Мораль обороны и мораль доверия

Что будет, когда природа человека очеловечится
до глубин, когда развитие человеческих сил станет са-
моцелью? Не станут ли люди прямее, охотнее дарить
друг другу свою любовь и свою симпатию? Будут ли
так ограничены любовные связи, когда развитие циви-
лизации позволит легко отсечь их от деторождения?
И если так, то даст ли это людям больше добра,
радостей или горя? Приведет ли это к расцвету любви
или к ее девальвации? Или к тому и другому сразу?

Десятки веков в жизни людей царило метафизиче-
ское мышление. Черно-белая психология, тяга к застыв-
шим канонам и абсолютным догматам, стремление к
истинам, годным для всех времен и всех случаев жиз-
ни,— весь этот механический и обезличенный подход к
жизни тысячи лет господствовал в обиходе, в морали.

Но были времена, когда эта система абсолютных
норм еще не родилась. В гомеровской «Одиссее» сле-
пой певец Демодок поет знаменитую песнь об Афро-
дите и Аресе.

Гефест, муж Афродиты, сковал однажды неразрыв-
ные сети, и сковал их так искусно и тонко, что их не
видели даже боги. Как-то, когда Гефеста не было дома,
к Афродите тайком пришел Арес, бог войны, и она пре-
далась с ним любви. И тут-то вступили в игру волшебные
сети:

Вдруг сети... упав, их схватили с такою

Силой, что не было средства ни встать, ни тронуться

членом...

Событие это имеет крупнейшее — мировое — значе-
ние. Невидимые сети, которые сковал Гефест,— это
сети морали, и с тех пор они тысячи лет улавливают
неверных. Именно Гефест стал зачинателем морали
мщения, морали наказания.

Он хром на обе ноги, он уродлив, Арес красив и гро-
зен, и Гефест жалуется богам:

...Конечно, красавец и тверд на ногах он;
Я ж от рождения хром — но моею ль виною? Виновны
В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?
Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,
Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.
Знаю, однако, что так им в другой раз заснуть не удастся,
Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такому
Сну в них теперь уж прошла.

В том, что говорит Гефест, еще нет нынешней мо-
рали как свода правил, как норм и установлений, общих
для людей. Перед нами «естественное», полуприрод-
ное состояние морали. Личные требования человека
еще не обобщаются, не возводятся в закон, по которому
должны жить все люди. Гефест говорит только от себя,
а не от имени норм, и морали — такой, как сейчас,—
еще не существует.

И боги не воспринимают всю эту историю как драму.
Наоборот, она, скорее, смешна для них; боги смеются
гомерическим хохотом и над пойманными, и над Гефе-
стом. И, слушая историю об этой волшебной сети, весе-
лится Одиссей и веселятся феакийцы. Их доморальное
сознание не воспринимает эту историю как мрачное бед-
ствие. Современная сетка морали, которая накладывается
на такие события и разграфляет их,— посерьезнее же-
лезной сети Гефеста.

Любопытно, что такие же — или похожие—нравы
встречаются на земле и сейчас — у племен, ведущих пер-

вобытную, доморальную жизнь. П. Пфеффер, совре-
менный французский путешественник, в своей книге
«Бивуаки на Борнео» пишет о даяках, которые живут
в джунглях этого индонезийского острова: «Они отнюдь
не отказывают себе в удовольствии обмануть жену, а
последняя в свою очередь довольно редко упускает
случай отплатить той же монетой».

Драмы из-за этого не бывает, «обманутый супруг,
как правило, просто требует у соперника возмещения
в виде мандоу * или кувшина, а тот никогда не отказы-
вается уплатить эту скромную компенсацию» '.

Совершенно особая мораль царит у нынешних маль-
гашей, жителей Мадагаскара. А. Фидлер, знаменитый
польский натуралист и писатель, который жил там в 30-е
годы, рассказывает, что юноши и девушки пользуются
у мальгашей одинаковой — и одинаково большой —
свободой.

«Обычай признает за девушками такие же права,
какие на Мадагаскаре имеет мужская молодежь. В прин-
ципе девушка может полностью распоряжаться собой Vi
своими чувствами... Нравы эти так отличны от понятий
морали в Европе, что вызывали всегда печальные недо-
разумения и ошибочные, неправильные суждения».
Европеец «искренне возмущался, когда узнавал, что не-
замужние мальгашки не только пользуются абсолютной
свободой, но даже законы и родители поощряют их
близость с молодыми мужчинами и — о ужас!— бла-
гожелательно относятся к появившемуся потомству».

