Свидетельство первохристианина

Кто был Иисус Христос? Вокруг этого вопроса с апостольских времен шли споры. Не в Церкви, ибо с изначала она содержала непреложную веру в Христа как Богочеловека, Сына Божьего, ставшего “человеком между человеками”. Но вокруг Церкви, в кругах, тронутых евангельским благовестием, но не принявших апостольского проповедания в чистоте и простоту веры. Эти споры никогда не касались самого существования Христа. Разделения возникали по вопросу, Кто был Он. И, опять-таки, самые мнения, отвергаемые и опровергаемые Церковью, показывают всеобщую убежденность в историческом существовании Христа. В первохристианских памятниках напрасно искать подробного исторического повествования, - они предполагают известную Евангельскую историю, известную не только из Писания, но еще и из неумолкшего устного благовестия. Первохристианские памятники коротки и сжаты. Это – письма и послания, составленные по случаю. И в них не следует искать исчерпывающего и систематического изложения веры. Но в них со всей силой и яркостью сказывается живое историческое чувство Христова Лика. Позже, во II веке, появляются уже более обширные христианские труды и тоже писанные по случаю, для защиты от внешних и от лжебратии. Постепенно складывается и развивается христианская литература. Но прежний дух дышит и в ней. Достаточно немногих примеров.

Послания св. Игнатия Антиохийского относятся к самой грани I и II веков нашей эры (107 – 117 гг.). В этой дате не может быть серьезных сомнений. Это – письма с пути к малоазийским Церквам, с мученического пути – в Рим, чтобы там стать жертвой уже состоявшегося приговора. Против докетов св. Игнатий со всей силой подчеркивает реальность и полноту человеческой жизни Христа. Он происходил от семени Давида, родился от Девы, принял крещение от Иоанна, был пронзен за нас на кресте при Понтийском Пилате и Ироде четверовластнике и воскрес. Его страдания спасительны, и Он действительно, а не только видимо, страдал. В действительности его страданий – вся их спасительная сила. Отрицать действительность воплощения – значит совершенно отрицать Иисуса Христа, и это значит быть смертоносцами. И воскрес Христос в действительной плоти, осязаемой руками, не какой-нибудь “демон бестелесный”, и пил и ел с учениками. Настойчиво повторяет св. Игнатий эту хронологическую ссылку – “при Понтийском Пилате”. Он всячески хочет подчеркнуть историческую конкретность образа и жизни Христа.

Со св. Игнатием совпадает и его друг, св. Поликарп Смирнский. Та же вера в Богочеловека и то же исповедание реального воплощения. Оба они борются с докетизмом. Но в их возражениях нигде не чувствуется, чтобы кто-нибудь в это время сомневался в действительном существовании Христа, - были сомневавшиеся в том, что Христос был, а не только казался, человеком, но не в то, что Он существовал.

В середине II века св. Иустин мученик, как мы знаем уже, беседовал с Трифоном иудеем. Есть ли его “Разговор” запись действительной беседы или это только диалогическое изображение типического, примерного спора, не так важно. Важна постановка вопросов и их освещение. Иудею христианин должен был доказывать, что Иисус Христос был и Бог, а не только человек. Тем не менее св. Иустин со всей определенностью подчеркивает и полноту человечества во Христе. Перед иудеями он начертывает образ страждущего Мессии, который для них соблазнителен и неприемлем. Он доказывает перед ними для них совершенно парадоксальное положение. И вместе с утверждением действительного человечества раскрывает Божественное достоинство Христа. То же свидетельствует он и перед язычниками в своих Апологиях. Весь смысл и содержание христианской веры в исповедании Иустина мученика полагается в живом образе Христа как воплощенного Сына Божия и в Его действительном деле, значение которого при том выходит за ограниченные исторические грани.

Ко второй же половине II века относятся творения св. Иринея епископа Лионского, западного учителя по месту своей деятельности и восточного по своему происхождению и первоначальным связям. Он был учеником и слушателем Поликарпа в Смирне и навсегда запомнил его уроки. А Поликарп был учеником апостольским и в особенности ап. Иоанна, обращался со многими, видевшим Христа. И в своих беседах рассказывал о них, “припоминал слова их, как и что слышал от них о Господе, пересказывал о Его чудесах и учении, о чем получил предание от людей, которые сами видели Слово Жизни”...

