Прочитайте фрагмент работы В. И. Плотникова и ответьте на вопрос: в чем суть софиогенной концепции происхождения философии, предложенной им?
Вопрос о происхождении философии с необходимостью вводит нас в предельно глубокую и всегда актуальную проблему - как в принципе стал возможным феномен самосознания всего человеческого рода в его отношении к тому Миру, внутри которого нам приходится жить. Такая постановка проблемы позволяет с самого начала очертить «узкие» границы ее самодостаточной полноты и избежать обсуждения множества других, сопредельных вопросов, обычно обозначаемых в качестве «широкой» стороны исследуемой темы. Поскольку экстенсивный анализ темы тяготеет к дурной бесконечности и потому эвристически непродуктивен, нашей последующей задачей является поиск глубинных оснований философии.
Многообразие форм бытия современной философии предполагает наличие в далеком прошлом не одного, а некоторого множества ее корней. Но как узнать, имеют ли эти корни непосредственное отношение к тому, что именно возникло на их основе в процессе последующих преобразований? Мало того, возникает настоятельная необходимость соотнесения предполагаемых начал философской формы сознания с теми признаками философии, которые, складываясь на протяжении целых эпох в развитии человечества, сохранялись в ее основании в качестве наиболее важных, придающих философии не только единый (родовой) смысл, но и актуальное (видовое) содержание.
Современная философия является органической частью исторически сложившейся и отличающейся богатым разнообразием духовной культуры. От всех иных форм духовной культуры она отличается, пожалуй, всего лишь одной «странностью», которую чаще всего называют «предельностью». Зримый аналог этой поражающей человеческое воображение странности можно найти в храме Реандзи в Японии. С какой бы статичной позиции не обозревать знаменитый «сад камней» этого храма, один из пятнадцати камней, причудливо разбросанных по его замкнутому пространству, всегда остается невидимым. И только пристальное внимание, время и последовательное перемещение от одной точки обзора к другой обнаруживают вдруг, вместе с «последним» (всего лишь сосчитанным!) камнем, глубокую мудрость неуловимой целостности наличного бытия. Даже самую малую часть целостной бытийной сферы, в которую люди погружены, они могут постичь только в опыте, опираясь на собственное живое созерцание, и только с помощью мысли, свободной от наличных ограничений. Из этой кажущейся такой простой и такой понятной человеческому уму мудрости и вырастает вся философия.
Никакая метафора не может, конечно, заменить основанного на фактах и теоретическом размышлении точного знания. Нашей целью является поэтому поиск конкретных начал, на основе которых складываются постепенно единый смысл и тяготеющие к нему иные рациональные предпосылки, формирующие тот вид духовного самосознания людей, который мы называем ныне «философией». По словам Н.А.Бердяева, «философское познание есть функция жизни, есть символика духовного опыта и духовного пути.. .Философствует и познает конкретный человек, а не гносеологический субъект, не отвлеченный универсальный дух» [1. С. 105]. Слова эти справедливы не только для нашего времени, они должны быть осмыслены и для той далекой эпохи, с которой связано возникновение философии.
1. СОВРЕМЕННЫЕ КОНЦЕПЦИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ФИЛОСОФИИ
Первой задачей на пути к обозначенной цели является гносеологический анализ сложившихся к настоящему времени концептуальных моделей, объясняющих происхождение философии. Если не считать промежуточных и вариативных моделей, то в качестве основных моделей могут быть названы только три - мифогенная, гносеогенная и социогенная.
Сильной стороной мифогенной концепции (а ее сторонниками были такие глубокие мыслители, как Гегель, А.Ф.Лосев, Дж. Томсон и др.) является указание на тот непреложный и многократно подтвержденный современными исследованиями факт, что мифология была единственной универсальной формой духовной жизни людей первобытной эпохи. Все другие представления, входящие в состав духовной жизни этого времени, - зарождающиеся религиозные представления, первобытное искусство, обыденное знание и нравственные нормы - в той или иной степени и мере были пронизаны мифологическим мировосприятием, зависели от него и определялись доверительным отношением всех без исключения людей к мифу как таковому. Если принимать во внимание один лишь этот, исторически «узкий» смысл проблемы - «из чего исходит» философия как особая, основанная на универсалиях форма духовной культуры становящегося человеческого рода, то вроде бы никакого сомнения в истинности мифогенной концепции и быть не может.
