Серьезность увеселений и игр

Здесь стоит сказать несколько слов собственно о смехе. С точки зрения сакрального представления о реальности, мир представляет собой некое полотно, натянутой между двумя полюсами – "световым" (в индуизме, "саттва") и "темным" (в индуизме, "тамас"), между "небом" и "подземным миром" ("внутренностями земли"). В чистом виде предельные миры не выступают, и человек имеет к ним всегда опосредованное отношение. Но промежуточная реальность, которой по сути является весь мир, представляет собой некоторое "искажение" чистых полюсов, определенную погрешность. Фиксация внимания на промежуточном пространстве, схватывание структуры искажения в определенных случаях приводит к головокружительному интенсивному веселью, сложной иронии, которые древние называли "улыбкой богов". Чистая стихия жизни, которая есть одновременно максимум смешения высших принципов, провоцирует припадки оргиастического веселья, тревожного хохота, интенсивной концентрации чувств, сопряженной с опытным обнаружением несерьезности всего происходящего, всего существующего.

Шуты служили при дворе королей и крупных синьоров именно для развлечений, обязательно присутствовали на пирах, участвовали в играх. Развлекательная функция шута имеет прямое отношение к кастовой специфике кшатриев. – Игра для них форма постижения глубоких и серьезных онтологических истин. Даже политические решения, рассмотренные в шутовском, игровом ракурсе, отличались отнюдь не легковесностью, но соответствовали внутренней природе царской власти. После "революции кшатриев" сами кшатрии распространили свою типологическую модель постижения мира и на жрецов, перенося – через шутовство и увеселительное отношение к реальности – свой кастовый подход на всех остальных.

Показательны шутовские мистерии в духе "ослиных процессий", которые устраивал на Руси Петр Первый – русский монарх, который завершил последний этап "революции кшатриев" в России, начатый его отцом Алексеем Михайловичем. Развеселые красочные кощунственные представления Петра на религиозные темы совпадали структурно и исторически с упразднением на Руси Патриаршества и введением структуры Синода, главой которого Петр поставил светское лицо.

Смех и жизнь

Своеобразную концепцию смеха развил французский философ Анри Бергсон*.

Бергсон считает, что смех является одной из характерных черт человека как "умеющего смеяться животного"*.

Способность к смеху Бергсон относит к одному из проявлений рассудка, т.е. не столько к эмоциям, сколько к особой форме рациональной реакции. Бергсон утверждает: "(...) комическое для полноты своего действия требует как бы кратковременной анестезии сердца. Оно обращается к чистому разуму".

Сущность комического Бергсон видит в том, что определенный ракурс взгляда обнаруживает в якобы "естественном" – "живом", "спонтанном", "органическом" – процессе черты механической заданности. "Внедрение механического в природу и автоматическая регламентация общественной жизни – вот два типа забавных эффектов", пишет он. Смешным является обнаружение механической ("серийной", автоматической, аппаратной) природы того, что выдает себя за органическое. Оратор, в самый патетический момент речи опрокидывающий неуклюжим жестом графин, чихающая в минуту объяснения в любви дама, приглашение поэта, читающего вдохновенную поэму, съесть бутерброд – все это проявления механической природы человека, связанной с его телесностью, в тот момент, когда вся ситуация призвана, напротив, максимально отвлечься от нее и сосредоточиться на "высоком".

Поэтому смех вызывают куклы. Кукольное представление само по себе – вне зависимости от его содержания -- заведомо вызывает смех. Справедливо и обратное – чтобы подчеркнуть комедийный характер представления актеры должны выражать "кукольность" действия.

Смех, который вызывает у нас имитация, подражание, есть следствие обнаружения в естественном искусственной подоплеки. Подлинное никогда не вызывает смеха – ни подлинная красота, ни подлинное уродство, ни подлинное зло, ни подлинное добро. Смех рождается там, где обнаруживается фальшивость, подделка, неподлинность. Зазор между оригиналом и копией есть пространство рождения смеха.

Шут призывает к онтологии

Шут делает этот зазор зримым, привлекает к нему внимание. Обнажая искусственность и имитационность человеческого, шут призывает сконцентрировать внимание на том, что является источником жизни, полюсом бытия.

Человек склонен забывать, что он -- лишь функция от внечеловеческих сил – высших и низших, что он не является самодостаточным онтологическим началом. С точки зрения максимального гуманизма, индивидуум* управляется сложной системой сочетания божественных (духовных) и животно-механических элементов. Самое смешное, что он постоянно забывает об этом (или даже вовсе не подозревает), и ведет себя так, как если бы он был "нерасчленимым", "неразложимым" существом, действующим спонтанно и самовластно. Марионеткой, куклой, фетишем является само человеческое "я", и всякий раз, когда его вторичность ("дивидуальность") обнаруживается, возникает комический эффект.

