Давно пора сбить с них спесь и отвести им более скромное положение в обществе»¹⁸. Хотя столь радикаль­ные взгляды трудно оправдать, они подчеркивают негативную реакцию, которую вызывают самоуверенность и исключительность науки.

Все это свидетельствует о закате позитивизма. Известный философ на­уки двадцатого века Карл Поппер указывал, что «ветхий научный идеал episteme — абсолютно верного, доказуемого знания — на поверку оказался идолом. Спрос на научную объективность неизбежно приводит к тому, что каждое научное утверждение должно навсегда остаться предварительным. Конечно, оно может найти подтверждение, однако каждое подтверждение связано с другими утверждениями, которые опять же предварительны. Мы можем быть "абсолютно уверены" только в своих субъективных пережива­ниях, в своей субъективной вере... Наука никогда не добивалась иллюзор­ной цели — дать окончательные или даже вероятные ответы»¹⁹.

С другой стороны, Поппер собственными руками помог науке вернуть себе некоторое доверие, пропагандируя подход к научному исследованию, получивший широкое признание. Он полагает, что наука должна устанав­ливать истину не посредством индукции или подтверждения выводов или опровержения противоборствующих концепций, но путем более строгих эмпирических тестов, направленных на опровержение самой гипотезы; гипотеза же должна быть эмпирически опровержимой, чтобы ее можно было признать научной. К сожалению, мы далеко не всегда осознаем, что эта концепция ограничивает науку довольно незначительным сегментом реальности.

ПОСЛЕДНИЕ ТЕНДЕНЦИИ

Концепция Томаса Куна о парадигмах в науке²⁰, впервые опубликован­ная в 1962 году, подняла массу вопросов и сама послужила поводом для некоторого рода революции. В то время господствующее положение зани­мала философия науки. Сейчас ее влияние уменьшается. Звучат утвержде­ния, что философия науки находится в «стадии кризиса» в связи с утратой веры в объективность и крахом позитивизма, который иногда называют «мертвым»²¹. Даже на эмпиризм сейчас взирают с меньшим почтением.

Мыслители в настоящее время рассматривают науку скорее как чело­веческую деятельность, и противопоставление так называемой объектив­ной истины и метафизики порой характеризуется как «реликт почившей философии науки»²². Поднимается такой, например, вопрос: почему бы не восстановить космологию в ее прежнем статусе единой сферы науки, фи­лософии и религии. Все больше и больше исследователей сегодня интер­претируют науку как социальную активность. В центре внимания оказы­ваются факторы, определяющие происхождение и формулирование заумных вопросов, а не ответы на эти вопросы. На смену редукционистским (упрощенческим) приходят комплексные, холистические (всеохватываю­щие) методы.

Конечно, некоторые ученые весьма обеспокоены ослаблением веры в науку. К сожалению, многие из них не подозревают о переменах, проис­ходящих в философии их дисциплины и в оказываемом ею влиянии. Тем не менее главенствующее положение, которое некогда занимала наука в ин­теллектуальных кругах, подвергается серьезным опасностям. Двое бри­танских ученых, выражая свою обеспокоенность по этому поводу, заяв­ляют: «Утратив монополию на получение знаний, ученые утратили и свой привилегированный статус в обществе»²³. Эти авторы высказывают сожа­ление по поводу сокращения финансирования науки и расцвета таких кон­цепций, как креационизм. Они обеспокоены тем, что с утратой монополии на истину научный процесс может быть сведен до уровня бесцельной игры.

Никто не знает, куда повернет философия науки в следующий раз. За последние несколько лет она продвинулась гораздо дальше первоначаль­ного социального диагноза, поставленного Куном, и в настоящее время, похоже, распадается на разные направления²⁴. Одни философы предла­гают старое вино в новых бутылках, другие совершенно отворачиваются от эмпирических концепций в сторону более субъективных оснований. В целом философия науки, по всей видимости, отказывается от точки зре­ния, согласно которой наука может дать нам совершенное знание. Она стала признавать значение других факторов (социальных, психологичес­ких и прочих), способных определять научные вопросы и ответы. Хотя сай-ентизм (поклонение науке) по-прежнему живет и здравствует в некото­рых научных кругах, многие ученые рассматривают науку как одно из мно­гочисленных действенных средств познания.

