Миры сознания и структура сознания

МИРЫ СОЗНАНИЯ И СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ

В.П. ЗИНЧЕНКО

Светлой памяти Философа —

Мераба Константиновича Мамардашвили

Утрата пробуждает сознание. Философия,— говорил Мераб Константинович,— это сознание вслух. Он всегда создавал вокруг себя напряженную зону сознания, считая сознание основным орудием и началом анализа. Сознание открывало ему, как философу, возможность личностной реализации не просто в виде достигнутой суммы знаний, а в виде именно мысли и бытия. Те, кому посчастливилось его знать, видеть, слышать, навсегда сохранят в памяти бытие его мысли и образ его личности. Но мы никогда не услышим его сознания. Утешением является то, что его сознание выражено и в текстах — оно существует в культуре, и потому оно необратимо. Тем обиднее, что в беседах с ним мы — психологи — жаловались на оскудение психологической культуры, на утраты наших достижений в области культурно-исторического анализа психики и сознания, на неразвитость науки о человеке, отсутствие целостных представлений о нем. Мы не отдавали себе отчета в том, что Мераб Константинович олицетворял в себе новое сознание и новое мышление о человеке, проникнутое страстной заботой о его настоящем и будущем. Его волновали не культура и история сами по себе, а человек в культуре и в истории, человек, который должен постоянно превосходить себя, чтобы быть самим собой. В этом он видел скрытые предпосылки развития и существования культуры, т. е. ее скрытую пружину. Поэтому-то он и говорил, что «современного» человека не существует. «В качестве «современной» может лишь восприниматься та или иная мысль о человеке. А сам он есть всегда лишь попытка стать человеком. Возможный человек. А это — самое трудное, так же, как жить в настоящем. И он всегда нов, так же, как всегда ново мышление — если мы вообще мыслим. Речь может идти лишь об историческом человеке, т. е. существе, орган жизни которого — история, путь. А его можно отсчитывать от греко-романского мира и Евангелия, и уже необратимо — от эпохи Возрождения. Мы — люди XX века, и нам не уйти от глобальности его проблем. А это есть прежде всего проблема современного варварства, одичания. Это угроза «вечного покоя», т. е. возможность вечного пребывания в состоянии ни добра, ни зла, ни бытия, ни небытия. Просто ничего. Сокровища культуры здесь не гарантия. Такая катастрофа может произойти до атомной. Ибо культура не совокупность готовых ценностей и продуктов, лишь ждущих потребления или осознания. Это способность и усилие человека быть...» (Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 189). Из всех глобальных проблем нашего катастрофического мира Мераба Константиновича больше всего страшила катастрофа антропологическая, «т. е. перерождение каким-то последовательным рядом превращений человеческого сознания в сторону антимира теней или образов, которые, в свою очередь, тени не отбрасывают, перерождение

в некоторое Зазеркалье, составленное из имитаций жизни. И в этом самоимитирующем человеке исторический человек может, конечно, себя не узнать» (там же. С. 147). Он отчетливо понимал, какие люди нужны нам сегодня. Это люди, «способные на полностью открытое, а не подпольно-культурное существование, открыто практикующие свой образ жизни и мысли, благодаря которым могут родиться какие-то новые возможности для развития человека и общества в будущем» (там же. С. 186—187). Именно такого человека мы потеряли — единственного в своей естественности.

Надеюсь, что приведенные выше нарочито длинные выписки побудят читателей обратиться к научному и духовному наследию М.К. Мамардашвили.

Идеи, излагаемые в статье, и их экспериментальная разработка и обоснование представляют собой, с одной стороны, развитие традиций отечественной науки о сознании, связанной с именами М.М. Бахтина, Н.А. Бернштейна, Л.С. Выготского, А.В. Запорожца, А.Н. Леонтьева, М.К. Мамардашвили, С. Л. Рубинштейна, Г. Г. Шпета и других. С другой стороны, они являются результатом многолетних исследований, проводившихся коллективами, с которыми автору посчастливилось работать в МГУ, в НИИ автоматической аппаратуры, во ВНИИ технической эстетики, в МИРЭА и в Центре наук о человеке. Многое для развития и осмысления этих идей дала работа в Межведомственном совете по проблеме «Сознание», а также тесное сотрудничество с философами.