Сюжет о "тайных праведниках"

На Руси традиция шутовства имела две разновидности. С одной стороны, это была православная, идущая от Византии традиция юродивых, с другой – местная древне-славянская дохристианская линия скоморохов.

Традиция юродивых, почти неизвестная в западном христианстве, является важной особенностью Православия*.

Это связано и с тем, что православное христианство более соответствует полноценной сакральной традиции, нежели западное христианство, которое представляет собой именно "религию" (в узком понимании этого слова) *.

Традиция юродивых связана с темой "тайной святости".

Византийские источники содержат много сюжетов, посвященных этой теме. Структура большинства сюжетов про юродивых (как "тайных праведников") такова: святой подвижник, идущий прямым путем христианской аскезы на вершине своих подвигов задается вопросом – "есть ли еще большие подвижники, нежели он сам?". Другим вариантом этого вопроса является ситуация, когда святой подвижник задается каким-то другим вопросом, который находится в исключительном ведении Божества. Иными словами, реализовав человеческий потенциал совершенствования, аскет начинает интересоваться, что дальше и что выше. Ответ, который он обычно получает, имеет парадоксальный характер.

Например, приходя в поисках высшей святости в какой-либо монастырь, он обнаруживает при входе в него лежащую пьяную женщину. Он возмущается подобным кощунством*.

Позднее от старцев монастыря (или от ангела, в других версиях) он узнает, что женщина отнюдь не пьянчужка, а великая святая, которая настолько смиренна, что старается специально вызвать брезгливость окружающих, изображая последнюю форму дипсомании, но на самом деле являясь постницей, молитвенницей и праведницей, во всем превосходящей старцев. Эта тайная святая практикует подвиг юродства.

Другие истории связаны с юродством в городах. Так, есть пример о чете двух юродивых, которые подвизались на базаре, собирали тычки, насмешки и затрещины, представлялись убогими и неполноценными, иногда специально задирались к прохожим, чтобы добрать тумаков, но, вернувшись с базара, все остальное время проводили в молитвах, покаянии, посте и подаянии милостыни.

К разряду историй про "тайных святых", "тайных праведников" относятся и некоторые сюжеты, не связанные напрямую с юродством. Так, в некоторых случаях, старец возжелавший узнать про то, кто более праведен, чем он сам, получает такой ответ: "это император". Праведник, знающий о многих явно греховных и неправедных делах императора, удивляется – как это может быть? В ответ он получает следующее "объяснение": "император очень любит бега, скачки, и когда он стоит на стадионе, его все время подмывает громко завопить, захлопать в ладоши и другим способом выказать свое состояние волнения, но он делает над собой нечеловеческое усилие, и сохраняет полную непроницаемость, поэтому он и превосходит вопрошающего по праведности". Удивленный подвижник спрашивает снова: а есть ли еще кто-то, кто был бы, в таком случае, праведнее императора? Ответ: "да, есть, известный продавец-зеленщик из такой-то лавки". Тут у подвижника удивление не знает предела: но ведь всем известно, что он обвешивает своих покупателей. Ответ: "да, обвешивает, но он страдает патологической жадностью и неистовой страстью к обману, и всячески сопротивляется бесу, поэтому обвешивает гораздо меньше, чем ему хотелось бы". После этого аскет начинает что-то понимать.

Притча о "судах Божих"

Архетипом историй про "тайных праведников" является история про "суды Божии". Она входит составной частью в "Коран" мусульман (так называемая легенда о Мусе – Моисее -- и Хизре), но есть и в православных источниках – в книге "Поучений" этот текст читается на праздник "Введения Богородицы во Храм" *.

Сюжет православной версии таков: один большой подвижник решил узнать "суды Божии", т.е. тайны Промысла. К нему пришел ангел в обличии монаха и предложил вместе пойти путешествовать, чтобы узнать эту тайну. После этого начинаются странные вещи. Спутник безо всяких объяснений выбрасывает в море дорогое серебряное блюдо, принадлежащее хозяину корабля, который смилостивился над ними и взялся перевести через бушующее море. Потом он своими руками душит мальчика, которого другой гостеприимный хозяин подводит под монашеское благословение. Наконец, он после гостеприимного приема в доме бедных сирот сносит до основания их дом. Не вытерпев такого поведения, подвижник впадает в сомнение и восклицает: "уж не бес ли ты, что творишь такие мерзкие и безумные дела?" На что ангел отвечает: "нет, не бес и поясняет: блюдо досталось хозяину неправедным путем, этот единственный грех мог бы омрачить его посмертную судьбу; задушенный мальчик в будущем стал бы злодеем и привел бы в ад своего доброго отца; а под разрушенной стеной дома сирот скрыто сокровище, которое они в противном случае не нашли бы никогда и не смогли бы потратить их на спасение души и облагодетельствование всех нуждающихся". Так ангел продемонстрировал нечеловеческую ответственность и знание "судов Божиих".

