Глава 5. Зрячему в пещере слепых хуже слепого. Кавелин

Константин Дмитриевич Кавелин (1818-1885) был самым большим русским психологом. Он был гением, но с судьбой быть не понятым и не принятым веками. По крайней мере, современная русская Психология до сих пор ничего о нем не знает и не понимает его. Историки Психологии, конечно, поминают его изредка в своих работах, но сами психологи, мне кажется, вообще не читали Кавелина и даже не считали нужным его читать просто потому, что про него было однажды сказано, что он не прав. На самом деле они знали о Кавелине чуть больше, они с институтской скамьи знают, что Кавелин был противником того направления в Психологии, к которому принадлежат они. Точнее, в которое они хотят прийти.

Иными словами, вопрос о том, читать или не читать Кавелина, скрыто встает перед молодым психологом в самом начале его карьеры, а это значит, тогда, когда он только пытается стать своим в определенном сообществе - Сообществе академических психологов. А это сообщество родилось на фундаменте, в который для крепости был живьем заложен человек. В древности это называлось строительной жертвой. И жертвой этой был Константин Дмитриевич Кавелин.

Именно с ним воевали Сеченов, "Современник" и все последующие психофизиологи вплоть до нашего времени как с главой русских "субъективистов". Но по большому счету Кавелин не был сторонником Субъективной психологии, и мне до сих пор непонятно, почему именно его избрали тогда для травли.

Жизнь вообще постоянно играла с Кавелиным какие-то дикие шутки. Одной из них было то, что Кавелин считал себя позитивистом и старательно создавал у читателей впечатление, что делает "положительную науку". Мне кажется, это была лишь попытка спрятаться от преследований общественного мнения. И попытка неудачная, хотя внешне Кавелин выглядит совершенным позитивистом. И все дореволюционные историки философии так и числили его среди русских позитивистов.

Почему же спрятаться не удалось, несмотря на все старания? Слишком велика была та махина, которую он пытался спрятать. Слишком она не вмещалась в те одежки, которыми пытался ее прикрыть Константин Дмитриевич.

Его позитивизм был чисто русским. Этакий здравый смысл в науке, именуемый "положительным знанием".

После Кавелина большинство русских ученых именно так и относилось к позитивизму, - используя его язык, они отмахивались от положений собственно контовской философии. Отмахивались, как от абсурда, от недалекой французской зауми. Но Кавелин был гением, и его мозги, может, даже против его воли, пытались ухватить суть любого явления. Он, я думаю, совершенно искренне делал "положительную науку".

Но при этом, может быть, даже невольно и незаметно для самого себя, извлекал смысл даже из абсурда.

Большинство ученых субъективного направления, как вы заметили по предыдущим статьям, просто пропустили контовские нападки мимо, словно не стоящие внимания. Кавелин же походя решил их, как задачу. Это было настолько впереди возможностей понимания Науки того времени, что его никто и не понял. Ни философы-субъективисты конца девятнадцатого века, ни психологи начала коммунизма, ни современные русские наследники коммунистической психологии. Хотя я не прав. Это поняли враги, то есть русские позитивисты, во главе с физиологами. Вот они сразу почуяли, что именно Кавелина надо уничтожить.

В шестидесятые годы девятнадцатого века в России позитивизм развернул битву за захват власти в Психологии. Ее отголоски вы видели в статье Ушинского. Понаблюдав за этой возней, Кавелин пишет исследование предмета и метода психологии, а также определяет шаги, которые надо сделать, чтобы эта наука стала самостоятельной. Он издал свои размышления под заглавием "Задачи психологии" в 1872 году.

По сути, в этой работе он вел спор с позитивизмом, хотя и не поминал Конта. Какой спор?

