Модерн как нигилизм, онтология эфемерности

Программа модерна питалась энергией отрицания, опрокидывания устоев того, что тысячелетиями казалось непререкаемым абсолютом – устоев традиционного общества. Программа модерна была программой ниспровержения очевидностей традиционного общества, причем именно процесс прогрессирующего ниспровержения очевидностей составлял основную энергию и пафос модерна (СНОСКА Дугин А.Г. Постмодерн или ультрамодерн? // Философия хозяйства, 2003, №3, с. 14-19). По сути, модерн – это процесс последовательной либерализации, освобождения человека от того, что претендовало догматически на роль его коллективной идентификации. Но освобождая свою сущность от любых определенностей, отрицая онтологию прошлого (вес Традиции) и онтологию будущего (футуро-эсхатологию коммунистических учений), модерн постепенно дошел в этом до предела, когда все бытие было помещено в эфемерность мгновения. Мгновение же, со своей стороны, было прочно узурпировано системой манипуляции образами – медиакратией.

Сегодня бытие длится ровно столько, сколько длится информационный выпуск, развлекательная передача или рекламный ролик. Точно так же в жизни людей: существование раздроблено на множество несвязных друг с другом моментов, заполненных случайными, разрозненными впечатлениями – они тем "ценнее", чем "ярче", "контрастнее", "причудливей". Это – бытие в мгновении, оно остановлено в точке триумфа модерна. Мгновение останавливается только тогда, когда аннигилируется прошлое и будущее.

Модерн открывает свой нигилизм в тот момент, когда его программа выполнена. Это и пытаются выразить термином "постмодерн" *. Модерн здесь заканчивается как процесс модернизации, а еще точнее, исчерпываются последние остатки того (традиционного общества), чьим отрицанием он был. Сам модерн, напротив, максимально реализует свою программу. В принципе, в этой ситуации справедливее было бы говорить не о постмодерне (так как "после" реализации программы модерна просто ничего не остается, точнее, остается "чистое ничто", своего рода "tabula rasa"), а об "ультрамодерне" (Дугин А.Г. Постмодерн или ультрамодерн? // Философия хозяйства, 2003, №3, с. 14-19). Этот термин означает "модерн, доведенный до логического предела", "модерн в абсолютном, сверхконцентрированном выражении".

Другое дело, что в пост- или ультрамодерне проступает наружу его основное качество – его скрытый нигилизм *. Именно обнаружение нигилистической сущности программы модерна и придает его триумфу пессимистический характер.

Постмодерн и постистория

Теории "постмодерна" стали активно разрабатываться, когда советская система и социалистические (марксистские) идеи начали стремительно уступать место либерализму *. Либерализм изначально являлся чистым воплощением модерна, отрицавшим, последовательно и методично, онтологию традиционного общества. Победив эксплицитные формы Политического, либерализм постепенно справился и с теми его проявлениями, которые пользовались языком современности, скрывая под ним иное содержание. Победа либерализма над социализмом была "абсолютизацией модерна", достижением его своеобразного "акме".

Ф.Фукуяма справедливо заговорил о "конце истории" *. Раз модерну было больше нечего изживать, преодолевать, уничтожать, критиковать, разоблачать, то история кончилась. Но кончился ли сам модерн? *. Если понимать его как процесс десакрализации Политического (в его содержательном измерении), то, "да", кончился. Сакральность Политического исчерпана. Но если понимать модерн как движение к конкретной цели – созданию новой самостоятельной онтологии, онтологии модерна, то "нет", поскольку этой цели достичь невозможно, ибо чистая онтология модерна есть мезонтология, чистое ничто, т.е. она негативна, и в актуальности существовать не может. Формальные декларации модерна об освобождении индивидуума от всех сакральных границ и идентификаций в пределе дают исчезновение индивидуума как свидетеля онтологии, а следовательно, погашение самой онтологии. Коль скоро онтология сохраняется, программа модерна исполнена не до конца, но эта онтология постмодерна – тотально десакрализирована и, соответственно, дезонтологизирована. Это, своего рода, "мертвая жизнь, "бытие небытия".

Именно модерн в абсолютизированной форме является универсальной парадигмой современности. Модерн преодолен не чем-то иным, но самим собой. В этом состоит амбивалентность этой категории.

Ультрамодерн

Термин "ультрамодерн" означает "модерн", впервые за все время своего существования оказавшийся без явного противника, т.е. в новом абсолютном, безальтернативном качестве.

"Постмодерн" или "ультрамодерн" в экономике соответствует полной победе либерализма с соответствующим изменением природы последнего. Здесь происходит переход от старой экономики к "неоэкономике", "новой экономике" или "финансизму" *, при котором отвергаются не только коммунистические или гетеродоксальные экономические теории "третьего пути", но и элементы нелиберализма, примешенные к либерализму.