А. Фидлер объясняет, что женщина у мальгашей
ценится прежде всего по ее способности быть матерью.
«В глазах мальгашей способность рожать — самое высо-
кое достоинство, а девушки с детьми — именно потому,
что имеют детей,— считаются желанными невестами.

* Изогнутый меч.

¹ Пфеффер П. Бивуаки на Борнео. М., 1964. С. 60.

21 Философия любви. Ч. 1 321

Они легко находят хороших мужей: они доказали, что
умеют рожать» '.

В основе всех этих парадоксальных — и совершенно
моральных для мальгашей нравов — лежат совсем не
такие принципы, как в морали эпохи цивилизации. То,
что она считает злом, там считается добром, и глав-
ное в девушке — не сохранение девственности, а нару-
шение ее, умение быть матерью.

Похожие нравы царили у древних народов Южного
Китая — аси, мяо, сани, и тут есть одна очень интерес-
ная вещь. У мальгашей и даяков любовь — это еще про-
стой эрос. У народов Древнего Китая она (судя по их
сказаниям, созданным в первом тысячелетии нашей
эры,— «Началу мира» и «Асме») стала уже глубоким
духовным чувством — иногда даже чересчур аккуратным
и канонизированным.

И во времена этой глубокой духовной любви в обы-
чае была любовь до брака. Как пишут исследователи
Б. Б. Бахтин и Р. Ф. Итс ², каждой весной юноши и девуш-
ки уходили на весенний праздник в горы. После игр, пля-
сок, пения у костра они разбивались на пары, вступали
в любовный союз и начинали называться женихом и не-
вестой.

С восходом солнца девушка шла к себе домой и до
рождения ребенка обычно не переселялась к жениху.
Все это время они никак не были связаны друг с
другом — ни экономически, ни материально, ни мо-
рально.

Оба они имели полную свободу действий и могли
завязывать связь с другими юношами или девушками.
Если девушка оставалась бездетной, жених мог отказаться
от нее. Часто случалось, впрочем, что ребенок, с кото-

Фидлер А. Горячее селение Амбинанитело. М., 1959. С. 89—90.
² В книге: Эпические сказания народов Южного Китая. М.; Л.,
1956.

рым девушка приходила к мужу, был не его,— к этому
приводила свобода любовных связей.

Все эти обычаи, как бы ни ужасались ханжи, были
для аси, мяо и сани естественными, нормальными, мо-
ральными, и они старались как можно больше украсить
их, ввести в них побольше поэзии.

Об интересном примере моральности того, что счи-
тается сейчас неморальным, писал, ссылаясь на Бахофена,
Энгельс: «...у греков и у азиатских народов действитель-
но существовало до единобрачия такое состояние, ког-
да, нисколько не нарушая обычая, не только мужчина
вступал в половые отношения с несколькими женщи-
нами, но и женщина — с несколькими мужчинами».
Позднее от этих нравов у древних остался обычай, по
которому женщина должна была «выкупать право на еди-
нобрачие ценой ограниченной определенными рамками
обязанности отдаваться посторонним мужчинам...» '.
И этот обычай добрачных связей не нарушал тогдашней
морали, а отвечал ей. С точки зрения «моральных абсо-
лютов» — это разврат, с точки зрения историко-диа-
лектической — это нравы, естественные — и мораль-
ные — для этой эпохи.

Сейчас во всех областях жизни идет гигантский пере-
смотр старых взглядов, рожденных внешней очевидно-
стью. Переоценка самых банальных, самых повседнев-
ных очевидностей начинает проникать и в обыденное со-
знание, в обиход, и во все человеческие отношения.

Собственническая мораль возникла во времена до-
личностного состояния человека, и человек в ее систе-
ме — не личность, не родовое существо, а существо
видовое, безликая типовая единица — колесико и винтик.

Фундаментом, на котором росла старая любовная мо-
раль, была семья как экономическая ячейка общества.
Эта мораль рождена эпохой неравенства, несвободы, эпо-

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 217—218.
21* 323

хой недоверия, враждебных отношений между людьми.
И поэтому многое в ней пронизано тягой к самообороне.

Принцип боязни, принцип самозащиты личности от
всех других людей — это главная точка отсчета всех ста-
рых моральных норм. Не вступай в связь до брака и вне
брака; не изменяй; таи свои чувства; не разговаривай
ни с кем о «стыдных» вещах; не верь мужчинам — им
надо от тебя только одно; не верь женщинам — им нужны
только деньги,— везде просвечивает тут оборонитель-
ное недоверие.

