Мистика. Апофатический смыслпраздника и опьянения.

Похмелье

Подлинным результатом праздника является полноценное трансцендирование: не только полная власть над своим бытием (ритуал), экстатическое переполнение (карнавал) или встреча с инобытием (мистерия), но и окончательный переход в сверхбытие. Это является целью любого праздника. И в случае ее достижения уже не требуется повторение праздника. Однако из личного опыта мы знаем, что праздник кончается и все то, что казалось таким близким и реальным, исчезает почти без следа, оставляя после себя только смутные воспоминания, разочарование и боль.

Можно было бы сказать, что каждый раз праздник заманивает нас иллюзорной надеждой, ложными обещаниями. Праздник снова и снова обманывает, обкрадывает и лишает нас веры. Однако выход из праздника и послепраздничное существование являются не менее ценным экзистенциальным и метафизическим опытом, чем сам праздник с его экстазами и трансами.

Ситуация “после” – это действительно предельная, экстремальная ситуация, и состояние “пост” – воистину пограничное состояние. Они имеют фундаментальный онтологический статус и представляют собой уникальные феномены, позволяющие человеку испытать радикальный опыт. Ситуация и состояние “после” никогда не совпадает с состоянием “до”. Многое меняется принципиально и необратимо. Человек уже никогда не сможет стать прежним, каким он был до праздника. Он испытал нечто такое, что изменит его навсегда и заставит опять возвращаться в праздник и снова искать утерянное блаженство.

Пост-праздник – это уже не праздник, но и не не-праздник (так как это все-таки праздник, который перестал быть праздником). Его характеристики трудно описать, и более адекватным методом выражения является апофатический. В празднике и пьянстве проявляется нечто непостижимое и невыразимое, непознаваемое и недостижимое. В этом смысле можно говорить о мистике праздника, его тайне, о запредельных и неуловимых смыслах.

После праздника, после карнавала все окружающее предстает в другом свете, по контрасту с радостью и наслаждениями праздника все воспринимается как наказание, жизненная ситуация кажется чистым проигрышем и полным поражением. Чрезмерность опьянения сменяется ущербностью похмелья. Допраздничный недостаток бытия, который, как казалось, преодолевается экстатическим переполнением, оказывается фундаментальным и неустранимым. Жажда сверхбытия остается неутоленной.

Послепраздничное состояние в целом можно назвать одним словом – похмелье (не столько в физиологическом и психологическом смысле, но и в метафизическом). В этом понятии (если угодно – философской категории) выражается состояние потери и потерянности, в котором оказывается человек после праздника. Эта ситуация может быть охарактеризована как анти-праздник.

Похмелье – это не ритуал, потому что первоначальный миф уничтожен карнавалом, упорядоченный космос разрушен, сакральный центр исчез среди многообразия превращений, истина потерялась в плюрализме инобытия. Это скорее анти-ритуал, потому что шествие и славословие невозможны (так как идти некуда и славить некого), человек вынужденно остается на одном месте, в котором находиться невыносимо.

В похмелье уже не до карнавала, есть и пить, петь и танцевать совсем не хочется, потому что тошнит. Это скорее анти-карнавал, потому что удовольствия оказались относительны и преходящи, а страдание кажется абсолютным и неизбывным. Само воспоминание о карнавале вызывает отвращение. Всплеск экзистенциальной энергии сменяется полным отсутствием ее. Хотелось бы отомстить за свои обиды, но нет сил искать виновных.

Поэтому совсем не тянет на подвиги. Похмелье – это скорее анти-подвиг, потому что в этом состоянии не до резких движений и крика, не до бунтов и экстазов, не до подвигов и преступлений. Похмелье – это преодоление в человеке “героического, слишком героического”. Однако опыт поражения не менее ценен, чем опыт победы. Человек вдруг попадает в новую онтологическую ситуацию, не похожую на все испытанное ранее.

Я чуть живой, я разбит, опустошен, уничтожен, я ничего не могу, я без сил, без воли, слаб и беззащитен, я беззащитен как ребенок, меня обидит любой. Эти экзистенциалы выражают воистину радикальный опыт, действительно экстремальную ситуацию и подлинно пограничное состояние. Человек превращается в онтологического маргинала. В похмелье у него не остается ни капли собственного бытия, ни воли к бытию. Только малодушие и, как следствие, радикальное недеяние и абсолютное бездействие. Остается только одно – желание покоя.

“О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив, и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом – как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу. “Всеобщее малодушие” – да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!”[24]

В похмелье человек несвободен. Это скорее анти-свобода, потому что он испытывает чувство онтологической зависимости. Нет никакого желания и возможности экспериментировать со своей свободой. Ощущение фундаментальной несвободы заставляет человека почувствовать потребность в защите и помощи кого-то, нужду в Другом. И этот Другой должен быть таким, чтобы к нему можно было припасть и забыться, чтобы он смог избавить от этого кошмара.

Вместо свободы человеку требуется утешение и покров. Он просит чуда, но маленького чуда. Потому что в этот момент у него одно скромное желание – выпить пивка. Человеку необходимо чудо, но не что-то грандиозное, потрясающее и всесокрушающее, а чудо тихое и незаметное, мирное и спокойное, чудо нежное. Поэтому в похмелье человек нуждается скорее в анти-чуде, которое “трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит” (Матф. 12, 20). Такое чудо возможно, потому что “Дух дышит где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит, и куда уходит” (Иоан. 3, 8).

В похмелье человек не претендует на совершенство. Все, что обещалось в празднике, что казалось таким близким, оказалось иллюзией, миражом, обманом. Всего этого нет, а есть разочарование, одиночество, богооставленность, пустота, тошнота. Похмелье позволяет преодолеть искушение совершенством, ибо совершенство вызывающе, и поэтому оно подозрительно.