Во-первых, надо сразу сказать, что он отвергает контовское утверждение, что самонаблюдение невозможно:

"...Путем реальных исследований мы можем знать только один ряд явлений, именно материальные факты; другой же ряд- соответствующие им явления психические- остается недоступным для реального исследования, вследствие чего, как бы мы глубоко ни изучили физиологию и патологию мозговой и нервной системы, мы бы не только не узнали, но и не подозревали бы происходящих в ней психических явлений, если б они не были для нас доступны другим путем,- посредством психического наблюдения" (Кавелин, с. 433).

В этом небольшом рассуждении Кавелин нашел понятие, за которое можно многое отдать. Для любого здравомыслящего человека очевидно, что самонаблюдение, несмотря на все доказательства его невозможности, все-таки есть. Я обладаю такой способностью, и сколько бы мне не доказывали ее невозможность, я же себя наблюдаю!.. Из-за этой очевидности самонаблюдения большинство психологов-субъективистов просто пропускали нападки Конта на самонаблюдение как явную глупость. Но Кавелин нашел то, что позволяет доказать ошибочность этих нападок. А именно.

Конт, вроде бы, прав, утверждая, что когда мы совершаем самонаблюдение, пытаясь наблюдать некое Я в себе, наблюдатель и наблюдаемое раздваиваются и начинают ускользать от нас. Мы как бы оказываемся внутри парадокса вроде апорий Зенона, доказывавшего, что движение невозможно. И действительно, если следовать его, как сейчас говорят, дискретной логике, то все так запутывается, что проще махнуть на спор рукой и сказать: пусть будет по-твоему! Нет никакого движения. Но это же очевидная глупость. Мы все знаем, что движение есть, но не в состоянии отстоять свое знание. И остается сделать только одно, как и сделал слушавший Зенона мудрец: признать, что слова не справляются, замолчать и начать ходить перед спорщиком.

Конт умудрился создать такую же апорию, но только в отношении самонаблюдения. Предложенный им способ говорить о самонаблюдении создает иллюзию доказательности и логичности. Но это только в рамках философской логики рассуждений. Чтобы решить апорию Конта, надо или замолчать и начать самонаблюдение, или выйти из того языка, в котором он строит свои доказательства. Первое ничего не доказывает философу, потому что он занят не самонаблюдением, а философией, то есть способами вести рассуждения о самонаблюдении. Второе же очень трудно и редко кому доступно. Но Кавелин сумел найти этот иной язык.

Всмотритесь в это его простое и даже не остающееся в памяти: "мы бы не только не узнали, но и не подозревали бы происходящих в ней психических явлений".

Все, что касается в этой формуле "узнать", - это философия, точнее, гносеология или наука познания. Иначе, именно то место, где рождаются апории или непонимание. Но вот "подозрения" эти - это не наука, это вообще из другого мира. Это вещь бытовая. "Подозрения" - это донаучное знание, то есть то, с чем ученый приходит в науку или начинает новое исследование. По сути, это подозрение совсем не подозрение, а знание, которое не проверено научно.

Вот я начинаю разговор о самопознании и, без тени сомнения, заявляю, что самопознание делается с помощью самонаблюдения. Почему я в этом не сомневаюсь? Да потому, что я это уже делал. И можно сказать, всю жизнь. Сомнения же появляются только после того, как на сцену выходит философ, весь в белых перчатках, и говорит: а позвольте-ка вам, батенька, запятую поставить! Гносеологически ваше самонаблюдение несостоятельно, потому что оно вообще невозможно!

Но как он пришел к такому утверждению? Как он вообще мог начать говорить на эту тему? Для этого в самом начале у него должно было быть некое подозрение, что самонаблюдение существует и о нем можно говорить. А где жило это "подозрение"! И где он нашел доказательства его отсутствия или невозможности?

Да заглянул в себя туда, где у него имеется его собственная способность к самонаблюдению, пригляделся к ней, так сказать, понаблюдал за собой и пришел к выводу, что такой способности у него нет!..