Конечно, многое в этой морали недоверия имело свой
резон: она была щитом для людей, и часто тот, кто нару-
шал ее нормы, страдал и платился болью, трагедией.
Да и сейчас эти заповеди во многом сохранили свой
смысл, и они, наверно, будут жить, пока в обиходе сохра-
нится обман, корысть, вражда.

И церковная, и собственническая мораль — это мо-
раль «отрицающая», охранительная, построенная на «не»:
не убий, не укради, не пожелай жены ближнего своего...

В новой морали стержневой строительный принцип —
уже не самозащита, не недоверие, а доверие к людям.

Эта новая мораль — мораль личности — сделает точ-
кой своего отсчета свободные и разумные потребно-
сти личностей, их права и обязанности, их отношения
с другими личностями, с обществом. Она будет уже не
«видовой», как сейчас, а родовой моралью, и она станет
расти на совершенно новой базе: основой ее—в том,
что касается любви,— сделается свободная семья, кото-
рая уже не будет хозяйственной ячейкой общества.

Вместе с этой новой основой могут возникнуть и но-
вые виды человеческих связей — свободные, открытые,
лишенные ханжеской скупости и анархии, построенные
на стремлении дать людям как можно больше добра.

Сплав всего лучшего

Можно предположить, что в идеальном будущем не
останется аскетизма, исчезнет любовная скупость и лю-
бовь будет занимать в жизни людей больше места, чем
сейчас.

Грядущие люди поймут, что «стремление подавить
инстинкт,— говоря словами И. И. Мечникова,— в силу
укоренившихся ошибочных воззрений есть, разумеется,
средство затормозить преуспеяние человечества». При
этом, наверно, культура любви будет намного выше и
наши потомки будут хорошо знать, опять же говоря сло-
вами Мечникова, что «именно вследствие огромного
значения полового инстинкта проявление его должно
быть оберегаемо самым тщательным образом. Подобно
тому как злоупотребление сластями, этой столь вкус-
ной и полезной пищей, может вести к отвращению от нее,
так и злоупотребления в половой сфере ведут к истоще-
нию организма» '.

Наверно, наши потомки будут человечнее, чем мы
сейчас, будут относиться к любви без мещанских пред-
рассудков и без потребленческого сластолюбия. Огром-
ную роль может сыграть здесь рост гигиенической
и медицинской культуры, изобретение новых предохра-
нительных средств — не стыдных, не примитивных, не ка-
лечащих, как сейчас, радости любви. Глубже будет ду-
шевная взыскательность, уравновешеннее — внутрен-
ние тормоза, и это, наверно, поднимет людей выше
наслажденческих нравов и половой легковесности.

Впрочем, эти нравы рождаются не только докульту-
рой, но и половым голодом, «дефицитом секса» в жизни
людей. Научно-психологическая революция совершит,
видимо, переворот и в этой области жизни — переве-
дет ее с рельсов разлада с человеческой половой при-
_______ \

' Мечников И. Этюды о природе человека. С. 20—21.

родой на рельсы лада, союза. Можно предположить,
что любовная жизнь станет от этого гораздо полнокров-
нее, а любовные нравы — человечнее и здоровее.

Но каким будет брак? Останется ли моногамия, или
на смену ей придет что-то новое? .

Если наше будущее станет сплавом новых открытий
и лучших достижений прошлого, то, может быть, оно
возродит и какие-то старые виды супружества.

Сейчас в мире господствует один вид семьи, и у по-
давляющего большинства народов семья служит эконо-
мической, хозяйственной ячейкой. В старые времена,
когда семья еще не была такой ячейкой, существова-
ло много самых разных видов семьи, брака, любовного
союза.

Очень своеобразным был семейный союз у найа-
ров — одной из самых просвещенных и древних народ-
ностей Индии.

Их брак совершенно не похож на наш. Если у нас
брак — фундамент семьи, основа всего ее здания, то у
них брак и семья — совершенно разные вещи.

Женщина, став женой, остается жить в доме своих
родителей, мужчина живет в своем доме. Семейные
и брачные связи разделены у них территориально. Дети
живут вместе с матерью — и со своими родными по ма-
теринской линии — дядями, тетями, двоюродными брать-
ями и сестрами. Семья здесь не моногамная, как у нас,
основа ее строения — не брак, не союз мужа и жены.
Тут совершенно другой вид семьи — по родству крови,
по материнской, женской линии.

Найарский муж может приводить к себе детей и
жену на несколько дней, не больше,— иначе это нару-
шает приличия. Между женой и мужем нет никакой эко-
номической связи, их не скрепляют никакие имущест-
венные узы.