В философии науки происходят большие перемены, однако научная практика по сей день сохраняет тенденцию к превосходству и исключи­тельности. Пережитки прошлого дают о себе знать до сих пор. Несмотря на то, что ученые постоянно меняют свои взгляды и сегодняшняя догма не­редко становится завтрашней ересью, в науке сохраняется «предчувствие, что вот-вот у нас получится, вот-вот мы овладеем окончательным знанием, узнаем все обо всем»²⁵. Подобная установка привела к печальным для на­уки последствиям.

ЭВОЛЮЦИЯ: ПРОБЛЕМАТИЧНАЯ ТЕОРИЯ

Научное сообщество в массе своей по-прежнему остается на стороне эволюционной теории. Феодосии Добжанский, один из ведущих в мире генетиков и один из создателей современного эволюционного синтеза, за­явил как-то, что «в биологии нет ничего, что имело бы смысл вне рамок эволюционной теории»²⁶. По его словам, многовековые глубокие биологи­ческие исследования, предшествовавшие всеобщему признанию эволю­ционной теории, оказались бессмысленными! Многие ученые более не счи­тают общую теорию эволюции теорией. Сэр Джулиан Гексли объявил, что после дарвиновского Происхождения видов «факт эволюции был твердо установлен и не нуждался в дальнейших доказательствах»²⁷. Многие веду­щие эволюционисты характеризуют эволюцию как факт²⁸; и все же этот «факт» является выдающимся примером доминирующей научной концеп­ции, столкнувшейся с серьезными затруднениями. Научные открытия, со­вершенные в последние годы, были явно не благосклонны к эволюцион­ной теории. Вероятно, самая сложная проблема, стоящая перед эволюци­ей, — это вопрос о происхождении самой жизни. Если бы натуралисти­ческая наука не считала себя самодостаточной и способной дать ответы почти на все вопросы, она вряд ли была бы удовлетворена своими менее чем адекватными интерпретациями. Перед эволюционной теорией по-пре­жнему стоят вопросы, связанные с недостающими звеньями в летописи окаменелостей, нехваткой времени и отсутствием работоспособного эво­люционного механизма²⁹. К этому списку мы можем добавить вопросы о смысле жизни и происхождении и значении нашего сознания. Льюис То­мас, бывший руководитель Нью-Йоркского ракового центра «Мемориал Слоан-Кеттеринг», так излагает эту дилемму: «Никак не могу согласиться с концепцией случайного происхождения жизни; мне претит бесцельность и слепой случай в природе. И все же я не знаю, чем заполнить их место, чтобы успокоить свою душу. Просто нелепо говорить об абсурдности пла­неты, подобной нашей, когда перед взором людей предстает огромное чис­ло различных форм жизни, каждая из которых по-своему совершенна, и все они взаимосвязаны, образуя то, что показалось бы стороннему наблю­дателю огромным сферическим организмом. Некоторые из нас говорят об абсурдности положения, в котором находится человек, но это лишь пото­му, что мы не знаем, какова наша роль и для чего мы живем. Истории, кото­рые мы выдумывали для оправдания своего существования, утратили смысл, а новых историй у нас пока нет»³⁰.

Подобное смятение связано с отсутствием работоспособной модели эво­люции и ограниченными возможностями натуралистической философии. Несмотря на это, научная мысль чуждается таких альтернатив, как креа-ционизм, поскольку концепция Бога неприемлема для натуралистических научных интерпретаций.

Многие мыслящие люди не скрывают своего удивления по поводу ус­тойчивой поддержки, которую имеет эволюционная теория, несмотря на крайне скудную доказательную базу. Им вторит Филип Джонсон³¹, про­фессор права из Калифорнийского университета в Беркли, решивший рассмотреть эволюционные тезисы с точки зрения судопроизводства. При­знав доводы в пользу эволюции слишком шаткими, он задается вопросом: неужели эксперты могут быть настолько слепыми?

Известный писатель и апологет христианства Малколм Маггеридж выс­казывается в том же духе: «Лично я убежден, что теория эволюции, и осо­бенно ее повсеместное признание, будет очень популярным объектом на­смешек в исторических книгах будущего. Потомки не перестанут удивлять­ся невероятной доверчивости, с которой была принята столь необосно­ванная и сомнительная гипотеза»³².