Но без изначального знания о том, как наблюдать себя, хуже того, без изначального умения, без имеющейся действующей способности наблюдать себя философ не смог бы даже поставить вопрос о самонаблюдении. Просто потому, что он не пришел бы ему в голову... А если бы его ему в голову принесли другие, он бы не понял, о чем идет речь, и пропустил бы эти "пустые разговоры" мимо, как мы и пропускаем мимо множество вещей, не имеющих к нам отношения. Раз Конт затеял возню с самонаблюдением, значит, оно к нему отношение имело, и имело очень сильно.

Но чтобы это стало очевидно, нужно было иметь достаточную широту ума для перехода с научного сленга на язык действительности. Иными словами, нужно было перестать болтать о науке и начать просто жить. Просто жить наукой.

Не думаю, что Кавелина травили за эту находку. Ее, скорее всего, никто из позитивистов и революционных демократов не заметил. Их такие мелочи, как действительное познание мира, не интересовали. Травили его примерно за такие мысли:

"Все психологические исследования нашего времени, имеющие научное достоинство, ограничиваются разъяснением физиологических условий психической жизни. Устройство и отправления органов внешних чувств, физические ощущения тела, доходящие до сознания помимо органов внешних чувств, устройство и отправления нервной и мозговой систем- вот что в наше время исключительно занимает исследователей.

Ученые заслуги их бесспорны. Они подготовляют богатый материал для психологии, но назвать их исследователями психической жизни нельзя.

Мозг и нервы составляют только ее физическое условие; внешние впечатления и внутренние ощущения тела только возбуждают психическую деятельность; но в чем состоит эта жизнь, какие законы этой деятельности- вот чем современная наука мало интересуется, тогда как для психологии имеет величайшую важность не физиологическая сторона психических отправлений сама по себе, а соответствие между физиологическими и психическими явлениями. Такое соответствие, несомненно, существует, и со временем наука, конечно, его откроет и объяснит.

Но для этого необходимо изучение не одних физиологических, а также и психических фактов; к сожалению, на последние теперь мало обращают внимания. Как мы уже заметили, обыкновенная тема и предпосылка всех психологических работ нашего времени состоит в объяснении психических явлений из деятельности нервов и мозга. Такое направление отрицает психологию в принципе" (Там же, т. 3, с. 382).

Сегодня то, что я использую подобные мысли Кавелина, для профессионала выглядит странно: зачем говорить очевидное и всем понятное! И я даже допускаю, что кто-то из его сегодняшних противников незаметно для себя пробурчал: Ну и что? Ничего нового он мне не сказал... Ну, была такая психофизиологическая крайность в психологии в конце девятнадцатого века, сколько можно тыкать этим в глаза?! Современная психология давно ее преодолела!

Вы только вслушайтесь в это! Позвольте себе услышать, что стоит за таким возражением. Ведь оно означает, что современная Психологическая наука, преодолевшая крайности психофизиологии, стоит на позициях очень близких к тому, что говорит Кавелин. Позиции эти за последнее столетие стали гораздо умереннее, чем во времена первоначального накопления научного капитала, и все больше в современной Психологии появляется работ, которые можно считать собственно психологическими. Собственно психологическими в Кавелинском, а не в Сеченовском смысле. Более того, Кавелин даже как бы уже отстает от современного понимания психологии. Все-таки сто тридцать лет прошло, срок не малый! И это хорошо. Наука должна развиваться и идти все дальше.

Беда вот только в том, что современные стандартные учебники психологии по-прежнему называют своим отцом Сеченова, а Кавелина поминают лишь как его неудачного противника. И это после того, как сама эта современная Психология, скрипя зубами и упираясь всеми своими ложноножками, все-таки целый век развивалась именно по тому пути, который наметил для нее в "Задачах психологии" Константин Кавелин. И наметил чуть не за десятилетие до той даты, которую современная Психология считает официальным годом своего рождения как науки. Я имею в виду создание Вундтом первой психологической лаборатории.