В этой же непосредственной живописи запоминает его св. Ириней. Сравнительно недавно сделалось для нас доступным полупотерянное, полузабытое сочинение св. Иринея “Доказательство апостольской проповеди” – опыт краткого, огласительного и назидательного изложения основных положений христианской веры. Основная мысль этой книги – исполнение пророчеств. При этом он идет, в сущности, по линии наибольшего сопротивления. Он доказывает трудное положение, трудное для сомневающихся. Лжеучители II века, гностики, с которыми св. Ириней много боролся и спорил, облегчали эту задачу для себя отрицанием реальной полноты исторического существования Христа, допущением призрачности его человечества. Такое представление легче всего укладывается в рамки привычных языческих воззрений. Они разлагали Евангельский образ. Св. Ириней защищает древний образ и опирается прежде всего на неизменную историческую память, исходящую от живого видения. Он подчеркивает обе стороны: и божество, и человечество. О том же свидетельствуют и творения младшего современника св. Иринея, Карфагенского пресвитера Тертуллиана. И его мировоззрение всецело определяется реальным историческим образом Христа.

Нет нужды продолжать историческое исследование дальше. Ни у кого не появляется сомнения в историческом существования Спасителя даже среди самых злых ненавистников христианской веры. Самые защитники современного мифологизма не отрицают, что с начала II века христианские писатели (те самые, свидетельство которых мы только что приводили) бесспорно исповедуют “человечество”, т.е. историческую действительность Христа, но в этом они видят нововведение, не опирающееся ни на какую историческую память или знание, “выдумку, продиктованную политическими и практическими потребностями молодой христианской Церкви в ее борьбе за существование”, в борьбе с гнозисом, который будто бы продолжал то идейное движение, которым порождены “синоптические” Евангелия. В действительности никакого разрыва в церковном восприятии и сознании не было. И об этом прежде всего говорит тот факт, что церковное сознание неизменно и настойчиво утверждалось на евангельском повествовании, воспринимало его именно как историческое свидетельство, и именно в Церкви Четвероевангелие было утверждено в своем каноническом достоинстве. Напротив, именно гностицизм, ослаблявший (но вовсе не отрицавший) историческую действительность Христова образа своим брезгливым к плоти докетизмом, отвергал и изменял Евангельское предание. Вне Церкви гнушались Евангельским реализмом и потому урезывали Евангельский рассказ. Непрерывность именно здесь нарушалась. И сразу чувствуется, что здесь ведется борьба с установившимся преданием. Предполагаемый мифологистами перерыв вообще не существовал, ничем не проявлялся.

Христос пришел в мир неузнанным. “Внешние” просто не заметили Его в свое время, - отсюда скудость внехристианских древних свидетельств о Нем. Его образ запомнили и сохранили те, кого озарила Его Божественная Личность. Его проповедь и дела. И свое видение они закрепили в слове, - это первое историческое свидетельство о Нем, обвеянное всей живостью непосредственного личного общения. Это же видение они передавали в устной речи. Все первохристианство собирается вокруг живого исторического образа Иисуса из Назарета, Христа, Сына Божия. И согласным хором свидетельствуют о Нем. Против этого свидетельства, восходящего к очевидцам и к живому общению, остается бессильным всякое сомнение, опирающееся только на предвзятую мысль о невозможности Богочеловека.

Лекция 12

Проблема чуда

Последний пункт, в котором усматривается противоречие науки и религии, есть вопрос о возможности чуда. Вопрос этот для многих оказывается камнем преткновения. Если существует определенный естественный порядок в мире, то каким образом оказывается возможным чудо? Так ставится вопрос в вульгарном сознании. Причем заранее предполагается:

1) что чудо противоречит наличности порядка и закономерности природы, устраняет возможность его;

2) что чудо представляет собой действие произвольное, лишенное разумных оснований.

При таком представлении чудо, естественно, оказывается в противоречии с разумным познанием и лишенным смысла. Однако это вульгарное понимание не имеет ничего общего с христианским понятием чуда, которое раскрывается в Священном Писании, и в святоотеческих творениях, и в священном предании.

В христианском понимании чудо не может отождествляться ни с «противоестественными явлениями», ни с магическими действиями, пытающимися произвольно воздействовать путем «скрытых», «оккультных сил» на естественное явление. В чудесах, с христианской точки зрения, проявляется закономерность высшего порядка. Чудеса, в христианском понимании, так же, как и «естественные законы», положенные в основании бытия твари, входят в план мировой истории, являются обнаружением единого промышления о мире. Чудо не противоестественно, но сверхъестественно (что далеко не одно и то же), оно выходит лишь за пределы данной ограниченной плоскости, данного ограниченного плана бытия. Если мы нарочно замкнем себя в этой плоскости, то мы не увидим чуда. Но то, что представляется как чудо в данной плоскости, является внутренне неизбежным и разумным в высшей плоскости, в высшем плане бытия. Оно есть чудо лишь в том смысле, в каком всякое новое появление чего-нибудь, как необычайное, ранее невидимое, поражает нас, удивляет или заставляет «чудиться».