Женщина сама отвечает за свою судьбу, и это почти
единственная народность, где любовные связи отсече-

ны от экономических. Эта отсеченность любви от эконо-
мики противоположна нынешней семье, и она — а вме-
сте с ней и многие ее спутники — может возродиться
в будущем.

Кстати говоря, из-за того, что супружеские связи
у найаров идут вне семьи и вне экономики, развод
у них легок, но редок — во многом потому, что брак у
них отсечен от семьи и людей не пресыщает жизнь под
одной крышей.

Кое-что похожее есть в семейных нравах даяков,
у которых женщины пользуются свободой наравне с муж-
чинами. Пьер Пфеффер пишет об этом: «Как и мужчи-
на, женщина имеет право на развод, и без колебаний
прибегает к нему, если супруг ее не устраивает». Раз-
вод совершается «всегда очень просто, без всякого на-
мека на драму, дети следуют за отцом или остаются
с матерью».

Очень интересно относятся друг к другу соперники:
«Если женщина вторично выходит замуж, ее первый
супруг становится почетным гостем и лучшим другом,
почти братом второго» '. Сейчас такие отношения почти
не встретишь, и тут опять видна правящая нашей жизнью
диалектика потерь и приобретений.

Своеобразны семейные обычаи и у мальгашей. А.Фид-
лер рассказывает, что у них есть несколько видов бра-
ка. Брак-испытание — воламбите — позволяет моло-
дым людям увидеть, подходят ли они друг другу: если
у них появляется ребенок, воламбите переходит в на-
стоящий брак. Есть у мальгашей любовные союзы,
которые заключают на время, и цель их такая же,
как у воламбите,— проверить, хорошая ли подобралась
пара.

Есть там и временные разводы — саодранто. Они
даются, если муж уезжает в далекое путешествие или
_______ ι ·

' Пфеффер П. Бивуаки на Борнео. С. 59.

уходит на войну. После возвращения брак торжествен-
но возобновляется.

Конечно, во всехэтих нравах многое зависит от того,
что и мальгаши и даяки — люди иной культуры и их
общественные отношения, их психологический склад, их
чувства во многом не такие, как у нас. И вряд ли обычаи
найаров, даяков и мальгашей можно привить современ-
ному европеизированному миру, они не очень-то подхо-
дят к его укладу. Но, может быть, какие-то из этих
нравов смогут возродиться в будущем, станут состав-
ной частью грядущих семейных нравов.

Может быть, в будущем будет не один вид брака,
как сейчас, а несколько. Может быть, шире распростра-
нится тогда и что-то похожее на найарский брак, где
супруги живут отдельно. Впрочем, такой брак в нынеш-
нем «европейском» обществе есть, и его называют «ви-
зитный» — ив нем есть и свои светлые, и свои темные
стороны. Он, видимо, плох, если построен на эгоизме,
но он может быть хорош, если его основой служит эго-
альтруизм и максимальная помощь друг другу.

Вполне возможно, что в какой-то форме возродит-
ся и воламбите — брак-испытание. Конечно, смешно было
бы думать, что люди станут «временно расписывать-
ся», как они сейчас временно прописываются. Как это
ни парадоксально, грядущий брак будет, наверно, боль-
ше походить здесь на первобытный, чем на нынешний.

Нынешний брак стоит на трех китах — это и экономи-
ческий, и юридический, и духовный союз; первобытный
брак не имел под собой юридического фундамента,
часто он не был и экономическим союзом. Будущий
брак — в этом его качественное изменение — из всех
основ нынешнего брака сохранит, видимо, только одну —
духовную. Он перестанет быть экономическим и юриди-
ческим союзом, перестанет быть официальным инсти-
тутом вообще, оставшись институтом частной жизни. Ни-
каких документов, бумажек, брачных записей — и всех

юридических и материальных обязательств, которые из
них вытекают,— не останется: вместе со смертью клас-
сов и государства отомрет, видимо, и вся правовая над-
стройка. Их заменит глубокая человечность наших потом-
ков, стремление к максимуму добра и минимуму зла,
которое, возможно, будет пропитывать их поведение,
станет сокровенной пружиной их чувств и поступков.

Вполне возможно, что грядущая семья соединит в
себе все самые сильные свойства, которые были у ее
предшественниц: отбросив их слабые стороны, она вбе-
рет в себя их лучшие принципы и обогатит их всеми
приобретениями нового времени. Если это будет возмож-
ным и если такая семья появится, она будет сплавом
всего хорошего, что было во всех исторических видах
семьи.