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Актуальность и значимость проблемы сознания не требует аргументации. Эту проблему уже начали включать в число глобальных проблем современности. Актуальны проблемы формирования экологического, гуманитарного сознания, с помощью которого возможно преодоление технократических ориентации. Эволюцию и изменение сознания связывают с выживаемостью человечества, с предотвращением нарастающей антропологической катастрофы. Многие ученые, задумываясь о судьбах человека и человечества в меняющемся мире, также концентрируют свои усилия на проблематике сознания. Словом, человечеству пора проснуться. Ему нужно бодрствующее сознание, а не только бодрствующий мозг.

Однако если нет сомнений в актуальности проблемы сознания, в его, без преувеличения, огромной роли в жизни человека и общества, то снова и снова воспроизводятся сомнения в доступности его познанию с помощью научных средств и методов. Справедливо утверждается принципиальная нередуцируемость сознания к чему-то иному. Парадокс между актуальностью проблемы и невозможностью ее решения разрешается весьма своеобразно: помыслить нельзя, но необходимо, следовательно, нужно попытаться занять конструктивную позицию. Все конструкции неадекватны, но без них нельзя строить никакую психотехническую (в широком смысле слова) практику. Поэтому нужно либо принимать прежние конструкции, либо строить новые. От новой волны антиредукционизма веет пессимизмом В. Джемса, но нельзя забывать, что на этом пессимизме основаны принцип дополнительности Н. Бора, принцип неопределенности В. Гейзенберга. Вдохновленные этим физики строят свои квантово-волновые конструкции сознания, предполагая, что они станут основой новых эвристик в физике.

Психологи тем более должны занять конструктивную и оптимистическую позицию, так как любая психотехническая практика имеет свою концептуальную основу. Другое дело, насколько она адекватна природе человека, культуре, цивилизации. Об этом приходится говорить, поскольку со времени выхода книг А.Н, Леонтьева и С.Л. Рубинштейна,

посвященных сознанию, наблюдается существенное уменьшение усилий академической и университетской психологии, направленных на его изучение. А ведь именно в психологии многое сделано для лучшего понимания форм, функций, свойств, возможных механизмов, природы и особенностей строения сознания. Создается впечатление, что проблема сознания восстанавливается в своих правах не столько в общей психологии, сколько в ее прикладных областях, занятых психоанализом и психосинтезом, психотерапией, ищущей способы коррекции измененных состояний сознания и связанных с ними девиантных форм поведения и деятельности. Несмотря на всю практическую полезность как традиционных, так и новых психотехник, их концептуальная основа оставляет желать лучшего. Не только психотехники, но и вся общественная практика (образование, труд, управление, политика и т. д.) нуждается в психологическом обеспечении. Состояние общественного и индивидуального сознания представляет собой зону риска не только для любых экономических инноваций, но и для открывающейся перед нашей страной исторической перспективой.

В течение десятилетий сознание рассматривалось как нечто вторичное, второстепенное, оно вытеснялось и заполнялось так называемым правильным мировоззрением, легковесными идеалами (усвоение которых повлекло за собой весьма тяжеловесные последствия), ложными символами, лозунгами, утопиями, иллюзиями, эмоциями (например, парализующий страх, бездумный энтузиазм, глубокое удовлетворение и т. п.). Одним из наиболее отрицательных следствий этого является своего рода девальвация проблемы сознания. Появилась иллюзия, что сознание — это очень просто: его легко изучать, моделировать, формировать, перестраивать. Забывается, что на деформацию сознания в нашей стране ушло не одно десятилетие, да и средства, которые использовались для этой цели, трудно отнести к числу гуманных. На самом деле сознание инерционно и не поддается мгновенной переделке, перековке, перестройке. Необходима целенаправленная работа по его очищению, расширению. Без такой работы они расширяется и приходит в норму крайне медленно. Даже формирование разумного, например, экологического или национального сознания (и самосознания) вне расширения всей его сферы не только бесперспективно, но способно повлечь за собой (и влечет) разрушительные последствия (национальные конфликты, так называемая принципиальная борьба с атомной энергетикой, доведение до абсурда идеи суверенитета и т. и.). Для преодоления и предотвращения таких последствий необходимо развитие культурно-исторических традиций в изучении сознания.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Недавно значительный интерес и дискуссии ученых вызвала статья американского политолога Френсиса Фукуямы «Конец истории?» [27]. Анализируя происходящие в Восточной Европе и СССР грандиозные социальные преобразования, автор статьи пришел к выводу о том, что предречения о достижимости оптимального государственного устройства становятся все более реальными. Воссоздание такого устройства в большинстве стран мира будет означать конец истории в том смысле, что закончатся вековые искания человечества в этом направлении. На первый взгляд, это марксистская точка зрения. Однако Ф. Фукуяма выводит ее происхождение от Гегеля, и этот источник до неузнаваемости преобразует указанное утверждение. Ведь для Гегеля бытие человека в материальном мире и, следовательно, вся человеческая история укоренены в достигнутом состоянии сознания. «Сфера сознательного,— считает Ф. Фукуяма,— в к о н е ч н о м с ч е т е с необходимостью проявляет себя в материальном мире, точнее, формирует материальный мир по собственному образу и подобию. Сознание — это причина, а не следствие, и оно может развиваться независимо от материального мира; следовательно, история идеологии составляет подлинную организующую основу видимого хаоса ежедневных событий» [27; 89—90]. Для иллюстрации такого взгляда Ф. Фукуяма ссылается на книгу М. Вебера «Протестантская