Вспомните, вспомните историю психологии. Эта наука рождалась как основа философии, призванная снабжать ее фактами действительных наблюдений над духовной природой человека. К середине девятнадцатого века она сложилась как полностью самостоятельная наука. Но тут, как запоздалая инерция Великой французской революции, на Психологию начинается нападение революционно-демократического Позитивизма, по времени совпадающее с последней французской революцией - болезненно поразившей умы современников Парижской коммуной. Франция после этого кровопускания успокаивается в буржуазной идиллии. Но его призрак остается бродить по Европе и Науке еще на целый век. А уж первые полвека коммунары творят в Науке просто коммунистический террор, пока Коммунизм не побеждает в России и не обращает свой безумный взор одержимого на самих ученых.

Террор однажды исчерпывает себя, и ослабленное им, как кровопусканием, общество переходит от лихорадочного перевозбуждения в анемичную спячку. В этом смысле коммунары и революционные демократы в обществе и позитивисты и марксисты в науке действуют подобно пиявкам при лихорадке. Так и произошло с Россией, Европой и Наукой. Мы точно знаем, что Коммунизм был временем застоя в России и русской Науке, по крайней мере, в русской Психологии. Несколько первых десятилетий двадцатого века очумелые от победы Коммунизма марксисты и материалисты пытались насаждать в Психологии физиологические методы. Создавали всевозможные рефлектологии и рефлексологии. Но уже очень скоро больной начал засыпать, и бормотанье стало не более внятным, чем у правящего страной Брежнева, который был идеальным выразителем психического состояния русского общества.

Конечно, внутри этого все время жило какое-то стремление очнуться от дурмана. И мысль искала выход для творчества. Уже в двадцатых годах начинается поиск чего-то нового, в частности, рождается культурно-историческая теория. Ну а вторая половина прошлого века просто вся целиком занята поиском собственного предмета психологии, в результате чего рождается множество специальных психологических дисциплин. Все было за этот долгий срок спячки.

Не было только одного - открытого пересмотра основ, пересмотра того самого принципа, который был заложен в основу научной психологии, и который, по словам Кавелина, "отрицает психологию" в психологии. Современная русская Психология - это наука без оснований, без корня, которая к тому же делает вид, что не замечает этого. Наверное, наша Психология все еще "со сна"...

В "Задачах психологии" Кавелин в действительности не создавал программы для построения Психологии.

По сути, он просто описал то, как, на его взгляд, должна и будет развиваться эта наука. И она развивалась и развивается по его плану, частично его уже выполнив. Но это не все, потому что среди задач психологии, которые можно назвать общими, Кавелин рассмотрел еще одну, только еще встающую перед современной психологией. Это создание культурно-исторической психологии.

Конечно, попытки создать ее делались и в тридцатые годы в школе Выготского, Лурии и Леонтьева, и в последние десятилетия с появлением работ американского ученика Лурии Майкла Коула. Однако это направление до сих пор не завоевало даже действительно уважаемого места среди прочих направлений в современной Психологии. Оно пока побирается на задворках большой Науки. Почему?

Потому что оно тоже не имеет собственных психологических оснований. Как культурно-историческая теория эта психология рождалась из Марксизма, а не из собственного предмета психологии. Собственный же предмет эти "великие" советские ученые исследовать избегали, потому что он был заявлен их общим врагом - Константином Кавелиным.

Не слишком ли я резок к этим почти культовым фигурам современной русской психологии? Все-таки они были лучшее, что имела советская Психология. Лучшее, но не потому, что так уж хороши, а потому, быть может, что на их фоне было отчетливо видно, какие же подлецы вокруг...

