Дискуссия эмпиризма и рационализма
Дискуссия об источниках знания было одной из главных тем в философии рассматриваемого периода. Формируются два направления – эмпиризм и рационализм. Эмпиризм (от греческого слова «опыт»), или сенсуализм (от латинского слова «чувства») считает единственным источником знания чувственный опыт – ощущения и восприятия человека. Его главными представителями были британские философы Ф.Бэкон (1561-1626), Т.Гоббс (1588-1679) и Дж.Локк (1632-1704).
«Ничего нет в разуме, чего прежде не было бы в чувствах» - таков основной постулат сенсуалистов. Сознание человека от природы – «чистая доска» (tabularasa), то есть оно есть, но в нем ничего нет. Нет никаких врожденных идей, или самоочевидных истин. Эта доска начинает заполняться по мере накопления опыта. Мышление лишь обобщает чувственный опыт. Главный метод логического мышления – индукция, умозаключения от частного к общему. Бэкон критиковал дедуктивную логику Аристотеля и схоластов. Дедукция движется от общего к частному. На этом пути мы не узнаем ничего нового, мы можем лишь конкретизировать общие положения. Бэкон пропагандировал опытно-индуктивный метод познания природы.
Локк считал, что все операции интеллекта сводятся к сравнению, ассоциации и абстракции. Локку принадлежит классическая теория абстракции, которая объясняла происхождение общих абстрактных понятий. Возьмем в качестве примера понятие дерева вообще. Для того, чтобы получить такое понятие, мы должны сравнить различные деревья и выделить те признаки, которые являются для них общими, отбросив те, которыми они отличаются друг от друга.
Рационалисты[2] обращали внимание на очевидные слабости такой позиции. Во-первых, чувственный опыт беспорядочен и не позволяет отделить существенные свойства вещей от случайных. Сравнивая, к примеру, всех людей, мы можем выделить их общие свойства: разум, членораздельная речь, отсутствие хвоста и т.д. Все ли они являются существенными? Опыт не даст ответа на этот вопрос.
Индукция, в отличие от дедукции, привязана к опыту, и в этом ее плюс. Но она не дает необходимых заключений. Индукция часто является неполной: изучаем не все предметы определенного класса, а заключение делаем обо всех. Неполная индукция чревата поспешными обобщениями. Классический пример логиков: «Все лебеди белые». Европейцы были уверены в этом, пока не побывали в Австралии. К этому можно добавить, что законы теоретической науки вообще не являются индуктивным обобщением опыта. Эти законы касаются идеализированных объектов и идеализированных ситуаций. Вспомним объекты геометрии: точки, не имеющие размеров, прямые, не имеющие толщины. Не является обобщением опыта, к примеру, первый закон механики («закон инерции»): ситуацию, при которой на тело не будет действовать никакая сила, вообще невозможно создать в опыте. Формулировка этого закона, как показал А.Эйнштейн, была результатом мысленного эксперимента с идеализированными объектами. Галилей сталкивал тележку с наклонной плоскости. Она проезжала какой-то путь и останавливалась. Если смазать колеса, придать ей аэродинамичную форму, путь удлинится. Но тележка все равно остановится. Дальше начинается мысленный эксперимент: что будет, если трение и сопротивление воздуха равны нулю? Ответом является формулировка известного закона, сначала в качестве проверяемой гипотезы.
Кроме того, в классической теории абстракции можно обнаружить элементарный логический круг. Для того, чтобы описанным выше способом получить понятие дерева, нужно заранее знать, что является деревом, а что нет. Ведь мы должны сравнить между собой разные виды деревьев. Представьте себе, что таким образом мы хотим получить какое-нибудь понятие из области социальных наук, например, «демократическое государство». Вроде бы нужно просто сравнить все демократические государства и посмотреть, что у них общего. Но сначала нам нужно составить список тех стран, которые мы включим в сравнение. Это значит, что до того, как мы сформулируем понятие, мы уже должны решить, какие страны под него подпадают, какие являются демократическими. От этого первоначального списка и будет зависеть содержание понятия, которое мы получим в конце.
