Лекция 8. Основополагающие категории человеческого бытия

План:

1. Любовь как способ существования человека

2. Счастье

3. Смерть

1. Любовь — самый верный свидетель моего существования. Как пел В. Высоцкий:

Я дышу, и значит – я люблю!

Я люблю, и значит – я живу!

С точки зрения философии, то, что я кого-нибудь люблю, объясня­ется не предметом любви, а моей способностью любить. Больше ника­кими причинами объяснить возникновение любви нельзя. Например, я люблю этого человека, потому что он (она) очень красивый. Но есть тысячи более красивых людей, почему я остановился именно на этом? Я люблю, потому что он умный. Но разве за это любят? Я люблю его, по­тому что он богатый — это уже совсем несерьезная причина для любви.

Любят не за что-то, любят потому, что любят. Для любви нет при­чин, как нет причин для добрых поступков, нет причин для совести. А ко­гда есть такие причины, то ни любви, ни совести нет. Хотя психологически любовь всегда объясняется конкретными причинами, и любящий искренне верит в то, что его избранник самый красивый или самый умный.

Человек делает добро, поступает по совести не потому, что пресле­дует какую-нибудь конкретную цель, а потому что он добр, совестлив и не может жить иначе. Человек любит потому, что не может не любить, даже когда обнаруживает, что любимый на самом деле не обладает осо­быми достоинствами. Любящий видит в любимом то, чего не видят дру­гие, чего весь мир не видит. Человека невозможно познать никакими тестами, никакими опросами и исследованиями. Но есть одно безоши­бочное средство узнать человека — надо его полюбить.

Один юноша говорит другому: «За что ты ее полюбил, она ведь та­кая некрасивая?». На что другой мог бы ответить: ты ее не видишь, это только я ее вижу, только мне открыта ее божественная красота. А у тебя нет глаз, которыми ты можешь это увидеть.

Любовь в своей основе есть религиозное восприятие человека, ви­дение в нем божественного начала.

Любовь в этом мире встречается очень редко. Согласно древнему мифу об андрогине, раньше человек был един, был одновременно муж­чиной и женщиной. Потом бог разорвал андрогина на две половинки и бросил их в разные стороны. И они с тех пор ищут друг друга. Когда найдут, возникает любовь. Но попробуй найди! Многие верят, что лю­бят или любили, но на самом деле они себя убедили в этом, чаще всего это была просто имитация любви. Философ Владимир Соловьев считал, что любовь для человека — пока то же, что разум для животного, то есть только неопределенная возможность.

Любовь встречается редко еще и потому, что люди боятся любви, так как это — постоянная забота и тревога за любимого человека, по­стоянная ответственность. Любовь никак не совпадает со счастьем в буд­ничном смысле этого слова.

Любовь — очень парадоксальная вещь. Во-первых, любовь возни­кает тогда, когда любить нельзя, и развивается, преодолевая различные препятствия. Вся художественная литература построена на описании этого конфликта — любовь Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, Вронского и Анны Карениной. Не только в литературе, но и в жизни любовь всегда развивается в борьбе с внешними обстоятельствами, в борьбе с обществом, с судьбой.

Отсюда второй парадокс — любовь всегда связана со смертью: или оттого, что препятствия для нее оказываются непреодолимыми; или любящий человек осознает, как хрупко и недолговечно его чувство; или когда остро переживает тот факт, что он живет, дышит, радуется жизни и потому своим главным врагом считает небытие, распад, смерть. Анд­рей Болконский перед смертью думал о том, что только любовь может противостоять смерти, только любовь является ее действительной со­перницей и может спасти человека. Ибо жизнь как таковая, осуществ­ляемая в смене поколений, — бессмертна.

Любовь может лишь несовершенно и частично реализовываться в мире, оставаться для многих только путеводной звездой. Но если душа узнала, писал С. Франк, что любовь есть оздоровляющая, благодатствующая сила Божия, то «никакое глумление слепцов, безумцев и пре­ступников, никакая холодная жизненная мудрость, никакие приманки ложных идеалов — идолов — не могут поколебать ее, истребить в ней это знание спасительной истины».