Похмелье – это скорее анти-совершенство, потому что заставляет человека до конца прочувствовать свою тварность, ограниченность, конечность, болезненность, смертность, свое несовершенство, убожество, уродство, свою греховность, слабость и никчемность. Наверное, такое состояние было у Адама после грехопадения. Похмелье является наиболее достоверным и убедительным воспоминанием о первородном грехе.

Именно в похмелье человек полностью растворен в теле народа, принося в жертву свое Эго. “Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира”[25]. Опьянение у всех разное, похмелье одинаковое. Хотя люди празднуют и пьют вместе, а мучаются в одиночестве.

Выйдя из праздника, расставшись с ним, променяв его на похмелье, человек принимает решение остаться в падшем мире, разделить общее страдание, взять на себя чужие грехи и принять судьбу своего народа. Он пьет, чтобы другим меньше досталось. Он отказывается от спасения себя одного, чтобы спастись или погибнуть вместе со всеми. “Кто может вместить, да вместит” (Матф. 19, 12).

Может быть, прав был Бердяев, когда писал, что “подлинно тонкие души предназначены не для рая, а для ада. Ад не для всех, а для особо изысканных и взысканных”[26]. И если униженность понимать как избранничество, то в нашей стране много званных и немало избранных. “На тех весах вздох и слеза перевесят расчет и умысел. Есть там весы, нет там весов – там мы, легковесные, перевесим и одолеем”[27].

В празднике человек стремится избавиться от изначальной неполноты и несовершенства, преодолеть свою ущербность. Но, вместо взыскуемой силы и мощи, он получает бессилие. В похмелье человек ощущает потерянность, заброшенность. Он испытывает слабость, то есть фундаментальный недостаток жизненной энергии.

Он обнаруживает зыбкость бытия и чувствует, что мир ослаб, мир качается и сейчас рухнет и придавит его. Человек становится весь как обнаженный нерв. В похмелье тихие звуки воспринимаются как гром, слабый свет как молния, нежное прикосновение как удар.

Он думает: “Я беззащитен и слаб, ветерок дунет и свалит меня, солнце выглянет и сожжет меня, ребенок посмотрит и уничтожит меня. Я раздавлен, я потерял все, я лишился всего, что у меня осталось? Я потерялся, я забыт всеми и забыл все, я потерял память, у меня нет прошлого и не будет будущего, я лишен своего места в мире, своего дома, своего бытия. Я хочу только тишины и покоя”.

Человек больше не может держать себя и просит, молит кого-то: “держи меня, будь со мной, пока не начался джаз” (БГ). Это положение невозможно исправить (если только не пытаться снова вернуться в праздник) и остается только лежать и страдать.

В похмелье человек слаб и беззащитен, как новорожденный. В похмелье человек бессилен и безнадежен, как умирающий. В похмелье человек чувствует себя одновременно как новорожденный и как умирающий. Можно сказать, как новорожденный, который умирает, а может быть, как умирающий, который в страдании рождается к новой жизни.

Даже боль похмелья какая-то другая. Это скорее сверх-боль, такая боль, что нет сил даже кричать. Пьяница вынужден пронести до конца свою боль и боль мира, не ища помощи и облегчения. “Претерпевший же до конца спасется” (Матф. 10, 22).

Похмелье учит жить с болью в душе, с ранами в сердце. Но это исцеляющая боль и очистительное страдание. Похмелье похоже на искупление, и пьяница предстает как мученик и страстотерпец.

“Ибо душа моя прелюбодействует, когда, отвращаясь от Тебя, Господи, Ищет... того, что может найти только в Тебе. Но как бы далеко не отходила она от Тебя, все-таки хочет Тебе же уподобиться... потому что некуда ей бежать от Тебя... Чем хотел уподобиться Тебе, хотя бы и превратно? Не тем ли, что мне было сладко преступить закон... и, будучи рабом, казаться свободным... в темном подобии Всемогущества Божия”[28].

Похмелье делает нас малодушными, нищими духом. Но “блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное” (Матф. 5, 3). В похмелье мы плачем по утерянному и несбывшемуся. Но “блаженны плачущие, ибо они утешатся” (Матф. 5, 4). Похмелье делает нас тихими и кроткими. Но “блаженны кроткие, ибо они наследуют землю” (Матф. 5, 5). В похмелье мы жаждем более чем когда-либо. Но “блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся” (Матф. 5, 6).

В похмелье нам не до мести, мы готовы все и всех простить. Но “блаженны милостивые, ибо они помилованы будут” (Матф. 5, 7). В похмелье сердце омывается слезами и исцеляется болью. Но “блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят” (Матф. 5, 8). Похмелье делает нас неспособными к битвам. Но “блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими” (Матф. 5, 9). И после всего этого пьяница часто оказывается изгоем, изгнанником. Но “блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное” (Матф. 5, 10).

Пьяницы лишаются работы и дома, теряют все. Но “блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить” (Матф. 5, 11). Однако они не унывают, ибо сказано: “Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах” (Матф. 5, 12).

“И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня.

Но Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи”. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова.

Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен” (2 Кор. 12, 7-10).

Жизнь человека превращается в ”одно непрерывное празднество – прехождение от видимого к невидимому, туда, где прекращаются все образы, знаки и символы празднеств, бывших в настоящей жизни, и где вечно чистые вечно наслаждаются чистейшую жертвою...”[29].

Выводы противоречивы. Ап. Павел говорил: “Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию” (1 Кор. 10, 31). С другой стороны: “Не прельщайтесь: пьяницы Царства Божия не наследуют” (1 Кор. 6, 9-10).“И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом” (Эфес. 5, 18).