Сомнения возникают с того момента, когда в центре внимания оказывается вопрос о способе, благодаря которому происходит рождение философии и ее высвобождение из цепких объятий мифологического мироотношения. Современная философия немыслима вне рациональной формы. А потому кажется единственно логичным начинать ее путь с того времени, когда происходит перевод мифологических образов и религиозно-мифологических верований на язык понятий и категорий. Гносеогенная концепция с необходимостью вырастает на этом, тоже «исходном», но уже ином, интеллектуально психологическом основании, критическом по отношению к мифу и религии и позитивном по отношению к науке. Наиболее резко эта сциентистская позиция представлена Карлом Поппером. Критическое отношение к широко известной формуле «от Мифа к Логосу» высказывают и другие авторы.
Исторический подход к проблеме происхождения философии сближает мифогенную и гносеогенную позиции, но в концептуальном отношении оказывается двусмысленным. Как правило, явные и неявные сторонники гносеогенной концепции, например, А.Н.Чанышев, Ф.Х.Кессиди, А.В.Семушкин, Г.Франкфорт и другие, не отвергают и мифологическое основание. Актуальное отношение мифогенного и гносеогенного оснований соединяется в этом случае с помощью исторических представлений о «предфилософии», о «дофилософской духовной культуре», об «освобождении мысли от мифа» и т.д. В этой интенции на поиск переходных форм в становлении Логоса, а также способов органической связи психики людей с вырастающими на ее основе видами обыденного, научного и религиозного сознания кроется подлинная сила гносеогенной концепции происхождения философии. При этом одни исследователи (например, М.Вартофски) делают акцент на обыденном знании, другие (например, И.Н.Лосева) - на решающей роли теоретического знания, а третьи (например, Ф.Корнфорд) настаивают на приоритете религии.
Но слабости есть и у гносеогенной концепции. Главная из них заключается в концептуальном непонимании тех объективных сдвигов в социальной жизни людей, которыми определялись изменения в их психологии. Специфика первобытного мифомышления заключается в неотчлененности чувственного и рационального, веры и знания, индивидуального и общинного. Этот синкретизм был обусловлен исторически: родовая жизнь людей еще не освободилась от многих, чисто природных зависимостей. Механизм родового сознания зависел поэтому не столько от становящихся социальных норм (табу), сколько от внутренних бессознательных побуждений и импульсов. Не был закончен и переход от изначальной, инкорпорированной стадии становления языка к его конечной, номинативной стадии, что, кстати говоря, и объясняет феномен мифологического «оборотничества», то есть мысленной способности превращать что угодно во что угодно. Именно отсюда проистекало характерное для мифологии доверчивое отношение к любым рассказам о происхождении природных явлений (например, Солнца или Луны), предметов культуры и самого человека.
Психологическое основание, в пределах которого представляются возможными все и всяческие трансформации как внутри мифомышления, так и вне его, оставалось устойчивым до тех пор, пока воедино сливались индивидуальное и коллективное отношение к миру. А потому кризис этого ядра мифологического синкретизма в конечном счете приводит к расчленению и других его сторон - чувственности и рассудка, религиозного и научного сознания и т.д. и т.п. Естественно возникает вопрос, на каком еще более глубоком «исходном основании» происходят все эти многочисленные трансформации в психологии людей? Вопрос такого рода требует выхода за пределы гносеологии в сферу онтологии и обращения к такой реальности, которая позволяла бы понять органическое отношение объективного и субъективного. Серьезным и весьма продуктивным подступом к решению этой проблемы и стала социогенная концепция.