Впрочем, все это для нас закрытая книга, и наши пси-
хологи, философы, социологи пока мало стараются от-
крыть ее. Кругозор нынешнего семьеведения чаще всего
замкнут в сегодняшнем дне. Ему явно не хватает
дальнобойной зоркости, умения смыкать взгляд на на-
стоящее с оглядом прошлого и с заглядом в будущее.

* * *

В чем же все-таки глубинная загадка любви? По-
чему ни одно из чувств так не влияет на человека, ни
одно из них так сильно не перестраивает его?

Постижение любви идет в жизни человечества путя-
ми, похожими на -пути знания вообще, и с каждым ве-
ком огромные новые материки открываются людям, ог-
ромные новые миры в их духовном космосе.

Раскрытая тайна — это не свеча, которая сгорает, све-
тя другим, и исчезает со света. Тайну скорее можно
сравнить с хлебным зерном. Как зерно, растворяясь
в земле, рождает десятки новых зерен, так и каждая раз-
гаданная тайна рождает десятки новых тайн. Челове-

ческое знание быстро идет вперед, сумма знаний все
время растет, но еще быстрее растет сумма незнаний.

Это одно из главных противоречий человеческого
познания, и с годами его непростой смысл будет де-
латься для людей яснее и яснее. Руссо, наверно, был
прав, когда говорил: «Чем меньше люди знают, тем об-
ширнее кажутся им их знания».

Любовь — самое загадочное из чувств, и недаром, на-
верно, символом ее выбрана луна — с ее переменчи-
востью, с ее постоянным убыванием и прибыванием —
и с ее обратной стороной, скрытой от нашего взгляда.

Скрытая сторона любви понемногу уменьшается,
люди все ближе подходят к ее глубинным тайнам. Но мир
любви неисчерпаем, потому что каждый человек любит
по-своему и каждая любовь хотя и похожа на осталь-
ные, но все-таки непохожа на них. И если верно, что
любовь — сфинкс, то многие ее загадки еще ждут своих

ЭДИПОВ.

Ученые считают, что нормальная, естественная долго-
та человеческой жизни в два раза больше, чем сегодня.
То же самое можно сказать и о любви. Любовь
сейчас намного короче, чем она может быть, ей мешают
и тяготы жизни, и наша сегодняшняя психология,
которая враждебна любви, потому что она живет от
«я», а не от «мы», тяготеет к разладу, а не к ладу между
людьми. В благоприятном будущем время любви станет,
видимо, длительней и влюбленность может стать есте-
ственным состоянием человека.

И если это случится, тогда, наверно, люди и поймут
до глубин, что это за чувство, какие силы приводят его
в действие, почему оно так глубоко меняет человека.
Тогда они и поймут, наверно, всю силу любви, всю ее
человечность. Потому что идеал человека, настоящий
человек — это Homo amans — человек любящий.

Г. Я. Стрельцова

СУДЬБА ЛЮБВИ СЕГОДНЯ

Нравственно-психологический очерк

Многое привязывает нас к жиз-
ни, но вдохновение жить дает
нам только любовь.

Трагизм любви

Судьба любви трагична во все времена. Такова она
и сегодня. Это, конечно, не означает, что нет любви сча-
стливой, но даже и в ней неизбежны трагические пере-
живания и трагические обстоятельства. Трагизм любви
обусловлен, с одной стороны, непредсказуемо свое-
нравной природой любви, а с другой — ее социальной
зависимостью. Парадокс состоит в том, что любовь, как
«дитя цивилизации», цивилизацией и губится. Так сказать,
«родная мать» любви до сих пор выступает по отноше-
нию к ней как злая «мачеха». Сначала был поставлен
«заслон» сексуальным влечениям человека, а затем на-
дета «смирительная рубашка» и на чувство любви.
Если теперь в развитых обществах снят не только «зас-
лон», но и открыты все «шлюзы» для секса, то «сми-
рительная рубашка» остается на чувстве любви. Не было
и пока нет такого современного общества, в котором
существовал бы культ любви человеческой и воспиты-
валась бы высокая культура любви. А каких только куль-
тов не было! Чему только не поклонялись и не поклоня-
ются люди! Однако и поныне нам остается лишь меч-
тять вместе с А. И. Куприным о том прекрасном
времени, когда любовь станет «светлой религией мира».