Да, этими учеными немало сделано для развития психологии как учения, но еще больше для Психологии как сообщества. И то, что они были людьми Сообщества, коммунарами, можно увидеть множеством способов. Например, почитав их биографии, рассказывающие, как они восторженно служили режиму. Тот же Лурия, к примеру, с середины двадцатых годов сотрудничал с прокуратурой - той прокуратурой, которая вырезала русские мозги и русские души. И создавал не что-нибудь, а первый в мире детектор лжи.

Наверное, чтобы врагам не удалось избежать революционного возмездия.

Но это история, которую ученый может и не знать. Ее же где-то искать надо! Ну а такой простой прием, доступный любому ученому: просто поглядеть, есть ли в работах "отцов" культурно-исторической теории - Выготского, Лурии или Леонтьева хоть одна ссылка на Кавелина вообще?! Я уж не говорю хоть о едином знаке признания его заслуг перед психологией! Эх, да что говорить! Только душу травить!

Если вы приглядитесь к работам Выготского, то со всей очевидностью заметите страстное желание подсадить новую русскую психологию на корни европейской психологии и философии и тщательное избегание собственно русских корней. Кроме физиологических, конечно. Вся эта команда Корниловских птенцов, захватившая в 1924 году Институт экспериментальной психологии Челпанова, пришла делать революцию в Психологии. Они безжалостно выкидывали собственно русское и делали из него марксистское до конца своих жизней.

Естественно, в их построениях не могло быть места ни одному из русских философов и уж тем более Кавелину.

Но вот беда и шутка истории: Кавелин-то не строил своей школы и не собирал единомышленников. Он просто описывал то, что видел, а видел он очень ясно. А когда ты ясно видишь какой-то предмет, то ты описываешь действительность. И если так сложилось, что ты при этом пытался описать основания какой-то науки, то ты и описал действительные основания!

И теперь все те, кто сделает вид, что тебя не было, вместе с тобой выкинут и действительные основания твоей науки. В данном же случае - своей науки. Культурно-исторической психологии. Чего же удивляться, что эта наука до сих пор болтается на задворках и побирается объедками с чужого стола!

О культурно-исторической психологии Кавелина я довольно подробно писал во "Введении в общую культурно-историческую психологию". Поэтому я не буду останавливаться на ней сейчас. Я лишь хочу показать, как она родилась.

Кавелин был утонченным мыслителем. Там, где большинство других ученых видели лишь нонсенс и явную глупость, как в возражении Конта против самонаблюдения, и предпочитали сделать вид, что не заметили неприличной выходки плохо воспитанного наглеца, Кавелин с наслаждением искал опору для мысли:

Конт говорит, что мы не можем наблюдать собственный дух, движения и действия собственной души.

Глупость, мы можем. Можем прямым самонаблюдением. Но если допустить, что Конт прав, неужели, кроме естественных наук и логики, у нас действительно нет иных средств для изучения своей души ? Неужели Психология как наука действительно невозможна?

Читая те рассуждения Кавелина, которые я привожу ниже, обратите осознанное внимание на то, что уже полтора века назад исследователи, развивавшие Субъективную психологию, знали все те возражения против самонаблюдения, которые приводят современные психологи. Знали и шли за них, видя там возможности для исследования. В то время как современная психология, видя те же самые слабости метода самонаблюдения, предпочитает их использовать как оправдание для отказа от этих исследований и всего метода.

"Психология как положительная, точная наука невозможна!

Эту мысль разделяет огромное большинство образованных людей, даже не принадлежащих, по своим взглядам, к числу материалистов. Психические явления, думают они, не имея реального характера, доступны только для самонаблюдения. Что происходит в нашей душе, закрыто для внешних чувств и открывается только нашему сознанию, внутреннему, психическому зрению.

Если бы это было так, если бы одно только сознание установля-ло и определяло психические факты, то нечего было бы и думать о положительном, точном их исследовании. Каждый производит внутренние наблюдения над собою по-своему; допустив, что для поверки их нет всеобщего, объективного мерила, надо согласиться, что психология как наука действительно невозможна.