Структура истории про ангела является парадигмой сюжетов про "тайных святых". Он выступает в данном случае также как юродивые, которые принадлежат субъективно к структуре божественного мира, что остается совершенно неочевидным для окружающих, напротив, воспринимающих их как "странных", "безумных", "дурачков".

Православное юродство

Юродивые бросают вызов чисто человеческому пониманию сакрального, ограниченному рассудочными моделями, демонстрируют несопоставимость божественного и человеческого, делают действительной дистанцию, которая их разделяет. Они ритуально восполняют полноту сакрального относительно ее редуцированной, "умаленной" формы. Иными словами, именно юродивые выполняют подлинно жреческую функцию, дополняя религиозную модель до интегральной полноты.

Многие византийские юродивые были канонизированы как святые. Одним из самых чтимых является святой Андрей Юродивый, с житием которого связан большой православный праздник, особенно почитаемый на Руси – Покров Пресвятой Богородицы*. Богородица явилась Андрею Юродивому в храме во время богослужения в видении, держа омофор над верующими. Праздник Покрова символизирует постоянное участие Богородицы в судьбах православных народов. Показательно, что именно юродивому открылось это видение, хотя на службе присутствовали и Константинопольский Патриарх, и василевс-император, и сонм архиереев.

Традиция юродивых получила широкое распространение на Руси. История о русских юродивых и их жития были чрезвычайно популярны. Юродивые были постоянными участниками царского двора – особенно, в Московский период. Иван Грозный им особенно благоволил.

Предание повествует, что однажды юродивый Василий Блаженный был приглашен в палаты к царю Ивану. Грозный встретил гостя с почтением, усадил за стол и налил ему вина. Но юродивый выплеснул вино в окно. Царь налил другую чарку, гость опять вылил. И в третий раз сделал то же. Тогда царь разгневался: "Почему презрел царское угощение?" На это блаженный ответил: "Не презрел я твое угощение, а пожар залил в Великом Новгороде".

Царь тут же гонца послал в Новгород узнать, как было на самом деле. Когда гонец вернулся, то сообщил, что именно в тот день и час, когда блаженный выплеснул вино, в Новгороде бушевал огромный пожар. Люди не надеялись с ним справиться, и тогда вдруг явился нагой человек с водоносом в руках, стал ходить по пожару, заливать пламя и в один час его потушил*.

Другой почитаемый юродивый был знаменит тем, что крестился на дома грешников и ругался, стоя на пороге домов добропорядочных граждан, вызывая всеобщее возмущение. Кроме того, он швырял в святые иконы камни, что было верхом святотатства. Объяснение пришло позже: те, кого считали "грешниками", совершили покаяние и исправились, кажущиеся "праведники", оказывается, втайне грешили, а под слоем краски святых образов, отпавшей от иконы после попадания камня юродивого, обнажилась сатанинская "адопись" – сектантские изображения бесов.

Знаменитый русский юродивый Василий Блаженный*, в честь которого назван красивейший русский храм на Красной площади, позволял себе укорять даже самого Ивана Грозного – известен эпизод, когда юродивый обличил Царя во время богослужения, уверяя, что его мысли сейчас далеко от Бога и полностью погружены в мирские суетные помыслы. Юродивые при русских царях играли в значительной степени роль шутов при суверенах Европы – с той лишь разницей, что в данном случае мы имеем дело с направлением чисто христианской (православной) традиции, тогда как европейские шуты принадлежали к дохристианским жреческим корпорациям, не получившим прямой легитимации в рамках христианства. Шутов католичество терпело, но не более того. Юродивые же были закономерной и легализированной ветвью в рамках православного благочестия.

"Студент холодных вод"

Юродство в России сохранилось до нашего времени. Одним из последних великих юродивых XIX был Иван Яковлевич Корейша, называвший себя "студентом холодных вод". К заточенному в психиатрической клинике Корейше собирался весь цвет российского общества – вплоть до великих князей. Бессмысленное бормотание Корейши интерпретировалось на тысячи ладов, его предсказания считались точными и неуклонно сбывающимися, хотя они звучали приблизительно так – "без працы набенды калалацы" *.