В наш нигилистический и даже циничный век на
«пьедестал» возведен Его Величество Секс, обслужи-

ваемый теориями «сексуальной революции» и «свобод-
ной любви», а также мощной «сексуальной индустрией».
Современное развитое человечество, создавшее себе
сказочный комфорт во всех областях (на фоне другой
части человечества — голодающей, болеющей и преж-
девременно умирающей!), дальше, чем когда бы то ни
было, отстоит от такой трудной, сложной и трагической
реальности, как любовь. Оно и понятно! Чем больше
комфорта, тем меньше желаний усложнять себе жизнь.
Привычка к комфорту не может не ослаблять творче-
ский потенциал жизни, волю к преодолению, динамизм
стремлений, остроту интеллекта, свежесть чувств. Лишь
единицам удается вырваться из «сладких объятий»
этой гибельной привычки. «Монстр потребительства»
преследует современное человечество, разъедая души
и калеча судьбы людей. Не есть ли это самое отрица-
тельное следствие научно-технического прогресса? Мало
кто ищет любви сегодня, зато многие ищут удобств,
выгоды и наслаждений. Причем эти последние теперь
понимаются отнюдь не в античном духе как «отсут-
ствие страданий», а как положительная и экстенсивная
величина, в погоне за которой люди подчас не щадят
ни себя, ни своих близких, ни тем более дальних. Сколь-
ко людей живут в «постылом браке» лишь потому,
что боятся потерять выгоды и удобства от владения
семейным имуществом (квартира, дача, машина, деньги
и т. д.). Увы, подчас даже дети не так связывают
супругов, как материальные ценности, как будто превы-
ше этих последних нет ничего на свете. Отсюда поня-
тен прагматический характер человеческих отношений,
их бездушно-рассудочная заземленность, обыденность,
а иногда и пошлость, узкожитейская заданность.

Конечно, все это было и в прежние времена, но
не так бросалось в глаза, в те периоды, когда борьба за
выживание стоила многих усилий и отнимала у человека
большую часть его времени. Теперь же, когда материаль-

ное жизнеобеспечение значительно облегчено, человек
мог бы оторвать свой взор от земли и перестать быть
рабом вещных ценностей. Однако именно теперь, как
никогда, он им привержен. Агрессивная «деструкция
любви» связана не только с потребительством, но так-
же с развенчанием «святости», экзистенциальной уни-
кальности, человеческой самобытности и глубинной ин-
тимности любви. Все это брошено в жертву группово-
му сексу, порнографии, проституции, самым диким «экс-
периментам» в области любовных отношений и пережи-
ваний. Пресыщенное человечество подхлестывает себя
алкоголем, наркотиками, физиологической экзотикой,
крикливой рекламой секса и его «сподручных средств»
массового производства, безудержной гонкой за «мак-
симумом наслаждений». Все более и более молодые
люди вступают в сексуальные отношения без малейшего
представления о любви, однако называя «это» любовью.
Поистине прав Ларошфуко, заметивший: «Любовь одна,
но подделок под нее тысячи». В этой связи стоит вспом-
нить еще один его блестящий афоризм, ставший осо-
бенно актуальным в нашем веке: «Истинная любовь
похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто
ее видел».

Этакая раскованность, а нередко и распущенность
в пропаганде секса, демонстрации сцен интимной жизни
в сексфильмах, культ изощренной эротики приучают
современного человека поклоняться «тому» в любви,
что в ней является вторичным и подчиненным духовно-
нравственному и эстетическому началу. Какое бы сча-
стье ни приносило сексуальное общение, все же «звезд-
ная вершина» любви — в духовной гармонии, сердеч-
ной близости и абсолютной незаменимости любимого
человека, тогда как в сексе замена вполне возможна.
Как бы ни были мы индивидуальны физически, все же
истинное и бесконечное разнообразие—в духе. Сек-
суальный инстинкт относительно статичен, как и всякий

инстинкт. Его можно вычислить. Любовь же вычислить
нельзя! Она индивидуальна и неповторима, как и сам че-
ловек. Не потому ли уже в древнеиндийском трактате
о любви «Камасутра» перечисляются все «технические
приемы» сексуального общения, тогда как «духовной
формулы» любви нет ни в нем, ни в других трактатах.
Ее и в принципе не может быть, так как любовь уникаль-
на. Хотя лукавый и многоопытный Овидий в своей «Нау-
ке любви» дает множество психологических со-
ветов влюбленным (как познакомиться, завоевать любовь
и сохранить ее), но в конце концов вынужден при-
знать, «что легче исчислить песок на побережье мор-
ском», чем перечесть лишь «места для любовной охо-
ты», не говоря уже обо всем остальном.