Но такой взгляд вдвойне ошибочен. Психические и реальные явления стоят на одной почве, и нетрудно доказать, что первые так же доступны для внешних чувств, как последние, а последние столько же зависят от самонаблюдения, сколько и первые" (Кавелин, т. 3, с. 400-401).

Мысль о том, что естественнонаучное наблюдение зависит от наблюдателя, как вы знаете, стала понятна современной науке только в середине прошлого века с развитием современной физики. Заявить это на век раньше Кавелин мог только в том случае, если действительно в этот миг созерцал действительность. И тем внимательнее нужно отнестись ко второй части его рассуждения: Психические явления так же доступны внешнему наблюдению, как ему доступны явления "реальные". Слово "реальные" тут использовано Кавелиным в исходном латинском значении этого слова - вещественные. Иначе говоря, "реальное знание" - это знание вещей. Как же возможно такое наблюдение?

"На чем основано наше непоколебимое доверие к реальному знанию, которое мы только и признаем за положительное, точное?

Мы знаем только впечатления, получаемые от внешнего мира, а эти впечатления, как мы видели, вполне психического свойства, то есть доступны только для внутреннего наблюдения. Было время, когда люди, по тем же самым причинам, по которым мы теперь считаем невозможным положительное изучение психических явлений, отрицали возможность положительного исследования реальных фактов и усомнились в самом существовании внешнего мира.

Мы не знаем внешнего мира помимо впечатлений, которые он производит в нас через внешние наши чувства, но эти впечатления упорным трудом поколений очищены от посторонних примесей и получили ту степень объективности, какая составляет непременное условие и основание положительного знания. Кто думает, что мы изучаем и исследуем реальный, внешний мир, каков он сам по себе, тот очень ошибается. Наше знание этого мира есть только знание получаемых от него впечатлений.

Это знание не есть мечта или призрак потому только, что один и тот же предмет или явление постоянно производят в нас одни и те же впечатления. <...>

Стало быть, положительное изучение так называемых реальных предметов и явлений улетучивается при ближайшей поверке в психические действия над психическими фактами" (Там же, с. 401-402).

В сущности, здесь Кавелин говорит о том, что уверенность естественных наук, что они открыли и присвоили себе какой-то особенно достоверный метод познания действительности, является лишь самоуверенностью.

Все одинаково шатко и зыбко во всех науках, когда мы задумываемся об их инструментах познания. Из этого следует, что всем наукам, начиная с психологии, следует пересмотреть свое отношение к познанию как к психической способности тех, кто познает.

Охамелые от сытости Науки - я пишу здесь это слово с большой буквы, чтобы показать, что говорю о Научных сообществах, - конечно, могут отмахнуться от такого требования. Но они и раньше отмахивались.

Зачем им думать о познании, да и вообще, зачем им думать?! У них все решено, они прекрасно кормятся от общественной кормушки, и знают, что нужно не думать, а бороться и делить добычу.

Но сейчас в России, когда Наука выкинута из числа правящих сообществ, а ее место снова заняла Религия, голодный ученый может и позволить себе задуматься, что же он делает и ради чего живет. И сколько можно врать самому себе и другим, продавая гнилой товар под видом научных открытий. Сейчас в России может родиться настоящая наука, потому что настоящими учеными были только те, кто посвящал себя поиску истины, а не зарабатыванию на жизнь "интеллектуальным трудом".

И если найдется такой человек, который действительно хочет создать научную психологию (или любую другую науку), он не волен будет не задаться вопросом: а зачем это ему? И если ответ будет: чтобы познать мир, - или: чтобы открыть истину, то есть понять, каков в действительности этот мир, - он вынужден будет задуматься о том, как он познает. А как только он поймет, что главным инструментом познания является не научный метод, а его собственная познающая способность, то станет возможен и следующий вопрос: если у меня есть врожденная способность к познанию, то совершенна ли она? А если несовершенна, то нельзя ли ее улучшить?