Подлинная любовь — всегда чудо, и, как чудо, встречается крайне редко. Очень часто люди довольствуются эрзацами, суррогатами, мно­гочисленными формами псевдолюбви. Об этих формах писал Э. Фромм в своей книге «Искусство любить».

Во-первых, большинство людей считает, что любовь — следствие сексуального наслаждения, и если двое научатся вполне удовлетворять друг друга в этом смысле, то постигнут искусство любить. На самом же деле, отмечал Фромм, истина прямо противоположна: любовь не явля­ется следствием сексуального удовлетворения, наоборот, даже знание так называемых сексуальных приемов — это результат любви.

Счастье

Ницше считал, что мудрый человек не обязан быть счастливым — если человек знает, зачем он живет, ему не важно, как он живет. Но большинству людей, особенно в юном возрасте, такие рассуждения по­кажутся чересчур суровыми, чересчур пессимистичными. Как это нет счастья, когда каждый день приносит столько радости? А сколько радо­стей, сколько счастья ожидает нас впереди!

Никто, конечно, не знает точно, что такое счастье, и разные люди понимают его по-разному. Наиболее распространенная точка зрения подменяет счастье удовольствием. Удовольствие — это имитация сча­стья. Крайним видом такого счастья является наркотическое опьянение: человек полностью отрешен от мира, полностью растворен в чистом, он абсолютно счастлив и доволен, и больше ничего ему в данный момент не нужно. Правда, потом наступит очень тяжелое похмелье, человека ждут тяжкие страдания, но сейчас он об этом не думает.

Очень многие отождествляют счастье с полным удовлетворением своих потребностей: у них все есть, они богато живут, им легко доступ­ны физические и духовные удовольствия — что еще надо для счастья?

Древнегреческая легенда повествует, что невероятно богатый царь Крез спросил одного из первых философов, мудреца Солона, видел ли он когда-нибудь счастливого человека. На что Солон ответил, что нико­гда не видел и вообще видеть счастливого человека нельзя. «Но ведь я перед тобой, — возмутился Крез, — самый счастливый, потому что я самый богатый». Но Солон ответил, что об этом еще рано судить, так как Крез еще жив. Действительно, вскоре на Креза напали враги, раз­громили и разграбили его царство и убили его самого. То есть греки считали, что лишь смерть придает жизни законченный вид. Жизнь должна завершиться, и тогда можно ответить, был ли счастлив человек. А пока она продолжается, сказать этого нельзя.

Некоторые люди связывают представление о счастье с карьерой, прежде всего с политической: для них настоящее счастье — иметь власть, управлять другими, все время быть на виду, слышать одобрение. Но, как показывает жизнь, политические деятели редко бывают счаст­ливы — власть быстро развращает и опустошает человека.

Ни забвение, ни наслаждение, ни удовлетворение всех потребно­стей, ни власть не приносят настоящего счастья. Они дают лишь имита­цию счастливой жизни, после которой быстро наступает пресыщение и разочарование.

Единственно возможный вид счастья — это жизнь в согласии с са­мим собой, без страха, без напрасных надежд и мечтаний, в спокойном и ясном видении проблем и невзгод. Счастье — это внутренняя умиро­творенность, когда вместо страха и забот жизнь проникнута понимани­ем ценности каждой прожитой минуты, святости и красоты окружаю­щего мира, которые отражаются в душе человека.

Счастье возможно только сейчас, в эту минуту, в настоящем. Но обычно мы никогда не задерживаемся в настоящем, утверждал Паскаль. Мы вспоминаем прошлое, мы предвкушаем будущее, словно хотим по­торопить слишком медленный шаг времени. Мы так неосмотрительны, что блуждаем по недоступным нам временам и вовсе не думаем о том единственном времени, которое нам принадлежит. Мы так легкомыс­ленны, продолжал Паскаль, что мечтаем только о воображаемых време­нах и без рассуждений бежим от настоящего, единственно существую­щего в действительности. Это потому, что настоящее нас обычно ранит. Мы его прячем с глаз долой, потому что оно нас удручает, а если оно нам приятно, то жалеем, что оно ускользает. Мы пытаемся удержать его в будущем и предполагаем распоряжаться вещами, которые отнюдь не в нашей власти, в том времени, до которого вовсе не обязательно доживем.