этика и дух капитализма», в которой содержатся конкретные примеры того, как католические и протестантские ценности по-разному выражаются в специфике и темпах экономического развития стран, часто находящихся по соседству друг с другом. Суть этих различий выражена в пословице, что протестанты хорошо едят, а католики хорошо спят. Протестантское мировосприятие, находящее место для поощрения индивидуальных усилий человека, способствует более быстрому развитию производства и потребления. Взращиваемое в таких идеологических условиях сознание человека мотивировано на поиск областей для приложения усилий и обеспечивает более высокий жизненный тонус как отдельного гражданина, так и общества в целом. Католики же, привыкшие в большей степени уповать на волю Господа, основываются на этом и в экономических отношениях. Это непосредственно отражается на темпах роста экономики, притормаживая их. Нечто подобное, но на нерелигиозных основаниях, происходило и в социалистических странах. Ведь функционировавшая в них командно-административная система изменилась от 50-х к 70-м гг. мало. Однако темпы развития экономики в эти периоды различались разительно. Американский политолог считает, что объяснение этих различий можно отыскать в господствовавшем в эти периоды типе общественного и индивидуального сознания. Дело в том, что приверженность централизованному планированию, отчетливо выраженная в общественном сознании 50-х гг., была подвергнута длительной коррозии и к 70-м гг. была в значительной мере изжита в широких кругах общества. Результаты не замедлили проявиться и в экономике. Темпы промышленного роста снизились, отражая падение веры большинства людей в разумность существующих экономических отношений.

Мы можем добавить новую иллюстрацию к вышеприведенным. Многим памятны первые успехи перестройки в СССР, когда минимальные изменения в сложившейся экономической системе, но осуществлявшиеся на первых порах в сопровождении эффектных лозунгов об ускорении социально-экономического развития, были с восторгом приняты и немедленно нашли выражение в оживлении экономической жизни. Лозунги оказались эффективными, потому что выразили давно созревшее стремление народа к переменам. И даже являясь объективно не отражающими реальные потребности экономики, тем не менее оказали на нас воздействие более сильное, чем осуществленные реформы.

Выходит, сознание и идеология не такие уж вторичные и производные вещи, как утверждалось многие годы. Не знаем, прав ли Ф. Фукуяма в, своем основном выводе о конце истории. Но то, что он обратил внимание научных кругов на проблематику сознания, задвинутую в угол и длительное время не популярную,— несомненная его заслуга. По нашему мнению, этой проблематике давно пора возвратиться из изгнания и занять подобающее ей место в ряду предметов не только психологии, но и других гуманитарных дисциплин. Этому-то и могут способствовать междисциплинарные исследования человека.

У читателя может возникнуть вопрос: зачем все изложенное? Есть поток сознания, он меня несет, и незачем его останавливать, замораживать, структурировать, да еще с тем, чтобы впоследствии его снова пытаться оживлять. В качестве если не возражения на такой вопрос, то аргумента в свою пользу можно сказать следующее. Есть не только поток сознания, но и поток жизни. Осознание жизни превращает ее в подлинное бытие. Отсутствие осознания оставляет ее всего лишь существованием. Муки сознания, в том числе муки самосознания и самоанализа,— это не такая уж высокая плата за то, чтобы претворить существование в жизнь. Но для этого нужно хотя бы приблизительно знать, что представляют собой акты сознания, выступающие средством претворения воды в вино. Конечно, сознание коварно, оно несет в себе силы не только созидания, но и разрушения. Самоанализ может

быть средством самосовершенствования и средством саморазрушения личности. В этом нет противоречия. В сознании общества, как и в сознании отдельного человека, не все заслуживает сохранения. Кое от чего нужно освобождаться, кое-чем жертвовать, кое-что по-новому осмыслить.