Теория эволюции служит ярким примером господства парадигмы, со­храняющей свое влияние даже несмотря на явный недостаток данных, ко­торые говорили бы в ее пользу. Эта тенденция указывает на то, что с нау­кой далеко не все в порядке. Она гордится своей открытостью и объектив­ностью, однако эволюционная теория ставит под сомнение оба эти каче­ства. Почему наука упорно отстаивает идею, которая не подкреплена вес­кими доказательствами и сопряжена со значительными научными затруд­нениями?

КОГДА НАУКА СОВЕРШИЛА САМУЮ БОЛЬШУЮ ОШИБКУ

Наука достигла огромных успехов в экспериментальной сфере. К сожале­нию, та же самая наука зачастую довольствуется натуралистическими интер­претациями и пренебрегает другими сферами реальности при формулировке своих заключений. Подобная исключительность делает натуралистическую науку уязвимой для обвинений в упрощенческом подходе. Многие считают, что реальность — это нечто большее, чем простая причинно-следственная система, утверждаемая натуралистической наукой. Как заявил один ученый: «Пора уже восстановить равновесие между наукой и духовностью, позволив человечеству снова обрести свое место во Вселенной»³³.

Проблема не только в эволюционной теории. В каком-то смысле эволю­ция представляет собой лишь один из симптомов глубоко укоренившейся болезни. Главный вопрос заключается в том, будет ли натуралистическая наука по-прежнему пытаться давать ответы на все вопросы в рамках сво­ей закрытой системы интерпретаций. Каким образом наука оказалась в этой «смирительной рубашке»?

Наука совершила самую большую ошибку, когда отвергла Бога и все остальное, за исключением механистических концепций. Не отдавая себе отчета в собственной ограниченности, наука пытается дать все ответы в рамках чисто натуралистической философии. Поэтому эволюция и стала наиболее правдоподобной моделью происхождения. Наука не стояла бы сейчас перед практически неразрешимыми трудностями, порожденными необоснованностью эволюционной теории, если бы не заняла крайне натуралистическую позицию. Ведь концепция сотворения жизни как возмож­ного объяснения ее происхождения и сегодня не теряет своей актуально­сти, как и во времена родоначальников современной науки.

Рис 20 1 Огромная галактика в созвездии Андромеды — одна из немногих галактик, ви­димых невооруженным глазом. По оценкам ученых, ее диаметр составляет около 200000 световых лет, а расстояние от Земли — около 2 миллионов световых лет В этой галактике идентифицировано большое количество звезд, звездных скоплений, новых звезд и туман­ностей Это лишь один пример широты подхода, свойственного Писаниям, которые побуж­дают нас взирать не только на Библию, но и на природу. Наука же, наоборот, склонна при­знавать только сама себя.

'Фотография предоставлена Hale Observatories, California Institute of Technology.

Библия же, в отличие от натуралистической науки, совершенно ее от­вергшей, демонстрирует гораздо большую терпимость по отношению к науке. В Библии присутствует информация научного образца, например, воды потопа, поднявшиеся на пятнадцать локтей выше гор³⁴, и солнечная тень, отступившая на десять ступеней³⁵. Кроме того, она высказывается в пользу методологии научного типа, побуждая нас «все испытывать, хоро­шего держаться»³⁶. Библия поощряет исследование³⁷. Она использует при­роду в качестве фактического обоснования своих утверждений, напоми­ная нам, что «небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь»³⁸ (рис. 20.1). Священное Писание провозглашает, что у нас нет оправданий нашего неверия в Божью силу, когда она так явно проявляет­ся в Его творении³⁹. Натуралистическая наука отвергла Библию, однако Библия не отвергает методологическую науку как средство поиска истин­ных знаний о природных явлениях. Библия охватывает также религию, нравственность, первопричины, историю и смысл существования. Она де­монстрирует более широкий подход, включающий не только видимую ре­альность. Таким образом, она все-таки больше подходит для решения важ­нейших вопросов, связанных с происхождением и смыслом бытия.

Исключительность в науке развивалась постепенно и, как ни странно, уходит корнями в свободомыслие Просвещения восемнадцатого века. На­туралистическая философия, загнавшая науку в узкие рамки, получила при­знание в девятнадцатом веке благодаря усилиям таких выдающихся деяте­лей, как Лаплас, Хаттон, Лайель, Чамберс, Дарвин, Гексли и многих других.