Идеи классического рационализма формулировали Р.Декарт, Б.Спиноза (1632-1677) и Г.Лейбниц (1646-1716). Рационалисты представляли себе путь познания принципиально иным образом. Знание начинается с неких самоочевидных идей разума – аксиом, или врожденных идей. Это то, в чем не может сомневаться человек, имеющий нормальный разум. Таковы, например, аксиомы евклидовой геометрии[3]. Остальное знание выводится из них путем строгой дедукции (от общего к частному). Ясность и отчетливость представлений разума была для Декарта критерием истины. Не случайно то, что двое из трех крупнейших представителей рационализма Нового времени – Декарт и Лейбниц - были выдающимися математиками. В рационализме именно математическое познание берется за образец.
Реализацией этих принципов было знаменитое рассуждение Декарта, о котором мы уже упоминали. Разум должен пересмотреть все собственные представления и найти среди них нечто несомненное, с чего можно начинать строить систему научного знания. Можно сомневаться в существовании внешнего мира, собственного тела. Невозможно сомневаться только в существовании своего мышления. «Cogitoergosum» (я мыслю, следовательно, я существую») – таково, по Декарту, первое достоверное положение разума. Правда, из этого положения трудно вывести что-либо о внешнем мире. Поэтому Декарт начинает с начала. Он утверждает, что самым ясным представлением разума является идея Бога – всесовершеннейшего существа. А такое существо не может быть обманщиком. Поэтому, если он внушает нам, что внешний мир существует, то это так и есть. Таким путем доказывается объективное существование внешнего мира.
Именно в рационализме уделялось большее внимание разработке идеального языка науки и философии. Представители сенсуализма также считали существующие языки несовершенными – ведь они создавались не мудрыми философами, а толпой. Поэтому логично рассматривать их как препятствие на пути познания. Выше уже говорилось, что наша способность познавать истину казалась философам этой эпохи не нуждающейся в доказательствах. Непонятно было, скорее, откуда у людей столько заблуждений. Одним из источников заблуждений и сенсуалисты, и рационалисты называли язык. И те, и другие много рассуждали о средствах исправить несовершенство языков. Самым радикальным из них было бы создание специального языка науки и философии. Самым последовательным пропагандистом этой идет был Лейбниц.
Идеальный язык, считал он, должен быть аналитичен. Нужно разложить все наши понятия на простые составляющие и выделить исходный уровень первичных смыслов. Сложные понятия представить как комбинацию простых. Кроме того, все понятия должны получить числовые обозначения. Такой язык стал бы совершенным алфавитом человеческих мыслей. Любая проблема превратилась бы в нем в проблему подсчета, т.е. в технически разрешимую. Прекратились бы споры (в том числе философские и религиозные). В случае их возникновения ученые подходили бы к своим счетным устройствам и говорили: «Посчитаем!». Лейбниц всерьез предлагал ученым и философам лет на пять оставить все прочие занятия и сосредоточить усилия на создании идеального языка. После этого никаких препятствий для развития науки больше не осталось бы.
Между тем, с понятием идеального языка связаны два принципиальных парадокса. Во-первых, его создание задумывалось как предварительное средство расчистить дорогу познанию. Но для того, чтобы его создать, природу нужно уже познать. Иначе мы даже не сможем определить, насколько идеален наш язык, насколько он соответствует действительности. Во-вторых, создавать его можно либо на основе естественного (одного или нескольких) языка, либо нет. В первом случае недостатки естественного языка проникнут и в идеальный. А во втором – идеальный язык будет ни для кого непонятен.
Критики рационализма (в частности, Локк) прежде всего подвергали сомнению существование врожденных идей и самоочевидных истин вообще. Нет таких идей, относительно которых согласны все живущие на Земле люди, включая дикарей, считает Локк. Лейбниц заменил самоочевидные истины на логические. Но проблема в том, что логические истины являются тавтологиями – они всегда истинны. Но то, что всегда истинно, ничего не сообщает нам об окружающем мире и не устраняет никакой познавательной неопределенности. С точки зрения современной теории информации это значит, что логические истины не несут никакой информации. Вряд ли кого-то, кого интересует, идет ли на улице дождь, удовлетворит логически безупречный ответ: «Или идет, или нет». Хотя такой ответ будет истинен в любом случае.
Кроме того, уже говорилось о тупиках дедукции. Логическая строгость и необходимость является ее плюсом. Но дедукция действительно, как писал Бэкон, не несет нового знания. Мы лишь конкретизируем некие общие истины. Из того, что все люди смертны, а Сократ – человек, выведем, что смертен и он. Но это действительно содержалось в посылках до всякого вывода.
