Эпистемология киборга и поиск новой генеалогии

Харауей - одна из основательниц новой эпистемологии, т.е. эпистемологии ситуационного знания. В какой философской традиции мог вознинуть этот манифест? Каковы его связи с авангардными практиками первой четверти ХХ века? По мнению МакКензи Варка она наследует подход анархо-эпистемологии Фейерабента, которая в свою очередь восходит к критике опыта и универсализма знания, которая, по мнению Фейерабенда, была начата Махом. Мах решал проблему несовместимости оснований неокантианства и позитивизма, разорванности сознания и существования. Это привело его к отказу от трансцендентализма и внешней природы, к полемике одновременно против позитивизма и против идеализма в поисках новой монистической медийной или гибридной эпистемологии.

Мах, как известный ученый, критикует науку за ее претензии на универсальную рациональность. Но «Мах критиковал научные идеи не посредством сравнения их с внешними стандартами (критериями значения или демаркации), а показывая, как само научное исследование приводит к изменениям. Например, проверка методологических принципов осуществлялась не путем соотнесения их с абстрактной и независимой теорией рациональности, а посредством демонстрации того, как они помогают или мешают ученым в решении конкретных проблем. (Позднее Эйнштейн и Нильс Бор превратили эту процедуру в тонкое искусство)»[6]. Мах принимал любой тип познания, допуская методологический перенос из антропологии, мифологии в физику или физиологию, не обращая внимания на установленные границы дисциплин. Эти приемы междисциплинарного переноса несколько позже стали художественными принципами дадаистов, конструктивистов и сюрреалистов. Мах отрицал внеисторичность и универсализм понятий пространства и времени. Природные и физические объекты для него не были даны извне, они создавались на основе соорганизации восприятий и описаний. Идея объективности, разработанная наукой 19 в. для Маха не была необходимой. Он отказывает вещи в ее сущности, оставляя только ее феномен, формируемый на основе восприятий, но этот феномен не отсылает к внешним образом данной вещи, он отсылает к способам феноменологического схватывания, к типу эпистемологических и формальных допущений, в которых одновременно формируются взаимозависимые субъект и объект. Оба могут быть охарактеризованы как гибридные или медийные феномены локальной ситуации. «Попытку Маха сделать исследование более широким — таким, чтобы оно имело дело как с «научными», так и с «философскими» вопросами,— не заметили ни его последователи, ни его оппоненты.»[7] Его концептуальный анализ был превращен в формальную философию науки, которая сводила противоречия к рациональной логике.

Продолжение попытки Маха работать с новыми методологическими принципами МакКензи Варк находит у «махистов» (А.Богданова). И через голову рационализирующих теорий выходит к поспозитивизму Поппера, Локатоса и Фейерабенда, и теории киборга Донны Харауей.

По мнению МакКензи Варка традиционная оппозиция субъекта и объекта слишком торопится установить различительную линию. Этот порядок устанавливает полюса бинарности за пределами мысли и мы упускаем конкретность этого субъекта и этого объекта. Особая трудность для такого реализма — медиальность феномена. То, что происходит между объектами мира и мышлением субъекта, должно пониматься медиально. Но феномен, понятый медиально отличается от концепта классической феноменологии, более сложными технологически и политически «грязными» операциями. Структура усложняется за счет того, что новый феномен разъедает предшествующий. Этот переход от одного типа феноменов к другим становится новой теоретической проблемой, в то же время субъект-объектный оппозиционный бинаризм трансформируется в медиа монизм[8]. С позиции повседневного опыта и здравого смысла такой медиа феномен принимается как более реальный, но метафическая установка принуждает предполагать истинную реальность за ним. Задача — понять феномен как реальность, тогда наука должна исследовать способы восприятия и мышления, и то, как они кодируют свои операции и объекты. Мах определил научную задачу как исследование «восприятий», при условии, что они не редуцируются ни к одному из полюсов и не могут отсылать к внешнему объекту. Варк замечает, что Ленин упрекал Маха за субъективизм несправедливо, Мах не задавал вопрос: какой объект стоит за восприятием. Он задавал предыдущий вопрос: что такое восприятие, которое задает различение на субъективное и объективное и какого рода устройство этой связи? Мах использовал тактический монизм против философии и науки своего времени, которые настаивали на реальном, которое не может быть познано.[9] В эмпириокритицизме феномены оказываются репрезентантами собственного способа производства.

Мы знаем, что философия эмпириокритицизма повлияла на феноменологию, прагматизм, неопозитивизм венского кружка. Она повлияла на экспериментальную психологию и философию техники[10] Влияние эпистемологического поворота Маха существенно и в социал-демократических теориях преобразования общества, легко прослеживаются в социальных проектах марксистов-махистов, и даже в дискуссиях 2Интернационала.[11]Если реальность не может иметь внешнего истинного обоснования, то она инструментальна, конструктивна, ее можно проектировать, программировать. В соединении марксизма и эпириокритицизма (махизма как гносеологического марксизма) она приобретает зависимость от политического решения как нового кода для дальнейшего построения социального программирования. В теории марксистов-махистов марксовый концепт труда был понят как гипертехнологический процесс производства мира. Это открыло перспективу радикального переизобретения реальности, подхваченную в 1918 г. журналом Новый ЛЕФ как новое кредо художника: художник не созерцает мир, а производит его. В понятиях Делеза можно сказать, что Мах говорил об особого рода сущем — трансцендентальном эмпиризме, не соотносимом ни с Природой, ни с Идеей. Одновременно пала и гендерно бинарная метафизика, открыв возможность для феминистской политики большевиков по переорганизации гендерной социальной структуры как десимволизации гендерного дуализма в направлении радикального монизма и гендерного равенства.

Политический консерватизм, связанный с холодной войной и со стиранием следов социал-демократической политизации философии, редуцировал конструктивистскую эпистему к нейтральности формальной рациональности, или к отдельной академической дисциплине лингвистической философии или математической логике. Но возвращение к этой упущенной генеалогии позволяет включить богатый исторический опыт социального конструктивизма 20х и показать теоретическую преемственность от концепта медийных феноменов эмпириокритицизма до киборганической теории техники и современного программирования.

Эта традиция имеет значимое политическое влияние, поскольку легко интерпретируется в понятиях радикального политического конструктивизма, обещающего новые решения, новые модели социального устройства.