"Старец" Григорий Распутин является уже пародийной фигурой, но структурно вписывающийся в тот же контекст.

Скоморохи

Были на Руси и прямые аналоги европейских шутов – скоморохи, называемые также "веселыми людьми". Они представляли собой инерциальных продолжателей древних дохристианских жреческих структур – прямых наследников славянских волхвов. Но после принятия новой веры и существенного изменения всей структуры Политического, эти братства унаследовали лишь частичные аспекты древнейшего знания.

Скоморохи – как и другие формы бродячего жречества – жили сбором милостыни, постоянно перемещались по территории Древней Руси. К ним в полной мере приложимо все то, что было сказано об Арлекине. Структура представлений скоморохов, их действа, их инсценировки отражали общий сценарий древних инициатических мистерий.

Обязательными атрибутами процессии скоморохов были медведи, которых они водили на цепи и заставляли участвовать в представлениях. Медведь -- символ касты воинов, кшатриев. В то же время медведи и шкуры медведей играли особую роль в лунных ритуалах древности – в частности, они были центральными действующими лицами в обрядах, посвященных Артемиде (Диане), все жрицы Артемиды носили медвежьи шкуры.

Другой важный элемент скоморошеских представлений – так называемая "коза", которую изображал подросток младше 13 лет. Участие подростка также имело сакральный смысл: в "Элевсинских мистериях" греков в ритуальных целях использовался подросток (мальчик) – "отрок очага". Мальчик был наряжен в рогатую маску и изображал культовую фигуру, связанную с древним Дионисом.

Музыка и песни скоморохов, их представления имели обрядовое значение. То, что в простонародном сознании подчас воспринималось как грубые скабрезные сюжеты или сатира, на самом деле, было изложением древнейших священных знаний – где мотивы иерогамии, брачного сочетания неба и земли, богов и богинь несли в себе глубокий инициатический смысл.

Скоморохи были непременными участниками царских забав и увеселений, и в данном случае их функция полностью совпадает с европейскими шутами, -- с той лишь разницей, что в русской истории мы не знаем примеров, чтобы скоморохи действовали по одиночке и достигали личного влияния на князей и бояр. В остальном же они так же, как и шуты, были продолжателями дохристианских экстатических культов.

Сейчас трудно установить точные пропорции влияния скоморохов на Политическое в Древней Руси: скорее всего, оно либо уступало влиянию более распространенного и приемлемого юродства, либо осталось за пределами внимания исторических хроник.

Показательно, что несмотря на периодические преследования скоморохов, эта структура существовала долгие столетия. Самая серьезная волна гонений на них совпала с эпохой церковного раскола и была делом рук кружка "боголюбцев". Показательно, что это приходится на исторический момент, когда на всех уровнях Россия подверглась процессу десакрализации. И не случайно жесткие преследования скоморохов – носителей древнейших дохристианских традиций -- были своего рода прелюдией гонения на самих христиан-староверов, верных традициям отцов, на следующем православном периоде русской истории.

Иван-дурак

Русские волшебные сказки представляют собой народную фольклорную версию древних сакральных знаний. Их сюжеты несут в себе важную информацию о структуре инициаций, культов, обрядов. Это фрагментарные модели древнего жреческого знания. В форме сказок сохранились свидетельства эпох глубокой древности, предшествующей установлению на Руси христианства*.

В данном случае нас интересует известный сказочный персонаж – Иван-дурак. Обратим внимание на имя – "дурак". Английское "joker", французское "bouffon", т.е. "шут" означает также "дурак", "глупец". Высшая сверхрассудочная мудрость, основанная на интеллектуальной интуиции, действительно, представляется обыденному сознанию "глупостью", так как структуры этой формы познания уходят корнями в те реальности, которые не очевидны профаническому взгляду.

Иван-дурак не личность, но функция, это название для представителей жреческой касты в той ситуации, когда сам полноценный институт жречества либо смещен на периферию общества, либо формально упразднен. Иными словами, это жречество остаточное.

Поэтому в сюжетах, связанных с Иваном-дураком, неизменно фигурирует царь. Царь, чье несоизмеримое превосходство над Иваном-дураком подчеркивается в начале большинства сюжетов, в конце концов, оказывается посрамленным перед лицом внешне абсурдных действий главного персонажа. Так маргинализированное, приниженное жречество мстит касте кшатриев. Но Иван-дурак не просто наказывает и посрамляет царя, он же его и спасает в безвыходных ситуациях, исполняя за него необходимые подвиги – причем многие из них имеют явно шаманский, инициатический, культовый смысл. Таким образом, фольклорные сюжеты восстанавливают полноту сакральной иерархии Политического – в идеальном пространстве волшебной сказки жрецы воссоздают свое законное величие, реставрируя изначальные – "нормальные" – пропорции.