Ж.-П.Вернан, один из авторов этой концепции, связывает возникновение таких высших психических функций, как произвольное запоминание, активное внимание и отвлеченное мышление, с судьбами древнегреческих социальных структур, в первую очередь - с возникновением полиса (города-государства) и его бурной политической жизнью. Становление демократии с ее установкой на индивидуальную состязательность, борьбу мнений и свободу критики позволяет понять, каким образом единое может возникать из множественного, а множественное из единого. Закономерным следствием этих радикальных перемен становится, по мнению Ж.-П. Вернана, становление греческой теоретической мысли, а на ее основе не только философии, но еще и математики, астрономии и других форм и типов рациональности.
Такова та ступень, на которой современное научное знание остановилось в объяснении исторических корней и концептуальных моделей происхождения философии.
В какой-то степени эта приостановка понятна. Внимательный анализ той последовательности, которая связывает все три сложившиеся к настоящему времени концептуальные модели, свидетельствует не только о нарастающем историзме в самом подходе к проблеме происхождения философии, но и о кажущейся логической убедительности переходов от одних уровней обоснования к другим, более глубоким и емким. Но, с другой стороны, столь же закономерно нарастает впечатление о принципиальной незавершенности и логики обоснования, и самого историзма. Даже самый «узкий» аспект этой проблемы - «из чего (из мифа или из знания) исходит философия»? - до сих пор требует, по мнению Л.А.Ляховецкого, дополнительного прояснения, поскольку «ничего равноценного мифогенной концепции» до сих пор не выработано и не противопоставлено. Совсем недавно, поставив перед философской общественностью вопрос: «Существует ли концепция происхождения философии?», он отвечает: «И есть она, и нет ее; скорее - нет, чем да» [17. С. 172]. И он, безусловно, прав. Никакая логика не в состоянии объяснить механизм превращения мифологического образа, основанного на доверии и потому абсолютно нечувствительного к его внутренним противоречиям, в познавательный образ, с его изначальной ориентацией на различение веры и знания. Соглашаясь с Л.А.Ляховецким, выделим те четыре наиважнейших вопроса, входящих в состав этой сложной проблемы, которые до сих пор остаются не только без ответа, но и без какого-либо должного концептуального внимания и понимания.
Во-первых, все обозначенные выше модели происхождения философии разработаны на материале западноевропейской или в лучшем случае еще и ближневосточной духовной традиции. Но, как известно, философия, кроме античной Греции, возникает еще в двух существенно обособленных друг от друга регионах - Древнем Китае и Древней Индии. Какие же всеобщие закономерности вызвали к жизни феномен существенно усложнившейся духовной культуры человечества, внутри которой одни формы (мифология, в частности) уходят на периферию, другие (например, искусство и религия) обретают независимость, а третьи (в том числе наука и философия) складываются заново?
Во-вторых, во всех трех регионах философия возникает практически одновременно - в VI-V веках до нашей эры*. Возникает вопрос, какие сходные исторические условия в одних и притом крайне отдаленных друг от друга регионах приводят к возникновению философии, а в других (например, в Месопотамии) не приводят, несмотря на наличие в них предфилософской традиции и географическую близость к центрам возникновения философии (в частности, к античной Греции)? На теоретическом языке первый и второй вопросы требуют ясного понимания той изначальной формы и того всеобщего основания, внутри которых по истечении некоторого времени происходит зарождение и становление философии.
В-третьих, как свидетельствуют факты, на вариативность возникающей философии Древней Индии, Китая и Греции непосредственный отпечаток наложило не только своеобразие путей социально-исторического развития этих стран. Не менее значимыми были и особенности становления духовной жизни людей, включая этнические стереотипы мышления, способы преодоления мифологии, отношение к науке и религии и, что особенно важно, язык. Но в таком случае становится неизбежным вопрос: каким было то непосредственное основание, на котором философия зарождается независимо от места ее возникновения?
И, наконец, в-четвертых, в процессе исторического развития философия не только воспроизводила свою самодостаточную целостность, расширяла степень своего воздействия на реальную жизнь людей и умножала формы и способы актуального философствования. В критические периоды своего существования она еще и обновлялась, возвращаясь к своему достаточному (всеобщему) основанию и начиная заново свой восходящий путь к предзаданной ей когда-то конечной цели. Возникает вопрос: каково это всеобщее основание, создающее эффект ее самодостаточности?
Таковы те вопросы, без которых немыслимо современное понимание происхождения философии.
2. ОБЩЕИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ФИЛОСОФИИ. ФЕНОМЕН ИНТУИЦИИ
Тот факт, что философия возникает одновременно в трех практически изолированных друг от друга регионах Старого Света, со всей непреложностью свидетельствует о наличии некоторых общих закономерностей, породивших этот феномен. Более того, ни у кого в настоящее время нет сомнений и в том, что эти закономерности связаны с переходом от первобытности к цивилизации, от экономики присваивающего типа к производящей экономике, породившей радикальные перемены в социальной, этнокультурной и духовной жизни людей. Трудность, и притом весьма значительная, до сих пор не поддающаяся корректному решению, заключается в непонимании того, что именно пронизывает всю эту цепочку следующих друг за другом изменений, начиная с перемен в хозяйственной, сугубо материальной жизни людей и кончая самыми отвлеченными от них, собственно духовными сдвигами, на вершине которых мы и находим философию.
Факты свидетельствуют, что в Древней Индии, Китае и Греции первые сдвиги в переходе от собирательства к земледелию и от охоты к скотоводству начинаются примерно в VII-VI тысячелетиях. Эти хронологические границы являются «средними» и в каком-то еще неясном смысле оптимальными, поскольку в других регионах Старого Света аналогичные сдвиги начинаются либо значительно раньше, в X-VIII тысячелетиях, либо значительно позже, затягиваясь вплоть до первого тысячелетия новой эры. Но сама по себе эта хронологическая разность не является принципиальной, поскольку речь идет о поиске всеобщих закономерностей, определяющих начальную фазу перехода от первобытности к цивилизации. Гораздо важнее другой факт, а именно то обстоятельство, что этот первый период был еще «догородским». Появлением городов как центров административного управления, ремесла и торговли эта первая стадия становления цивилизации и заканчивается. В тех трех регионах, которые являются предметом нашего особого внимания, переход ко второй, «городской» стадии происходит в III-II тысячелетиях. В работах, посвященных анализу проблемы происхождения философии, о догородской стадии, длящейся около четырех тысяч лет, упоминается крайне редко, а концептуальный смысл этого периода вообще нигде и никогда не рассматривался.
На первый взгляд характер изменений, происходящих в это время, какого-то особого внимания философов и не заслуживает. В лучшем случае об этих переменах может свидетельствовать палеоботаника и археология, демография и этнография (находки первых продуктов земледелия и следов одомашнивания животных, подсчет их доли в рационе питания, анализ орудий, племенных трансформаций и степени перехода к оседлому образу жизни). Об изменениях в духовной сфере в этих условиях, казалось бы, приходится только гадать, да и то лишь в контексте обыденных знаний, религиозно-мифологических верований и социальных норм, никакого отношения к философии не имеющих. Но в действительности это далеко не так.
В распоряжении аналитики, исследующей именно данную стадию становления цивилизации, есть три рода фактов, имеющих концептуальную значимость для проблемы происхождения философии. Первым из них является факт повсеместного перехода первобытных племен к оседлому или полуоседлому образу жизни, вызванного обстоятельствами, независимыми от сознания и воли самих людей. Примерно к десятому тысячелетию до н.э. все пригодные для охоты, собирательства и рыболовства места обитания оказались заселенными по всей ойкумене. В этих условиях переход к интенсивным способам хозяйствования, забота о создании запасов растительной или животной пищи на случай голодных времен, зависимость от резко усилившегося территориального принципа межплеменных взаимоотношений и другие изменения такого же рода стали жестокой необходимостью. До поры до времени все эти изменения оставались частичными и еще не затрагивали сколько-нибудь серьезно внутреннюю, субъективную сферу человеческой жизнедеятельности. Сам стихийный жизненный опыт убеждал людей, что сохранять в виде запасов на будущее лучше всего зерновые (для чего понадобилась керамическая посуда) и животных, поддающихся одомашниванию (ради чего приходилось переходить к их стойловому содержанию). Но за определенным порогом, далеко не сразу и не везде, произошел перелом и в сознании.
