Що являє собою, за платоном, пізнання?

- конституювання світу в свідомості суб’єкта;

- відображення об’єктивної реальності;

Пригадування того, що відомо ще до народження.

Який чином пояснював Платон те, що душі притаманне знання ідей?

- душа споглядає ідеї в період безтілесного існування;

- ідеї виникають шляхом узагальнення чуттєвого досвіду;

- ідеї осягаються завдяки містичній інтуїції;

Ідеї осягаються завдяки раціональній інтуїції.

Хто із названих античних філософів є автором концепції ідеальної держави?

- Демокрит; - Платон;

- Геракліт; - Аристотель;

Сократ.

Як називалась перша філософія у Аристотеля?

- діалектика; - аналітика;

Логіка; - метафізика.

Кого із античних філософів К.Маркс назвав О.Македонським грецької філософії?

- Сократ; - Платон;

Аристотель; - Епікур.

В чому полягає, за Аристотелем, благо людини?

- в апатії, відсутності страждань і незворушності духу;

- в діяльності душі відповідно до доброчинності;

- в любові до вищих неземних цінностей;

В задоволенні.

37.За визначенням Аристотеля людина є:

- міра всіх речей; - мікрокосмос;

Суспільна істота; - боже творіння.

Які форми держави, за Аристотелем, реалізують загальне благо?

- тиранія; - аристократія;

- демократія; - монархія;

Олігархія.

Які з зазначених філософів відносяться до класичного періоду?

- Епікур; - Парменід;

- Сократ; - Геракліт;

- Платон; - Плотін;

Аристотель; - Епіктет.

Які з зазначених філософів відносяться до пізньоантичного періоду?

- Піфагор; - Плотін;

- Сенека; - Фалес;

- Марк Аврелій; - Діоген;

- Аристотель; - Піррон;

Епіктет; - Епікур.

41.Філософські школи пізньої античності:

- опікувалися докладним удосконаленням античної натурфілософії;

- розробляли вчення про найкращу державу;

- намагалися надати кожному окремому індивіду засоби життєвого самоствердження;

Прагнули підпорядкувати філософію теології.

Яка, з точки зору Епікура, основна мета розсудливої людини?

- апатія, безпристрасність; - безтурботність духу;

Очишення душі; - задоволення.

Кому з філософів належить думка про те, що боги безсмертні і блаженні, в силу чого зовсім бездіяльні і тому ніяк не впливають на людське життя?

- Емпедоклу; - Епіктету;

Епікуру; - Аристотелю.

Для чого, з точки зору Епікура, потрібні наукові знання?

- для незворушності духу; - для підкорення природи;

- для дотримання істини;

Для справедливого облаштування суспільства.

Кому з філософів належить вчення про три види бажань?

- Епіктету; - Епікуру;

- Піррону; - Сократу;

Аристотелю.

Що таке доля в розумінні стоїків?

- бездушний, закономірний хід механізму природи;

- дія розуму природи як одушевленої істоти;

- здійснення замислу трансцендентного божества;

Випадковий збіг обставин.

Кому з філософів належить вислів: “Того, хто бажає, доля приваблює, того, хто не бажає – штовхає”?

- Епікуру; - Сенеці;

- Сократу; - Марку Аврелію;

- Протагору.

ПЕРШОДЖЕРЕЛА ДО ВИВЧЕННЯ ТЕМИ

Платон. Государство

…Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию … Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная…невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол…

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними? … Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? … Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени? … Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут творить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд?

— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

— Конечно.

— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время,— разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы.

— Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине,— это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать,— а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

— Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

— Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

— Да, естественно.

Эпикур. «Эпикур приветствует Менекея»

Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот по­хож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет вре­мени. Поэтому и юноше и старцу следует заниматься философией: первому — для того, чтобы, стареясь, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму — для того, что­бы быть одновременно и молодым и старым вследствие отсутствия страха перед будущим. Поэтому следует размышлять о том, что созда­ет счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.

Что я тебе постоянно советовал, это делай и об этом размышляй, имея в виду, что это основные принципы прекрасной жизни. Во-пер­вых, верь, что бог — существо бессмертное и блаженное, согласно на­чертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ни­чего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством; но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, со­единенное с бессмертием. Да, боги существуют: познание их — факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них постоянно своего представления. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах явля­ются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, соглас­но которым дурным людям боги посылают величайший вред, а хоро­шим — пользу. Именно люди, все время близко соприкасаясь со своими собственными добродетелями, к подобным себе относятся хорошо, а на все, что не таково, смотрят, как на чуждое.

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отноше­ния. Ведь все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни услади­тельной, — не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное коли­чество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия. И дейст­вительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг [вполне убежден], что вне жизни нет ничего страшного. Таким обра­зом, глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет стра­дание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то на­прасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.

Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаж­дут ее, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он вы­бирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным.

Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая непри­ятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, после того как мы вытерпим страдания в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие, по естественному родству с на­ми, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать. Но должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрении полезного и неполезного: ведь в некоторых случаях мы смотрим на благо, как на зло, и обратно: на зло — как на благо.

Да и довольство своим [умеренность] мы считаем великим благом не затем, чтобы всегда пользоваться немногим, но затем, чтобы, если у нас не будет многого, довольствоваться немногим в полном убежде­нии, что с наибольшим удовольствием наслаждаются роскошью те, которые наименее в ней нуждаются, и что все естественное легко до­бывается, а пустое [излишнее] трудно добывается. Простые кушанья доставляют такое же удовольствие, как и дорогая пища, когда страда­ние от недостатка устранено. Хлеб и вода доставляют величайшее удо­вольствие, когда человек подносит их к устам, чувствуя потребность. Таким образом, привычка к простой, недорогой пище способствует улучшению здоровья, делает человека деятельным по отношению к на­сущным потребностям жизни, приводит нас в лучшее расположение духа, когда мы после долгого промежутка получаем доступ к предметам роскоши, и делает нас неустрашимыми пред случайностью.

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников, и не удовольствия, за­ключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимаю­щие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого вы­бора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые произво­дят в душе величайшее смятение.

Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэто­му благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произош­ли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно.

Так вот обдумывай это и тому подобное сам с собою днем и ночью и с подобным тебе человеком, и ты никогда, ни наяву, ни во сне, не придешь в смятение, а будешь жить, как бог среди людей. Да, совер­шенно не похож на смертное существо человек, живущий среди бес­смертных благ!