И тогда это его подготовительное исследование самого себя позволит ему расслышать и то, что говорит Константин Кавелин, потому что он дает самое исходное описание этой нашей познавательной способности.

И первая мысль этого описания такова: наша познающая способность всегда одинакова, в какой бы метод исследования мы ее не вкладывали - естественнонаучный или психологический. И это исходит из того, что действительные инструменты познания лежат глубже того места, где работают методы. Они лежат "за слоем впечатлений", методы же лишь доставляют сюда материал для познания.

Следующая же мысль, которая рождается из такого допущения, требует приравнять качество познания, совершаемого естественнонаучным методом, к качеству познания методом психическим. Материал, безусловно, разный, но качество, - качество! - познания одинаково, и зависит только от твоей способности, дара, таланта...

Следующее движение, которое совершает мысль Кавелина, так просто и естественно, что невольно хочется издеваться над Наукой, по крайней мере той, что отбирала психологию у психологов в девятнадцатом веке.

Так и выскакивает: дальше не для простых физиологических умов, не для продольно-поперечно-поступательных конкретных ученых. Тут, мол, начинаются философские сложности, которые конкретный ученый должен пропустить, отработанно поморщась. Ему-то зачем, у него же и так все хорошо и сытно!

В общем, дальше для тех, кто действительно хочет быть ученым, а не занимать место в одном из научных сообществ. Дальше Кавелин говорит о том, что мысль материальна и в силу этого воплотима в вещи и доступна такому же прямому наблюдению, как все остальные "реальности". Но "философичность" этого утверждения - в содержащейся в нем возможности философского допущения. А именно, в возможности допустить, что раз мысль может воплощаться в вещь, то у нее есть какая-то "реальность" в смысле вещественности. А то, что мы этого не понимаем, означает лишь повседневную привычку к подобным превращениям.

Оно ведь и действительно так: каждый день мы своими руками помогаем собственным мыслям стать вещами да еще и едим собственные задумки на завтрак, обед и ужин. И при этом привычная инерция ума не позволяет даже задать себе вопрос: как это вообще возможно, что задуманное стадо вещью? И нет ли посередине - между мной и ею - чего-то, что имело переходный уровень материальности. Иначе говоря, что было еще достаточно идеально, чтобы я мог это создать, но уже настолько материально, чтобы мои руки могли заполнить его веществом и так сделать вещью.

Природа современного естественника имеет два полюса: совершенной вещественности и совершенной идеальности. При этом то, что он исследует, совершенно вещественно, а вот в голове у него полный идеализм. Но ведь это не ученый, это технолог, техник, исполнитель, не способный думать. А если задуматься, как полагается настоящему ученому? Если хотя бы задаться вопросом о возможности того, что природа едина и между идеализмом и материализмом не политическая война или классовые различия, а целая лестница все утончающихся ступеней духовного единства. И человек, его душа и сознание одна из этих ступеней, соединяющих Дух и Материю в единый Мир...

Итак, что касается "психических действий над психическими фактами", "мы видели, что они не только совершаются в душе, но принимают также деятельное участие в реальных предметах и явлениях, выражаются в них, приурочиваются к ним, приводят их в тысячи новых сочетаний. Это более или менее заметно на всех созданиях человеческих рук - этой второй природе, воздвигаемой человеком над той, которая живет помимо его действия и вмешательства, а также и на тех изменениях, которым подвергается человеческое тело под влиянием психической жизни.

В обоих случаях мысль, чувства, деятельность человека обнаруживаются и становятся доступными для внешних чувств. Только благодаря такому обнаружению психической жизни во внешних предметах и явлениях становится возможным, наряду со знанием природы, и положительное знание духовной стороны человека. Только на основании внешних проявлений психической жизни мы можем говорить о праве, об искусстве, о философии, о науке, о религии, о политике, об истории и так далее.