«Если мы, - говорит по этому поводу Н. Д. Кузнецов, - забыв о результатах всемирного процесса в целом, будем следить за различными его стадиями, то каждая из них представляется чудом, как проявление первого живого организма из неорганической природы, как затем появление первого духовного человека, первенца из мертвых, было чудо»¹. В чуде мы имеем прежде всего действие высшего начала бытия на низшие ступени его. Такое воздействие высших ступеней на низшие мы встречаем постоянно и в пределах наблюдаемой нами природы. Действие живого на неживое, психического на физическое, пробуждение и действие сознания представляют собой наблюдаемое в повседневном опыте обнаружение действия высшего на низшее - «чудо в природе».

Только самое плоскостное, упрощенное мировоззрение может представлять себе все мировое бытие как однозначную, однородную, механически соединенную сумму частей. Такое представление о мире, характерное для старого механистического материализма, несовместимо с современным состоянием науки, при котором уже невозможно просто свести живое к мертвому, психическое к физическому, сознательную жизнь к животной и т. п. и распространить на всю область бытия одну и ту же закономерность, соответствующую наиболее примитивной ее ступени. И наблюдаемый обычным опытом мир природы раскрывает различные ступени бытия, возвышающиеся одна над другой при внутренней их связанности. Эти различные ступени бытия имеют каждая свою своеобразную закономерность и также закономерно взаимодействуют между собой. При этом воздействии высшей сферы на низшую не разрушаются и не уничтожаются законы природы, действующие в низшей, а только преодолеваются в своей ограниченности, получают иное направление и иной смысл.

Воздействие, например, психики на физическое не устраняет законов физических, но, пронизывая их новым началом, дает им иную направленность, чем если бы этого соприкосновения сил не было.

Когда человек сознательно воздействует на силы природы, когда он, например, останавливает движущееся тело, или приводит в движение находящееся в покое, или бросает семена в землю при посеве, или когда он силою и волею воздействует на собственные физиологические явления (преодолевает утомление, борется со сном и пр.), он не нарушает и не отменяет этим законы, а дает им только другое направление, определяет их действие в соответствии с законами своей мысли и воли.

Видоизменение действия природы в известной плоскости, преодоление обычного хода ее процессов совершается в силу самого соприкосновения ее с другой, высшей плоскостью бытия. Уже в пределах наблюдаемой в обычном опыте природы мы встречаемся, таким образом, с наличностью разных ступеней и планов бытия и возможностью воздействия высших планов на низшие, определяющего и изменяющего направление действующих в этой низшей сфере сил и законов.

Нет, однако, никаких оснований, с точки зрения разума, ограничивать все возможное бытие областью, данной нам в обычном опыте природы/Естественная наука может и должка ограничивать себя изучением законов и процессов именно этого мира в силу самых средств, которыми она располагает, и в силу самого существа своих задач. Но это не значит, что она имеет силу отрицать возможность существования иных, высших планов бытия, которым соответствует иная, высшая закономерность и разумность. Для этого отрицания нет никаких логических предпосылок. Больше того, такое утверждение, такое ограничение возможного бытия данной нам «здесь и теперь» замкнутой областью природы свидетельствует о такой же ограниченности горизонта, какая выражалась, например, в докоперниковской, так называемой птоломеевской системе, считавшей нашу земную планету единственным физическим центром всего мира. Современная наука уже должна была признать перспективу бесконечности в мире физическом. Астрономия открывает «бесконечность вверху», мир бесконечно больших величин; современная нам физика обнаруживает «бесконечность внизу», мир бесконечно малых, мельчайших элементов, живущих и движущихся в каждом мельчайшем самом по себе атоме. Нет основания ограничивать эти перспективы бесконечности плоскостью одних чисто физических явлений и отрицать над нею духовную бесконечность - бесконечность высших планов бытия. Если же нет основания отрицать бытие духовного порядка высшего, в сравнении с данным во внешнем опыте планом бытия, то нет я основания отрицать возможность соприкосновения с ним и действия его на данный нам в опыте план бытия. Этим не уничтожается и не устраняется закономерность данной природы. Она приводится только в связь и взаимодействие с высшей разумностью и закономерностью, дающей законам то направление, которое нужно для высшей цели Провидения.

Евангельские чудеса и исцеления, по существу, означают преображение и возрождение душевного и физического бытия в силу соприкосновения с источником жизни духовной во Христе. Все исцеления в Евангелии связаны с силой веры, духовным возрождением и искуплением, победой над грехом и его следствиями. Это исцеление и возрождение - следствие прикосновения к источнику высшей, абсолютной жизни во Хри-.сте, действие источника жизни на то, в чем жизнь поражена или ослаблена.

На примере евангельских чудес мы переходим уже от «чудесного в природе», от чуда в широком смысле слова к чуду в собственном смысле, к тем особым чудесным явлениям, о которых повествует Священное Писание. Воздействие высшего начала на низшее, необъяснимое и не выводимое из законов низшего и, с точки зрения последнего, - чудесное, мы видим постоянно в окружающей жизни самой природы. Весь мир преисполнен чудес. Но эти явления совершаются на наших глазах постоянно, входят в обычный порядок жизни и потому перестают казаться «чудесными» (удивительными - от слова «чудиться», удивляться) в наших глазах, если только мы не углубляемся в сущность этих «мировых загадок».