Это непростая работа. При ее проведении мы слишком долго ориентировались на бездушную идеологию, деформировавшую и разрушавшую наше сознание прежде всего потому, что в ней не было места для личности. Психологи и сейчас пытаются занять это место понятием «субъект». Сознание, при всей своей спонтанности и других замечательных свойствах, частично описанных в статье, не обладает способностью самовосстанавливаться. Единственной и надежной помощницей в этом может быть культура, духовность. «Вне духовного содержания,— писал М.К. Мамардашвили,— любое дело — это полдела. Не представляю себе философию без рыцарей чести и человеческого достоинства. Все остальное — слова. Люди должны узнавать себя в мысли философов» [22; 199]. Надеюсь, люди когда-нибудь начнут себя узнавать и в мысли психологов. Но сюжеты «сознание и культура», «сознание и духовность» или «культура сознания» — эта тема уже другой статьи.

1. Белый А. Между двух революций. М., 1990.

2. Булгаков С. Философия хозяйства. М., 1912.

3. Василюк Ф.Е. Уровни построения переживания и методы психологической науки // Вопр. психол. 1988. № 5. С. 27—37.

4. Велихов Е.П., Зинченко В П., Лекторский В.А. Сознание: опыт междисциплинарного исследования // Вопр. филос. 1988. № 11. С. 3-30.

5. Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Функциональная структура действия. М., 1982.

6. Дюрренматт Ф. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями. М., 1990.

7. Закссе X. Антропология техники // Философия техники в ФРГ / Под ред. Ц.Г. Арзаканяна, В. Г. Горохова. М.,1989.

8. Зинченко А.В. Структура сознания и психотерапевтическая парадигма // Человек. 1991. № 3.

9. Зинченко В.П. Искусственный интеллект и парадоксы психологии // Природа. 1986. № 2.

10. Зинченко В.П. Проблема образующих сознания в деятельностной теории психики / Вести. МГУ. Сер. 14, Психология, 1988. № 3. С. 25—33.

11. Зинченко В.П. Культура и техника// Красная книга культуры? / Под ред. И.Т. Фролова. М., 1989.

12. Зинченко В.П. Наука — неотъемлемая часть культуры? // Вопр. филос. 1990. № 1. С. 33—50.

13. Зинченко В.П. Послесловие к дружбе (о М.К. Мамардашвили) // Вопр. филос. 1991. № 5. C.10-15.

14. Зинченко В.П., Вергилес Н.Ю. Формирование зрительного образа. М., 1969.

15. Зинченко В.П., Мамардашвили. М.К. Об объективном методе в психологии // Вопр. филос. 1977. № 7. С. 109—125.

16. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Исследование высших психических функций и эволюция категории бессознательного: Сб. тезисов конференции «Эргономика в системе дизайна». Боржоми, 1979.

17. Зинченко В.П., Смирнов С.Д. Методологические вопросы психологии. М., 1983.

18. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980.

19. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: В 2т. Т. 1. М., 1983.

20. Лефевр В.А. «Непостижимая» эффективность математики в исследованиях рефлексии (интервью с В. А. Лефевром) // Вопр. филос. 1990. № 7. С. 51—58.

21. Мамардашвили М.К. Сознание как философская проблема // Вопр. филос. 1990. № 10. С. 3—18.

22. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990.

23. Мандельштам О. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси, 1990.

24. Полани М. Личностное знание. М., 1985;

25. Соколова Е.Т. Самосознание и самооценка при аномалиях личности. М., 1989.

26. Розов М.А. От зерен фасоли к зернам истины // Вопр. филос. 1990. № 7. С. 42—50.

27. Фукуяма Ф. Конец истории? // Проблемы Восточной Европы. Нью-Йорк, 1989. № 27—28.

28. Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» // Вопр. филос. 1990. № 7. С. 143—176.

29. Шрейдер Ю.А. Человеческая рефлексия и две системы этического сознания // Вопр. филос. 1990. № 7. С. 32—41.

МИРЫ СОЗНАНИЯ И СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ

В.П. ЗИНЧЕНКО

Светлой памяти Философа —