Смысл так называемой неолитической революции заключается, на наш взгляд, не только и даже не столько в материальной жизни людей, сколько в сфере их субъективного отношения к ней. В первобытности окружающая людей среда изменялась главным образом в силу присвоения ими готовых продуктов природы. Субъективная сфера жизни людей была ориентирована поэтому на повторение традиционного образа жизни, уходящего своими корнями в глубокое прошлое и ставшего привычным предметом их внимания, сознания и воли. Теперь всю сферу внимания и воли приходилось переключать еще и на сферу ожидаемого будущего. Со времени начала цивилизационных перемен человек впервые берет на себя функцию более активного творца той предметной среды (материальной культуры), в которой он живет.
Второй факт, жестко связанный с первым, относится к тому времени, когда «полуземледельческий, полупастушеский» способ хозяйствования (так его характеризует известный отечественный археолог С.А.Семенов) уже определился в качестве ведущего и собственно переходного. В этих новых условиях определяющим в актуальном отношении становится защита всей зоны, на которой располагались поля и огороды, домашний скот и запасы продуктов, жилища и сами люди. Пролонгированное ожидание будущего урожая и забота о будущем приплоде с необходимостью требовали «огораживания» как такового, то есть обособления от всей иной, первобытной периферии и создания своей особой, огражденной со всех сторон хозяйственной среды. Предметом заботы теперь становится уже не «добавка» к традиционным и основным продуктам питания, способом получения которых поначалу еще оставались охота и собирательство, а единое целое - «городище», основанное на экономике производящего типа. В социальном смысле это городище было уже не первобытной, а малой «деревенской» общиной, локальной и далее неделимой ячейкой зарождающейся цивилизации. В этнокультурном смысле эта «ячейка» становится, если пользоваться терминологией выдающегося французского археолога и этнографа А. Леруа-Гурана, «одомашненной частью пространства». Внутри этого спонтанно обособившегося пространства начинает формироваться его уникальный носитель — локальный этнос с его особым языком, бытом и субъективной жизнью.
Третий факт является для нас особо значимым. Внутри некоторого множества маленьких, но внутренне единых земледельческих «островков», пространственно обособленных как от всей первобытной родоплеменной ойкумены, так и друг от друга, начинает складываться принципиально новый духовный мир индивидов.
По мнению Леруа-Гурана, есть два главных типа восприятия пространства. Один тип - динамический и «маршрутный». Человек в этом случае воспринимает пространство как бы двигаясь через него, и лишь в процессе этого движения упорядочивает мир, давая имена разным существам и запоминая места, в которых он находит природный материал для своих орудий. Такой способ восприятия характерен для бродячих охотников и собирателей: пространство для них - это и есть в первую очередь путь. Другой тип Леруа-Гуран называет статическим и радиальным. Оседлый земледелец находится как бы в центре пространства, воспринимая его как серию концентрических кругов, затухающих к периферии. Таким же «концентрическим» способом земледелец и расширяет границы своего «очеловеченного микрокосма», своего целостного Мира. К исключительно интересным, относящимся к сфере человеческой чувственности и основанным на фактах суждениям Леруа-Гурана добавим и другие факты, относящиеся к способности выхода за пределы живого созерцания.
Духовный мир земледельца отличается не только типом восприятия, но еще и особым типом интеллекта. Под интеллектом в данном случае понимается основанная на памяти субъективная способность находить выход из жизненных затруднительных ситуаций и формировать благодаря этому, однажды найденному решению обновленный алгоритм поведения и самой памяти. Например, так называемый животный интеллект, которым обладают высшие антропоидные обезьяны, дельфины и некоторые другие животные, основан на механизмах «инсайта», то есть внезапного озарения («ага-реакции»), на первый взгляд сходного с эффектом пробуждающегося, но тут же угасающего сознания. Интеллект первобытного охотника или собирателя является уже принципиально иным, собственно человеческим. Он основан на родовой памяти, предполагающей, кроме нейродинамических механизмов мозга, наличие общего языка как особой знаковой системы, сохраняющей родовую информацию. Способность добиваться очередного группового эффекта предполагает здесь регулярность ритуальных процедур, пробуждающих индивидуальную память и активизирующих воспоминание о том пути, который обычно обеспечивал совместный успех в прошлом и потому казался (и был!) гарантией предстоящего, ожидаемого успеха. Этот ритуализированный стереотип непрерывно обогащался за счет перипетий реального жизненного опыта и в зависимости от остроты сопереживания всех остальных соплеменников. Центральную роль в организации этого типа интеллектуальной способности индивидов и выполняла мифология. Передавая родовую информацию от одного поколения другому, миф сохранял память о связи природы с началом родовой жизни, актуального опыта с родовой традицией и т.д. Любой вновь рождающийся индивид изначально оказывался погруженным в эту духовную атмосферу, жил в ней и мыслил, как мыслили все другие индивиды, не отделяя реальное от воображаемого, а самого себя от рода.