Важна связь Ивана-дурака с печью. Печь мыслилась как изначальный жертвенник, место пребывания священного огня. Но именно на огне древние жрецы приносили свои жертвы – само русское слово "жрец" происходит от корня "жар", "гореть": жрец" есть тот, кто сжигает на жарком огне жертвы (слово "жертва" – того же корня, "жертва", то, что сжигается – сравни церковно-славянское значение слова "жрать" – "сжигать", "палить"). Поскольку печь священна, как священен жертвенник, она способна переносить героя в разные места. Путешествие на печи есть символ особых волшебных качеств жреца, полученных в результате исполнения определенных кастовых норм. Неподвижность Ивана-дурака – также символ его брахманической природы. Иван-дурак как жрец принадлежит стихии неподвижной стабильности, чем раздражает кшатриев и вайшьев. – Кстати, многие былинные богатыри – в частности, Илья Муромец – "сиднем сидят" многие годы и с большой неохотой отправляются на подвиги, призванные царем или народом.

Иван-дурак говорит со щукой, другими животными. Понимать язык зверей (птиц) было прерогативой посвященных в жреческие культы.

Подчас Ивана-дурака заменяют в сказках аналогичные персонажи с теми же функциями.

Дервиши и секта маламатья

В исламском мире функции шута выполняли представители некоторых суфийских тайных братств.

Поведение суфиев было странным для окружающих непосвященных. В частности, суфии позволяли себе подчас нарушать свято чтимые мусульманами правила шариата – молитвы, отказ от алкоголя и т.д. – чем вызывали гнев окружающих. В некоторых случаях открытая проповедь идей суфизма стоила проповедникам жизни. Так величайший иранский мистик, основатель тайного суфийского братства "ишракийун", "шейх-аль-Ишрак" Шихобаддин Яхья Сохраварди был казнен султаном Саладдином за ересь.

Другой известный случай: суфий Аль-Халладж был сожжен живьем за то, что в мистическом экстазе выкрикнул богохульную для ислама формулу – "Ана-ль-Хакк", "Аз есмь Истинный", присвоив себе атрибут Аллаха. Конечно, это крайние случаи суфизма, но они показательны, так как демонстрируют его духовную сущность, выходящую за рамки конвенциональной религиозности. Суфии в исламе выполняют функцию, аналогичную "тайным святым" в христианстве. Многие аспекты ритуального поведения суфиев – бродяжничество, обет бедности, нарушение (подчас лишь видимое, провокационное) традиционных запретов, и т.д. – напоминают традиции юродивых. Суфии руководствуются высшей мудростью – как древние жрецы и пророки – и поэтому сплошь и рядом их поведение кажется "странным" и даже "глупым".

При этом мусульманские монархи обычно имели -- наряду с обычными советниками, визирями – суфиев, к которым обращались в самых сложных ситуациях. Так как в исламской традиции нет прямого аналога жреческой касты, то именно суфии выполняли ее роль – не в богослужении и отправлении культов (в исламе молитва не требует совершения никаких жреческих обрядов), но в сфере чистого знания, сопряженного с глубинными уровнями бытия. Кроме того, в самих суфийских братствах существовали особые инициатические ритуалы и обряды, не проистекающие прямо из коранической традиции. Для полноценного анализа политической структуры исламского общества – как древнего, так и современного – необходимо особое внимание уделять именно этому суфийскому фактору, с учетом отсутствия в исламе касты жрецов.

Среди суфийских братств есть одно, которое еще ближе к юродивым и шутам, чем все остальные. Это – орден "маламатийя" *.

Члены этого ордена так же, как православные юродивые, ставят своей целью добиться отвращения и презрения окружающих. Для этого они специально провоцируют добропорядочных граждан вызывающим поведением, стараются схлопотать побольше ударов и затрещин. Часто, будучи состоятельными и вполне благочестивыми людьми, они переодеваются в нищих, ведут себя на грани приличия. Через такое самоумаление достигается высший идеал суфийского пути – "фана" *, самопогашение, за счет чего человек, добровольно уничтожая свое малое "я", очищает в своей душе место для того, чтобы там поселилось Божество, великое "Я".

Излюбленный сюжет суфийских историй повествует о том, что презренный, валяющийся на базаре среди отходов и нечистот нищий в лохмотьях оказывается, на самом деле, первым советником могущественного мусульманского правителя, вершащего судьбы мира *.