Будь мы ограничены одним самонаблюдением, мы бы ничего не знали о психическом мире, кроме тех его явлений, которые происходят в нашей душе и открываются нашему сознанию; но человек рано стал замечать обнаружение души, внешние следы ее жизни и деятельности; над ними ему пришлось точно так же упорно и долго работать, прежде чем они могли послужить прочным основанием науки.

Подобно внешним впечатлениям материального мира, и их пришлось сперва установить и определить точным образом в их объективной действительности, очистить от посторонних примесей, от произвольных толкований, от искажений времени, от умышленных и неумышленных ошибок тех, которые их передавали или толковали.

Как в науках о природе большое и видное место занимают способы точного наблюдения предметов и явлений, точно так же и в науках о человеке критика источников, то есть психических следов во внешних предметах и явлениях, играет первостепенную роль и составляет основание, без которого наука о духовной стороне человека невозможна.

Из сказанного видно, что психические факты совсем не так шатки и недоступны для положительного изучения, как многие думают, и что так называемые положительные, точные науки не имеют в этом отношении никакого преимущества перед науками о психической стороне человека" (Там же, с. 402-403).

Далее начинается собственно культурно-историческая психология Кавелина. Я не хочу ее пересказывать, тем более, что я писал о ней в другой книге. Смысл ее сводится к тому, что мы можем изучать душу человека по тем вещам и явлениям, которые можно назвать творениями человеческого духа. Иначе говоря, изучая культуру разных народов в разные времена, мы изучаем не что иное, как психологию народов, а через нее и психологию вообще. Заметьте, идея Психологии народов заявлена Вундтом всего за несколько лет до этого, но на деле до нее еще тридцать лет!

Все сказанное о Константине Дмитриевиче Кавелине чрезвычайно важно для русской психологической науки. По большому счету именно он был ее создателем, и когда-нибудь блудное дитя отдаст дань уважения своему отцу. Однако лично меня гораздо больше занимает еще одно прозрение Кавелина, которое, пожалуй, адресовано не психологам, хотя оно, в философском смысле, является оправданием психологии:

"Эпохи, подобные теперешней, не раз уже бывали в истории и каждый раз обращали мысль на внутренний, психический мир. Оно и понятно. Из этого мира вытекают, расходясь в разные стороны, и положительное знание с его методом, и неотразимые требования индивидуального начала и нравственной личности. Без психической жизни нет науки, нет и личности.

Знание возникает из человека, в нем и для него существует. Внешний мир и его явления, пройдя через психическую среду, получают для нас другой вид, и только в этом виде делаются нашим достоянием. Итак, если из нас выходят два различные направления, то в нас же должна заключаться и причина их различия, которая может быть разъяснена только изучением нас самих, нашей психической жизни. Оттого, что мы ее плохо знаем и представляем себе иначе, чем она есть в действительности, разошлись так далеко современные воззрения с требованиями и условиями нравственной личности.

Уже Сократ искал истины в духе, в самосознании. Позднее стоики видели в духе точку опоры против печальнейшей действительности. Они как будто предчувствовали искупление и обновление мира, которое совершилось учением о тщете сокровищ сердца.

В XVII-м веке, когда выжившая из ума схоластика завела ум в омут нелепостей, выход был найден психологическими исследованиями Локка. В XVIII-м веке видим то же самое: критическими исследованиями психических процессов Кант вывел на новую дорогу мысль, запутавшуюся в философской догматике.

Так, сбившись с пути и потеряв руководящую нить, человек всегда обращался к самому себе и в изучении психической жизни искал разгадки задач, по-видимому неразрешимых, которые тревожили его ум и совесть и делали дальнейшее развитие невозможным. Теперь, когда мысль снова попала в какой-то заколдованный круг, из которого как будто нет выхода, вывести из него на свет божий может опять-таки только психология" (Там же, с 388).