Интеллект оседлого земледельца с самого начала существенно отличался от интеллекта первобытного охотника и собирателя по своему конкретному механизму. Непосредственно он основывается уже на индивидуальной памяти, предполагающей, кроме общего языка, ориентированного на целостный предметный мир деревенской общины, еще и особую организацию языка. Настоятельной потребностью общения в локальной земледельческой общине становится номинативная функция языка, организующая внутренний мир деревенской общины и внутренний мир индивида посредством отделения частей речи и их логического соединения вокруг предмета жизненных потребностей. Характерный для первобытной эпохи «инкорпорированный» строй языка и мышления напрочь привязывал каждого индивида к своему локальному (общинному) миру, делая его внутренне закрытым и консервативным. Возникающий в условиях оседлого земледелия номинативный строй языка и мышления, напротив, создавал принципиальную возможность для относительной свободы индивида и его открытости по отношению к внешнему («периферийному») миру. Способность добиваться решения очередных жизненных проблем становится теперь зависимой в первую очередь от индивидуальной (и семейной) активности и лишь во вторую - от взаимопомощи со стороны общины. Непременным условием такой взаимопомощи становится уже не ритуал, а основанное на правилах и нормах участие в совместных делах общины - защита от нападений извне, борьба с природными стихиями (пожарами и наводнениями) и организация совместных работ. Индивидуальная активность основывается теперь на личностной способности к живому созерцанию своего одомашненного Мира, на непосредственном знании его составных элементов и последовательности тех действий, которые обеспечивают его нормальное функционирование. Обогащение этой способности к живому созерцанию происходит уже в процессе обнаружения скрытых возможностей интенсивного хозяйствования на основе собственной догадки или обмена опытом внутри общины. Связывать все со всем (спонтанные природные процессы с заботой о домашнем хозяйстве, индивидуальную активность с общественной обязанностью, обмен опытом с поиском новых возможностей) приходится уже не с помощью мифа, а на основе и с помощью интуиции.
Интуиция и мифология тождественны по признаку универсальности каждой из них по отношению к своему собственному Миру, но диаметрально противоположны, во-первых, по исходному основанию и направленности. Исходным основанием мифологии является целостность родовой жизни, а ее направленность детерминирована необходимостью безраздельного воздействия на частную жизнь любого индивида. Для интуиции, напротив, исходным основанием является частная жизнь индивида, а ее направленность продиктована необходимостью осознания предельной целостности своего, поначалу очень малого Мира. Они противоположны, во-вторых, еще и по способу существования, и по форме актуализации. Мифология сама «встроена» в целостный мир первобытного бытия, а ее форма на любом этапе своей актуализации остается принципиально нерефлексивной. Интуиция, напротив, рождается с момента овладения языком и с пробуждением сознания каждого индивида, а формой ее конкретной актуализации всегда является обратная связь, или, говоря иначе, рефлексия. Интуиция, правда, характеризуется еще минимальной рефлексией, представленной всего лишь в виде мгновенного озарения, догадки. Она еще неустойчива как форма постижения действительности, оставаясь живым созерцанием, максимально приблизившимся к форме знания, но еще не ставшим таковым. Знание, как известно, всегда опосредствовано абстракцией, отвлечением от всякой чувственности, создающим эффект дистанцирования от «здесь и теперь» постигаемой реальности. Именно этого дистанцирования от объективной реальности и недостает интуиции, которая соединяет внутри себя живое созерцание и непосредственное знание.