Практика «сексуальной раскованности» была теорети-
чески обоснована социологами, психологами, врачами
на Западе, видевшими в подавлении человеческой сек-
суальности источник невротизации населения, половых
извращений, проституции и т. п. Так, один из теорети-
ков «сексуальной революции», врач и психолог В. Райх
(автор книг «Сексуальная революция», «Функция оргаз-
ма»), выступил за эмансипацию сексуальных влечений
от гнета «репрессивной цивилизации». Соглашаясь с
3. Фрейдом в том, что сексуальная репрессия была
необходима для развития культуры, он вместе с тем де-
лает акцент на ее губительных для человека послед-
ствиях, усугубленных экономическим угнетением. Райх
делит историю человечества на два глобальных периода.
Первый характеризуется матриархатом, отсутствием эко-
номического, морального и сексуального угнетения, сво-
бодой «генитальной жизни в любви», добрачным сексом
и отсутствием половых извращений. Во втором периоде
происходит переход к патриархату, принудительному
браку без любви, патриархальной моногамной семье, до-
брачному аскетизму, подавлению сексуальных влечений,
экономическому угнетению. Оздоровление западного

общества Райх видит в отказе от патриархата, моногам-
ной семьи, аскетической морали, сексуальной репрес-
сии, а следовательно, в раскрепощении женщин, сек-
суальных инстинктов и особенно «оргазмной жизнен-
ной энергии».

Эти идеи «упали» на благодатную почву массовой
культуры на Западе и стали весьма популярными.
Они получили свое подкрепление в творчестве извест-
ного социолога-неофрейдиста Г. Маркузе, издавшего
в 1955 г. книгу «Эрос и цивилизация. Философское
исследование о Фрейде». Заимствуя и развивая идеи
Фрейда о репрессивном характере культуры, он усмат-
ривает в «первичной репрессии» сексуальных влечений
и «дополнительной репрессии» экономического харак-
тера («принципе производительности») причину не толь-
ко болезней, но и духовно-нравственной деградации
личности, а главное, ее активности, сведенной к подне-
вольному, отчужденному труду. Отсюда проистекают
ослабление уровня критического интеллекта, фантазии,
творческих способностей, эмоциональная ущербность,
упрощенно-потребительское отношение к миру и другим
людям. Переосмысливая античный образ Прометея,
Маркузе считает его символом «репрессивной цивили-
зации», рабского труда и человеческих страданий.

Для возрождения человека и общества Маркузе
провозглашает «Великий отказ» от всех форм угнете-
ния, начиная от сексуальной репрессии и патриархаль-
но-моногамной семьи и кончая государственным репрес-
сивным аппаратом. Поэтому социальная революция не-
возможна без «сексуальной революции», воспитания
«новой чувственности» и «нового человека» с развитым
эстетическим видением мира. Маркузе мечтает о «не-
репрессивной либидной цивилизации», в которой господ-
ствуют творческий Эрос и «принцип наслаждения»,
свобода и фантазия, любовь и красота. Снятие отчужде-
ния превращает труд из подневольной обязанности в

«творческую игру», источник радости и наслаждения.
В результате ликвидации сексуального отчуждения до-
стигается «свободное эротическое отношение к миру»,
«самосублимация сексуальности» в творческой деятель-
ности, так что либидо из угрозы культуре становится
ускорителем ее развития. Наконец, преодоление стра-
дания — основного состояния человека в «репрессивной
цивилизации» — является гуманным следствием гармони-
ческого бытия человека в условиях «либидной культу-
ры». Символом этой последней Маркузе объявляет ан-
тичные образы Орфея и Нарцисса. Как и в случае с обра-
зом Прометея, он дает свое толкование мифа о них.
«Орфический Эрос... побеждает жестокость и смерть
и несет освобождение. Его язык — песня, а его труд —
игра» '. Он служит любви и красоте, находясь в гар-
монии с собой и миром. Нарцисс также следует прин-
ципу наслаждения, испытывая удовольствие от само-
созерцания, знаменуя этим свободу от «принципа реаль-
ности». Культивирование прекрасной чувственности, эс-
тетическое видение мира, творческое самовыражение,
свобода от страдания, гармония с природой — в этом
суть орфическо-нарциссического способа бытия, соглас-
но Маркузе.

Результат распространения концепции «сексуальной
революции» оказался неожиданным для их авторов,
обернувшись вульгарно-гедонистическим истолкованием
их идей. Однако на почве потребительской культуры
и массового сознания, а также духовно-нравственной
«недостаточности» общества трудно было ожидать
иного результата. Разрыв между сексом и любовью,
«свободой в любви» и действительной свободой человека
продолжал углубляться. Подмена любви сексом, внеш-
нее общение между людьми вместо внутренней гармо-
нии, «рынок любви» вместо «храма любви» стали темой

' Marcuse H. Eros and civilization. L., 1956. P. 171.