Таким образом, оба спорящих направления были по-своему тупиковыми и не могли объяснить взаимодействие чувственности и разума в ходе познания мира. Да и идея отсутствия границ разумного познания была подвергнута сомнению уже в XVIII в. Скептическая нота была внесена в теорию познания такими философами, как Д.Юм (1711-1776) и И.Кант (1724-1804).
Юм – продолжатель линии сенсуализма и эмпиризма. Но он выявляет ее слабости. Если ощущения – единственный источник знаний о мире, то мы не можем знать их причину, источник. Поэтому существование внешнего мира невозможно доказать. Мы считаем, что ощущения вызываются в нас воздействием предметов, существующих независимо от нас в объективном мире. Но это утверждение не может подтверждено с помощью ощущений. Чтобы сделать это, нам пришлось бы выскочить из собственного тела и посмотреть на него извне. Поэтому, как доказывает Юм, в данном случае речь идет не о достоверном знании, а об убеждении, основанном на привычке и вере. Не могут быть основаны на опыте и утверждения о причинной связи. Невозможно увидеть, как одно событие порождает другое. В опыте можно наблюдать только, что одно событие происходит после другого. Но такое следование не означает, что одно событие порождает другое. Люди рассуждают по принципу «После этого, значит, по причине этого» (Posthocergopropterhoc). Но это логическая ошибка. А ведь утверждения о причинных связях составляют существенную часть научного знания.
Кант пытался в своей теории познания достичь синтеза сенсуализма и рационализма. Всякое знание, с его точки зрения, происходит из опыта, но им не ограничивается. Опыт дает материал знания, который обрабатывается присущими человеческому сознанию априорными (доопытными) формами чувственности и рассудка. Априорные формы чувственности – это пространство и время: человеческое сознание устроено так, что воспринимает все в пространстве и во времени. Априорные формы рассудка – это основные категории нашего мышления, к примеру, причина и следствие, необходимость и случайность. Кант согласен с Юмом: понятие причины не вывести из опыта. Потребность искать причины до всякого опыта существует в нашем разуме как некий априорный план.
Эти категории дают знание, по Канту, пока они применяются в границах опыта. Например, пока мы рассуждаем о причинах конкретных явлений. Достоверное знание возможно в математике и естествознании. Но умозрительная философия – метафизика – пытается применить категории за пределами нашего опыта, даже возможного. Например, она пытается рассуждать о первопричине всех явлений. Никакое достоверное знание здесь, считает философ, невозможно. Стремясь рассуждать о мире в целом, о Боге, о душе, метафизика безнадежно запутывается в противоречиях. Она невозможна в качестве науки. Человек, таким образом, оказывается перед лицом принципиальной неизвестности относительно самого главного. И решать, как жить, нужно в условиях недостатка знаний. Что и делает, по Канту, практический разум. Таким образом, познание мира имеет границы. Кант ставит под вопрос надежды сциентистов основать мораль на достоверном научном знании[4].
Кант противопоставлял «вещи-в-себе» и явления. Вещь-в-себе – это вещь, как она существует сама по себе, какова она «на самом деле». Явление – это то, как она проявляет себя во взаимодействии с нами, с нашими априорными формами чувственности и рассудка. Кант был уверен, что мы познаем лишь мир явлений. Каковы вещи-в-себе мы не знаем и знать не можем. Утверждения о вещах-в-себе выходят за границы опыта и не могут быть проверены. Забегая вперед, скажем, что кантовская проблема приобрела конкретно-научное содержание в современной физике элементарных частиц. Чтобы изучать частицы, мы должны воздействовать на них, например, разгонять до скоростей, близких к скорости света. То есть мы познаем, каковы они в искусственно создаваемых нами взаимодействиях. Иначе мы вообще не сможем их изучать. Но знать-то мы хотим, каковы они «на самом деле»! Возможно ли это?
Противопоставление конкретных наук и философии также было одним из последствий научной революции. К концу XVIII в. формируется дисциплинарно организованная наука. Во многом деление на отдельные дисциплины было связано с целями преподавания: организация учебного процесса требовала разграничения и последовательности. Формируются барьеры между разными дисциплинами, они перестают быть общепонятными. Ученые перестают писать книги «для всех». Основным жанром становится статья в специализированном журнале, адресованная достаточно узкому кругу профессионалов.