Подведем итог тем общеисторическим преобразованиям, которые происходят во взаимосвязанном процессе неолитической революции, возникновения первых поселений «полуземледельческого, полупастушеского» типа и соответствующих этой новой реальности сдвигов в духовной жизни людей. Поскольку нас интересуют лишь те сдвиги, которые имеют непосредственное отношение к происхождению философии, то итог этот может быть выражен предельно кратким образом. Самый глубокий исток философии находится не внутри мифологии, а во внешней для нее и дополнительной по отношению к ней форме постижения мира. Он находится в интуиции, рожденной самой реальной жизнью людей, их обновленными потребностями, их новой чувственностью и интеллектом.
Интуицию от философского самосознания отделяет еще такой же долгий путь, какой отделяет брошенное в землю зерно «дикого» злака от богатого урожая окончательно «окультуренного» растения. Но почему именно в интуиции скрывается начало тех духовных трансформаций, которые в конечном итоге с необходимостью приводят к возникновению философского самосознания? Дело здесь не только в том, что интуиция, еще не являясь знанием как таковым, уже непосредственно приближается к нему. Еще важнее тот факт, что чувственность и интеллект образуют в интуиции единое пространство человеческой субъективности, находящееся в неразрывном соответствии с объективной целостностью преобразуемого людьми того Мира, в котором они непосредственно живут. Исключительно важен и тот факт, что данная в интуиции целостность субъективно-объективного бытия людей так и остается навсегда неопределенной и в этом смысле принципиально неуловимой в контексте будущего. Говоря иначе, интуиция создает лишь принципиальную возможность для последующих трансформаций, направленных в сторону рационального знания, но не больше. Этот факт имеет для нас как ближайшее, так и отдаленное значение. Ближайшим значением ситуации неопределенности, связанной с интуицией, является необходимость поиска и нахождения новых, дополнительных оснований для понимания того, как происходит дальнейшее становление и усложнение духовной жизни людей. Логически из интуиции нельзя вывести даже элементарную абстракцию, поскольку живое созерцание и непосредственное знание неотделимы так же, как неотделимы верх и низ, правое и левое и все иные бинарные оппозиции. Отсюда вытекает целая совокупность новых поисковых задач, требующих учета времени и обнаружения дополнительных перемен, связанных с дальнейшим становлением цивилизации.
Вывод об интуиции как о том исходном основании, на котором в конечном итоге вырастает философия, в первую очередь должен быть обоснован и осмыслен исторически.
3. КОНКРЕТНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ФИЛОСОФИИ. ФЕНОМЕН ВЕРЫ
Нашей задачей становится теперь ответ на вопрос: имеется ли какая-то единая последовательность исторических событий, которая к VI веку до новой эры приводит к возникновению философии? Чтобы понять эту единую закономерность, попытаемся обособить историю становления цивилизаций в тех регионах Старого Света (в Индии, Китае и Греции), где эта цепочка оказалась успешно реализованной, и полностью абстрагируемся от тех случаев, когда эти процессы оказались либо надолго затянувшимися, либо прерванными, например, на стадии возникновения «предфилософских» идей.
Сколь искусственным и формальным ни казался бы на первый взгляд такой исследовательский прием, он сразу же обнаруживает весьма любопытные исторические совпадения.