Смерть

Смерть — важнейший фактор человеческого существования. Толь­ко вглядываясь в лик смерти, мы начинаем любить жизнь. Если бы не было смерти, жизнь была бы бессмысленна. В древнегреческой мифо­логии самое страшное наказание, к которому боги могли приговорить человека — это бессмертие. Что может быть страшнее бессмертия, хотя в тысячах книг, романов, трактатов бессмертие преподносилось как главная мечта человечества. Представьте себе, что вы бессмертны — уже умерли все ваши родственники и друзья, ваши дети и дети ваших детей, а вы все живете и живете, — абсолютно одинокие и заброшенные в чужие, не понятные вам время и культуру.

У каждой культуры свое специфическое отношение к смерти. В Индии — как в древности, так и в наше время — умершего человека сжигают на костре, и от него ничего не остается. А в древнеегипетской цивилизации был настоящий культ мертвых, набальзамированные еги­петские фараоны до сих пор лежат в европейских музеях. Европейские кладбища — это сложнейшая архитектура памятников, надгробий, склепов.

Смерть, как и рождение, формирует границы человеческой жизни. Все, что вне этих границ, для человека не существует. Смерть сопрово­ждает человека с момента его рождения. Какое бы время его жизни мы ни взяли, человек всегда достаточно зрел для того, чтобы умереть. Смерть представляет собой как бы тень человека, самую верную и при­вязчивую.

Человек в этом смысле — самое несчастное из животных, посколь­ку заранее знает о своей будущей смерти. Но в то же время это дает ог­ромное преимущество человеку, поскольку смерть организует человеческую жизнь, заставляет человека спешить найти в этой жизни смысл и оправдать перед самим собой свое существование.

Смерть — не конец, а венец жизни, она с самого начала присутст­вует в ней как упорядочивающий жизнь элемент. Но человек в обыден­ной жизни живет так, как будто он бессмертен. Он старается не думать о смерти, всячески отгоняет мысли о ней и полагает, что смерть еще где-то очень далеко от него.

Мудрецы же с древних времен говорили: «Помни о смерти!». Для чего нужно помнить о смерти? Разумеется, не для того, чтобы отравлять себе жизнь и постоянно мучиться страхом. Помнить о смерти — значит каждый день жить так, как будто это последний день твоей жизни, ведь он и в самом деле может оказаться последним. Ведь свой последний день и самый дурной человек постарается прожить по-человечески — не лгать, не воровать, не убивать.

Смерть, по мнению танатолога (танатология — учение о смерти) В. Стрелкова, — фундаментальное свидетельство нашего «неодиноче­ства». Мы всегда находимся под ее пристальным взглядом. Ощущая ее присутствие, ее реальность за каждым поворотом, мы не позволяем себе распускаться, поддерживая себя на уровне, превышающем тот, к кото­рому склоняет нас наша животная природа. Разумеется, это тяжкая но­ша. Осознание нашей смертности требует от нас немалого усилия.

Смерть предполагает высший уровень ответственности. Лишить человека его конечности — означает, помимо прочего, устранить этот уровень ответственности. Человек, будучи конечным существом, отли­чается от всех животных тем, что прилагает к своей конечности мас­штаб безусловного и бесконечного. Человек должен жить так, говорит философия, как если бы впереди его ожидала вечность, только не в обыденном смысле, когда человек просто не думает о смерти, а в том смысле, чтобы он брал на себя задачи, для выполнения которых заведо­мо не хватит собственной жизни. Творя, любя, делая добро, он проры­вается в вечность, побеждает смерть.

Многие, бравшие на себя такие бесконечные задачи, остались в прямом смысле слова жить в вечности. Сократ, или Эпикур, или Ницше, или Пушкин гораздо более живые, чем многие ныне здравствующие наши современники.