Это – последний аккорд виртуализации экономики. Вместе с тем, можно назвать это "экономикой ультрамодерна".

И снова к правомочности термина "постмодерн". Модерн как процесс завершается. Но он устанавливается отныне как вечность мгновения, "вечное настоящее". Именно это Ж.Бодрийяр * называет "постисторией", волнообразным рециклированием экстравагантно перемешанных "deja vu". Конец модерна, в свою очередь, становится процессом, бессодержательным, репликативным, отражающим на тысячу ладов сам себя, иронично обыгрывающим неподвижность своей динамики, сверхзвуковую скорость своей стагнации. "После" модерна не наступает ничего и не может наступить ничего. Иной парадигмой мог бы быть только возврат к парадигме традиционного общества. Это был бы, действительно, постмодерн. Это было бы подлинно иное, нежели модерн. Ведь и сам модерн был и есть иное, нежели традиционное общество. Но то, с чем мы имеем дело сегодня, никакого отношения к традиционному обществу не имеет. Скорее наоборот, это традиционное общество оканчивается только сегодня, а ранее оно продолжало сопротивляться – подпольно, подрывая модерн изнутри своей настойчивой онтологией.

Этим процессам строго соответствует появление постполитики.

Что такое постполитика?

Постполитика не есть отрицание политики, но скорее абсолютизация политики как процесса модернизации. Этот процесс модернизации состоит в дезонтологизации Политического. Логически он завершается в тот момент, когда эта операция достигает цели. В Политическом более не остается сакрального измерения, все его составляющие оказываются произвольными, утрачивают автономное содержательное качество, составлявшее их собственное бытие и соединявшее их с другими социальными реальностями. Теряя онтологический объем, Политическое все более переходит в политику, что подразумевает постепенное уравнивание в этом процессе обозначающего и обозначаемого. Если отдельные моменты Политического и все оно в целом не имеют автономного бытия, то означаемое становится фиктивным, произвольным, гипотетическим. В таком случае, акцент перемещается на означающее, т.е. на сам "знак". Коль скоро вопросы политики становятся продуктом "коллективного договора", т.е. некоторой социальной условностью – наподобие условий сделки (которыми можно пренебречь или которые можно пересмотреть), то фиксируется лишь формальная сторона вопроса. Так политика все более смещается в сторону автономизации "знака" *.

Этот процесс обнаруживается на всем протяжении ХХ века в самых разных политических режимах. В тоталитарных режимах – фашизм, коммунизм и т.д. – возрастающую роль играла политическая пропаганда, которая внедряла политические тезисы с помощью массового гипноза, в полном отрыве от конкретной реальности, способной опровергать (или подтверждать) пропагандируемые постулаты. Условность пропагандируемого "знака", легко менявшегося на противоположный, как демонстрируют гротескные антиутопии Д.Оруэлла * или Е.Замятина *, становилась самодовлеющей реальностью. В либеральном контексте нечто аналогичное достигалось более тонким способом – путем политической рекламы. Здесь политическая идея, партия или фигура приравнивается к товару, подлежащему максимально широкому распространению, и автономный "знак" приобретает "рыночную стоимость" независимо от содержательной стороны. Во всех случаях система автономного "знака" в области политики подразумевает, что пропагандируемый или рекламируемый объект может быть совсем не таким, каким он представляется. Означаемое настолько второстепенно, что практически не имеет значения.

В постполитике эта линия достигает кульминации. "Знак" настолько отрывается от означаемого, что означаемое просто ликвидируется. Политика становится виртуальной, существующей только в пространстве "презентации", в высказывании, в плоскости "экрана". Означаемое отныне не просто неточно отражается в означающем, не просто второстепенно и даже не только взаимозаменимо – его в постполитике, по сути, больше нет вообще. Виртуальное вытесняет актуальное, отрицает его автономию. Теряя бытие, сакральное содержание, Политического исчезает, но вместе с ним прекращается и процесс политики – как процесс вытеснения содержания. Начинается иной процесс – постполитики.

Общество зрелищ

В постполитике происходит постоянное рециклирование десемантизированных псевдополитических высказываний, игра автономных знаков. Оптимальным пространством для этого является не здание Парламента, Президентский дворец или даже городской рынок, но именно телевизионный экран. Его наполнение может быть произвольным, герои сюжетов – любыми, сценарии и драматургия – ничем не связанными с реальностью. Виртуальный мир медиакратии не просто творит мир, он его растворяет, настойчиво навязывая собственную игровую, ироничную "повестку дня" (agenda). Это состояние общества французский философ Ги Дебор назвал "обществом зрелищ" *.

"Общество зрелищ" является постполитическим обществом. В таком обществе политика не исчезает, но исчезает Политическое, и соответственно, политика становится полностью дезонтологизированным полем игры случайных псевдополитических образов.

Это и есть "медиакратия", власть средств массовой информации. В постполитике все моменты Политического либо отменены, либо спародированы.