В IV-II тысячелетиях во всех этих трех регионах начинается вторая, теперь уже городская стадия становления цивилизаций. В Индии в долине Инда возникает высокоразвитая городская культура, названная историками цивилизацией Хараппы. По территории она превосходила аналогичные цивилизации Древнего Египта и Двуречья и ничуть не уступала им по своему развитию. Об этом свидетельствуют такие признаки, как плановая застройка городов, наличие двух- и даже трехэтажных зданий, развитое ремесленное производство и торговля, наличие искусства и письменности. На Балканском полуострове в III-II тысячелетиях складывается сначала Минойская цивилизация (на Крите), а затем и Микенская - на других островах и в материковой части Греции. Минойская и Микенская цивилизации отличаются множеством дворцовых хозяйств и мощными цитаделями, развитым бюрократическим аппаратом и письменностью, ремеслом и богатым искусством. Раскопки обнаруживают здесь, например, на острове Тире, мощеные улицы и трехэтажные здания с богатыми росписями. Все земли обычно делились на две категории, одна из которых находилась в частном владении, а другая - в общинном. Примерно в это же время складываются первые прогородские цивилизации и в Китае. Особое место среди них занимал раскопанный в Хэнани «великий город Шан», как его именуют древнейшие «гадательные надписи», найденные там же. Во всех трех регионах государственное устройство имело сходные черты. Это сходство выражалось в наличии более или менее деспотической царской власти, частых конфликтах и практиках временных объединений, а также в стремлении нарождавшейся знати поставить под свой контроль остальных граждан, в роли которых выступали свободные земледельцы - главы патриархальных семей.
В течение второго и на переходе к первому тысячелетию все эти первые городские цивилизации погибают. Начало упадка в хараппской культуре относится к XX-XIX векам, и к XVI веку упадок обнаруживается уже в весьма выраженных формах. В Греции начало упадка микенской культуры относится к XIII веку, а последний дворец погибает в конце XII века. Цитадели разрушаются. Крупные монументальные постройки исчезают. Замирает городская жизнь, и ослабляется государственный контроль, хиреет торговля, и, наконец, исчезает даже письменность. На рубеже II и I тысячелетий погибает и государство Шан в Китае. На его месте поначалу складывается сравнительно большое, хотя и непрочное государственное образование, которое носит название Западного Чжоу, но и его история в VIII веке завершается, и на том же месте возникает множество самостоятельных государств.
Поначалу историки чуть ли не единодушно объясняли этот факт внешними причинами, в первую очередь нашествием чуждых племен - арийских племен в Индии, вторжением в Грецию с севера Балканского полуострова дорийских племен и мощным давлением варварской периферии на территорию Западного Чжоу в Китае. Но к настоящему времени у археологов и историков складывается все более твердое убеждение в том, что среди причин и обстоятельств, вызвавших во всех этих регионах упадок культуры, на первом месте (и по времени, и по существу) стоят внутренние процессы. Внешние климатические и тектонические катастрофы, конфликты с соседями и миграционные волны лишь накладываются на внутренние слабости, истощая внутренние резервы и придавая всей совокупной ситуации трагически неотвратимый характер и смысл.
Первые цивилизации оказались неустойчивыми по многим причинам. Очаги производящей экономики нуждались в защите от внешних, разрушительных воздействий, какой бы конкретный характер они ни носили. Но сложившаяся власть при всей ее кажущейся централизации была слишком слабой, чтобы консолидировать внутренние силы как для противодействия природным стихиям, так и для защиты от натиска чуждых племен и тем более мощных межплеменных союзов. Деревенские общины были внутренне едины, но кроме начинающейся кооперации, вызванной зарождением ремесла и обмена, прочных связей между собой еще не имели. Тем более слабыми были «неформальные» связи между индивидами, принадлежащими к разным деревенским общинам. Все это в совокупности и определило постепенное ослабление и конечную гибель первых цивилизаций.
Что же касается так называемого «вторжения» чуждых племен и «завоевания» ими тех территорий, на которых располагались первые цивилизации, то, как нам представляется, подлинный смысл этих событий по сути дела еще не осмыслен. Первый шаг в приближении к пониманию общей картины перемен был сделан археологами. Какое-то время тому назад значение «завоеваний» и «вторжений» явно преувеличивалось, поскольку им отводилась решающая роль как в разрушении старых цивилизаций, так и в последующем возрождении и принципиальном обновлении тех цивилизаций, которые пришли им на смену. Факты заставили внести существенные коррективы в эту картину. В первую очередь обнаружилось, что наиболее интенсивные миграционные процессы происходят во всех трех регионах слишком поздно, чтобы приписать им решающую роль в гибели первых цивилизаций, но слишком рано, чтобы отвести им такую же решающую роль в непосредственном рождении тех цивилизаций, в недрах которых и возникает философия. Проникновение дорийских племен на территорию Греции начинается в XIII веке. Окон<