Мы можем лишь делать предположения о причинах возникновения по­добной исключительности. Я упомяну только два возможных ответа. Пользующийся большим уважением философ науки Майкл Поляны свя­зывает ее с острой реакцией на ограничения, наложенные на науку сред­невековым мышлением. Он утверждает: «Именно в этом я вижу причину глубоко укоренившихся противоречий между наукой и всей остальной культурой. Я считаю, что эти противоречия были изначально присущи рас­крепощающему влиянию современной науки на средневековую мысль и лишь позднее стали патологическими,

Наука восстала против авторитетов. Она отказалась от дедукции [рас­суждений, основанных на предпосылках] из первопричин в пользу эмпи­рических [основанных на чувственном восприятии] обобщений. Ее конеч­ным идеалом стала механистическая теория Вселенной»⁴⁰.

Вторая причина, возможно, кроется в успехе экспериментальной на­уки. Наука имеет дело с устойчивыми факторами, такими, как материя и энергия, и выдвигает впечатляющие интерпретации, будь то небесная ме­ханика или генетика. Успех, как правило, заграждает уста критиков, и если наука столь успешна в некоторых сферах, то почему бы ей не оказаться правой в применении натуралистической философии по отношению ко всей реальности? К сожалению, авторитаризму свойственна неспособ­ность к адекватной самооценке. Успехи науки в некоторых областях при­вели к тому, что ученые и даже широкая общественность стали думать, что наука обладает всемогуществом и является единственным источником истины. Эти успехи могут заслонить менее материалистические, но более важные толкования реальности, которые придают смысл и цель существо­ванию человечества и природы. Достижения науки могут привести к тому, что мы станем довольствоваться более легкими для восприятия, но при этом и более простыми объяснениями, не вполне отражающими реальность.

И это далеко не все причины, приведшие к тому, что наука заняла твер­дую натуралистическую позицию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несмотря на большие успехи науки, научному процессу свойственна ограниченность. В последнее время стало очевидно, что эволюционная модель, выдвинутая натуралистической наукой, сталкивается с серьезны­ми препятствиями научного характера. Науке не удается найти выход из этого затруднительного положения, поскольку она занимает твердую на­туралистическую позицию и не признает такую альтернативу, как творе­ние. «Признать наличие замысла равносильно в глазах биологов тягчайше­му научному греху»⁴¹. Эволюция — это лучшая модель, которую может пред­ложить натуралистическая наука. С другой стороны, большое количество серьезных проблем, стоящих перед эволюционной теорией⁴², и развенча­ние позитивизма и даже эмпиризма внушают надежду на то, что наука в конце концов сможет освободиться от присущей ей ограниченности в ин­терпретациях.

Хотелось бы надеяться, что натуралистическая наука станет более тер­пимо относиться к другим областям познания и включит в свою систему воззрений более широкий спектр концепций. Ученым следовало бы вер­нуться к философии, которой они придерживались в то время, когда за­падная цивилизация закладывала основание современной науки. В то вре­мя методологическая наука ставила перед собой задачу открывать есте­ственные принципы, на которых Бог утвердил Свое творение. Подобное отношение помогло бы разрешить некоторые из важнейших вопросов, сто­ящих в настоящее время перед натуралистической наукой, а также спо­собствовало бы созданию более надежного основания для достижения истины. Наука стала бы более открытой и избавилась бы от своей исклю­чительности.

ссылки

1. Beveridge WIB. 1957. The art of scientific investigation. Rev. ed. New York: W. W. Norton and Co., p. 107.

2. Как сообщается в: Dampier WC. 1949. A history of science and its relations with philosophy and religion. 4th ed., rev. Cambridge: Cambridge University Press; New York: Macmillan Co., p. 181.

3. Proudfoot W. 1989. Religion and science. In: Lotz DW, Shriver DW, Jr., Wilson JF, editors. Altered landscapes: Christianity in America, 1935-1985. Grand Rapids: Wm. B. Eerdmans Pub. Co., pp. 268-279.

4.GibsonRE. 1964. Our heritage from Galileo Galilei. Science 145:1271-1281.

5. См. главу 17.

6. См. главу 3.

7. Там же.

8. Mayr E. 1982. The growth of biological thought: diversity, evolution, and inheritance. Cambridge, Mass., and London: Belknap Press of Harvard University Press, p. 309.