довольно грустных размышлений известного социолога
и психолога Э. Фромма. В книге «Искусство любви»
он говорит о «разрушении любви» на Западе, что свя-
зано, по его мнению, с «отчуждением современного
человека от самого себя, других людей и от природы» '.
Он указывает на рыночные отношения, которые на За-
паде являются моделью для всех других отношений,
в том числе и любовных. Как на рынке внимание
покупателей привлекают прежде всего яркой внешней
упаковкой товара, его соответствием моде и другим
потребительским признакам, так и в общении мужчины
и женщины на первое место выступают внешняя
атрибутика, социальная роль и т. п. Так, скажем, в мужчи-
не ценятся должность, власть, деньги, а в женщине —
привлекательность, умение «подать себя», вести домаш-
нее хозяйство и т. п. Поверхностное и легковесное
отношение к любви, пишет Фромм, демонстрируется ог-
ромным количеством «ширпотребных фильмов» о сча-
стливой и несчастной любви, а также «низкопробных
песенок» о любви, из которых массовый потребитель
черпает незамысловатые сведения. Хотя публика до пре-
дела насыщена информацией «вроде бы о любви»,
мало кто имеет представление о «настоящей любви»,
не умея отличить ее от «любви фальшивой». Ныне
на Западе считается «модной» любовь, сетует Фромм,
в истоке которой — внезапно нахлынувшее чувство, эмо-
циональная спонтанность, необузданная страсть, чаще
всего исключающие ответственность, человеческую серь-
езность, духовно-нравственное родство и взаимопонима-
ние между партнерами. Несмотря на то что все горят
«страстным желанием любви», практически в обществе
потребления «почти все считается более важным, чем
любовь: успех, престиж, деньги, власть; вся энергия

Fromm E. The art of loving. N.Υ., 1962. P. 86.

22 Философия любви. Ч. 1. 337

тратится на достижение этих целей, и почти ничего не
делается, чтобы научиться искусству любви» '.

В своей последней книге «Иметь или быть?» Фромм
разоблачает стремление людей «владеть любовью на-
подобие владения всякими вещами», что особенно он
считает характерным для «законных супругов». Ведь
«брачный контракт дает каждой из сторон исключитель-
ное право на владение телом, 'чувствами и вниманием
партнера. Теперь уже нет нужды никого завоевывать...
прилагать усилия, чтобы быть привлекательным и вызы-
вать любовь, поэтому оба начинают надоедать друг
АРУгу, и в результате красота их исчезает... Теперь
вместо того, чтобы любить друг друга, они доволь-
ствуются совместным владением тем, что имеют: день-
гами, общественным положением, домом, детьми» ².
Не понимая того, что любовь нельзя «иметь», каждый
из супругов ищет причину в другом. Кто-то пытается
сменить супруга или обзавестись многочисленными лю-
бовниками, вместо того «чтобы научиться любить хотя
бы одного». «Все это не означает,— считает все-таки
Фромм,— что брак не может быть наилучшим решением
для двух любящих друг друга людей. Вся трудность
заключается не в браке, а в собственнической сущности
обоих партнеров и в конечном счете всего общества» '.
Здесь он описывает типичный случай деградации любви
в супружеских отношениях, увы, характерный не только
«для них», но и «для нас». Как нередко бывает,
молодые люди с еще незрелыми душами, поставив
штамп в паспорте о «законном браке», успокаиваются
и наивно думают, что теперь-то любовь им обеспечена,
так сказать, «по обязанности» и «раз и навсегда»,
а через некоторое время спешат в суд с заявлением
о разводе, жалуясь на «отсутствие любви».

¹ Fromm E. The art of loving. P. 6.

² Фромм Э. Иметь или быть? М., 1986. С. 75—76.

³ Там же. С. 76.

Давайте задумаемся над принятой у нас семейной
«аббревиатурой» — «мой», «моя», когда речь идет о
муже и жене, как будто у них нет ни просто имени,
ни ласкового семейного имени. Нет, это не милая дань
традиции или невинной привычке. Это — предельно точ-
ное выражение семейной психологии — психологии соб-
ственнической, ревнивой, стерегущей и надзирающей.
Мы ликвидировали частную собственность на средства
производства, оставив в неприкосновенности «частную
собственность на человека» — худший вид собственности,
культивируемый веками и тысячелетиям<