Обычным сознанием, как чудеса в собственном смысле, воспринимаются явления и события необыкновенные, выходящие из круга установившегося видимого порядка. К таким явлениям относятся библейские и евангельские чудеса, и прежде всего чудо Бого-воплощения и Воскресения. «Иде же бо хощет, побеждается естества чин», - говорится об этих чудесах в «Каноне» Андрея Критского. Здесь мы встречаемся с непосредственным действием высшей силы на низшую, но действием чудесным, имеющим особое значение... Чудеса в этом собственном смысле, хотя в них и продолжается и «побеждается» обычный «чин естества», не являются случайными или произвольными обнаружениями высшей силы (такими представлялись они лишь в нецерковных течениях, например, в апокрифических Евангелиях, у гностиков).

Характерной чертой чуда в христианском понимании является обнаружение в нем высшего смысла, устремление всех обстоятельств его к высшей цели, в конечном итоге - цели спасения мира и человека. Они имеют и глубочайший нравственный смысл, так как направляют сознание и волю всего человека к высшей цели, как бы напоминают о ней и указывают на нее. В этом смысле они называются в Священном Писании только «знамениями» (знаками). Направлением чуда к добру, к высшей цели, высшей разумностью отличаются истинные чудеса от ложных.

В основе всех христианских чудес лежит дело спасения (отсюда в Евангелиях иногда называются чудеса «делами»: Дела, которые творю Я... свидетельствуют о Мне (Ин. 10, 25)) через жертвенное нисхождение Божества к человеку - Боговошющение, «Чудо всех чудес» - Бог явился во плоти. Все остальные христианские чудеса тесно связаны с великим делом любви Бо-жией и обусловлены им. Но именно через явление Бога во плоти, по христианскому мировоззрению, совершается победа жизни над смертью и полагается основание грядущему преображению мира и человека, дающему высший разумный смысл жизни всей твари. Порядок природы и в чрезвычайных явлениях Божественного Промысла не нарушается и не упраздняется, а лишь преодолевается в своей ограниченности действием высшей силы, поднимается на более высокую ступень. Не может служить разумным аргументом против чуда в этом смысле его необычайность для ограниченного опыта повседневной жизни.

Во-первых, и современное научное мировоззрение, как говорилось выше, в главе о закономерности природы, не может отрицать возможность явлений, выходящих из ряда обычных (самые законы природы основаны не на безусловной необходимости, не знающей никогда отступлений, а только на наибольшей вероятности) по закону больших чисел, обнаруживающихся в среднем на массе случаев, что не исключает индивидуальных отступлений.

Во-вторых, чудесность заключается не во внешних явлениях самих по себе; часто эти внешние обстоятельства и факты, сопровождающие чудо, взятые отдельно, не представляют из себя чего-нибудь необыкновенного, как, например, нет ничего необыкновенного в том, что рыба попала на закинутую уду и во рту у нее был найден статир (Мф. 17, 27) или что сеть рыболовов наполнилась рыбами (Ин. 21, 6), а в их внутреннем смысле, в их направленности, сочетании с определенной высшей целью. А эта внутренняя духовная сторона чуда воспринимается духовным опытом, духовным просветленным взором, выходящим за пределы чувственной ограниченности «плоти и крови».

Внешнее чувственное зрение может, таким образом, усмотреть лишь внешнее сочетание внешних физических проявлений чудесного события. Тот, кто живет только в мире этого внешнего опыта, для кого нет ничего, кроме «здесь и теперь», кроме ограниченных рамок чувственной стороны жизни, не увидит и существа чуда. Он или не увидит в нем ничего необыкновенного, или заметит только внешнее событие, которое он не может объяснить, но не чудо как действие высшего порядка. Оттого, действительно, чудеса, совершающиеся во все времена и эпохи, не замечаются и не воспринимаются «осуетившимися» людьми или только раздражают их выходом из обычной колеи их жизни. Но эта ограниченность восприятия одних не может опровергнуть действительность факта духовного восприятия, духовного опыта других и не дает никаких оснований утверждать невозможность чуда.

Конечно, разумно-логически можно доказать лишь возможность чуда и устранить вопрос о возможности какого-либо противоречия научному познанию. Наука, не выходя из собственных пределов, не может разрешить проблемы чуда как проблемы, выходящей из плоскости, доступной ее рассмотрению, но именно в силу этого она не может с каким-либо основанием и отрицать его. Воспринять же действительный смысл чуда как действия высшего порядка можно только через причастность к жизни этого высшего порядка, через духовное видение.