9. Dampier, p. 273 (note 2).

10. См.: Nordenskiold E. 1928. The history of biology: a survey. Eyre LB, translator. New York: Alfred A. Knopf, p. 426. Translation of: Biologins Historia.

11. См.: Barber B. 1961. Resistance by scientists to scientific discovery. Science 134:596-602.

12. De Duve C. 1995. The beginnings of life on earth. American Scientist 83:428-437.

13. См.: Zycinski JM. 1988. The structure of the metascientific revolution: an essay on the growth of modern science. Heller M, Zycinski J, editors. Philosophy in science library. Tucson, Ariz.: Pachart Pub. House, p. 49.

14. Toulmin S. 1989. The historicization of natural science: its implications for theology. In: Kung H, Tracy D, editors. Paradigm change in theology: a symposium for the future. KohlM, translator. New York: Crossroad Pub. Co., pp. 233-241. Translation of: Theologie—Wohin? and Das Neue Paradigma von Theologie.

15. Roszak T. 1972. Where the wasteland ends: politics and transcendence in postindustrial society. Garden City, N.Y.: Doubleday and Co., p. 252.

16. Feyerabend P. 1988. Against method. Rev. ed. London and New York: Verso.

17. Примеры использования риторики в науке см. в: Рега М, Shen WR, editors. 1991. Persuading science: the art of scientific rhetoric. Canton, Mass.: Science History Publications.

18. Feyerabend P. 1975. Against method: outline of an anarchistic theory of knowledge. London: New Left Books; Atlantic Highlands: Humanities Press, p. 304.

19. Popper KR. 1959. The logic of scientific discovery. New York: Basic Books, pp. 280, 281.

20. См. главы 2 и 17.

21. a) Blackwell RJ. 1981, A new direction in the philosophy of science. The Modern Schoolman 59:55-59; b) Durbin PT. 1986. Ferment in philosophy of science: a review discussion. Thomist 50:690-700.

22. Zycinski, p. 178 (note 13).

23. Theocharis T, Psimopoulos M. 1987. Where science has gone wrong. Nature 329:595, 598.

24. a) Durbin (note 21 b); b) Gillies D. 1993. Philosophy of science in the twentieth century: four central themes. Oxford and Cambridge: Blackwell Publishers; c) Smith Н. 1982. Beyond the post-modern mind. Mew York: Crossroad Pub. Co., pp. 16-27.

25. Thomas L. 1980. On the uncertainty of science. Harvard Magazine 83(l):19-22.

26. Dobzhansky T. 1973. Nothing in biology makes sense except in the light of evolution. The American Biology Teacher 35:125-129.

27. Huxley J. 1958. Introduction to the Mentor edition of Charles Darwin: the origin of species by means of natural selection, or the preservation of favoured races in the struggle for life. New York: New American Library of World Literature, p. xv.

28. Еще шесть примеров можно найти в: Bird WR. 1987, 1988, 1989. Philosophy of science, philosophy of religion, history, education, and constitutional issues. The origin of species revisited: the theories of evolution and of abrupt appearance, vol. 2. New York: Philosophical Library, pp. 129, 159,160.

29. См. главы 4—8, 11.

30. Thomas (note 25).

31. a) Johnson PE. 1993. Darwin on trial. 2nd ed. Downers Grove, 111.: InterVarsity Press; b) Johnson PE. 1995. Reason in the balance: the case against naturalism in science, law, and education. Downers Grove, 111.: InterVarsity Press.

32. Muggeridge M. 1980. The end of Christendom. Grand Rapids: Wm. B. Eerdmans Pub. Co., p. 59.

33. Mousseau N. 1994. Searching for science criticism's sources: letters. Physics Today 47:13,15.

34. Быт. 7:19—21. 35.4Цар. 20:10.

36. 1 Фес. 5:21.

37.Еккл. 1:13; Дан. 1:11 —16.

38. Пс. 18:2.

39. Рим. 1:20.

40. Grene M, editor. 1969. Knowing and being: essays by Michael Polanyi. Chicago: university of Chicago Press, p. 41.

41. Hoyle F, Wickramasinghe NC. 1981. Evolution from space: a theory of cosmic creationism. New York: Simon and Schuster, p. 32.

42. См. главу 8.

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ,