Глава 2. Особенности телефонной психологической помощи в посттоталитарном обществе

Тут тень всеобщего отвращения лежала на всем. Тут тень всеобщего лежала на всем. Тут тень лежала на всем.

Ал.Введенский «Где. Когда»

Люди изменились, они какие-то... поруганные. О. Э. Мандельштам

Более чем за 40 лет существования служб телефонного консультирования стало аксиомой, что их основной це­лью является скорая психологическая помощь людям в разнообразных кризисных ситуациях. Эффективность и сложность ее оказания в посттоталитарном обществе нельзя понять вне связи с социально-психологическими процессами. Хотя социалистический монстр и приказал долго жить, тем не менее, остались жившие в нем люди. Их сознание не изменилось с той скоростью, с которой ставились подписи под соглашением в Беловежской пуще. Они живут, радуются и страдают, грешат и каются, ос­корбляют и сокрушаются. Они продолжают быть носите­лями особой формы общественного сознания — тотали­тарного по своему происхождению, получившему название «советского синдрома». Прежде всего, для него харак­терна двойственность и черно-белый характер в отно­шении к себе и миру. И если в недалеком еще прошлом «советский человек» был немыслим без:

• чувства своей принадлежности к единой, великой, сильной и доброй общности народов;

• чувства включенности в общее движение по ма­гистральным путям мировой цивилизации;

• ощущения своей подвластности могущественному, никогда не признающему своих ошибок государству;

• чувства своей безопасности среди живущих жиз­нью равных и всегда готовых прийти на помощь людей;

• чувства превосходства над порочным и не призна­ющим «очевидных» истин остальным миром,

то вскоре после исчезновения СССР стало ясно, что со­ветский синдром не исчез: в нем лишь «+» сменился на «—», выведя на первый план оборотную сторону синдрома:

• чувство разобщенности и принадлежности к не­способному управлять своей судьбой народу;

• чувство отлученности от цивилизации;

• анархическое поведение по отношению к государ­ству и его законам;

• отсутствие чувства безопасности;

• зависть и некритическое принятие всего, что «за бугром».

Столь быстрая и происшедшая на фоне неблагопри­ятных экономических изменений перемена, естествен­но, обусловила возникновение серьезного социально-психологического кризиса. Некоторые исследователи сравнивают его с посггравматическим стрессовым син­дромом, что следует учитывать в ходе психологическо­го консультирования и психотерапии1.

1 Человеческие потребности имеют сложную иерархию. Наиболее распространенная модель Абрахама Маслоу включает биологические потребности, потребность в безопасности, упорядоченности и стабильности, по­требность в принадлежности и любви, потребность в самовыражении и духовные потребности. Фрустрация, возникающая из-за блокирования потребностей, при­водит к измененным формам поведения человека. То­талитарный режим более или менее обеспечивал по­требности базового уровня, блокируя, в основном, потребность в самовыражении и духовные потребнос­ти. С точки зрения государственного аппарата, не было нужды в телефонах доверия, ибо человек был лишен личности, он являлся винтиком в гигантской иерархи­ческой структуре этого государства. Яснее теоретиков режима об этом писал Владимир Маяковский: «Еди­ница, кому она нужна? Голос единицы тоньше писка. Кто ее услышит? Разве жена... Единица — вздор, еди­ница — ноль». У единицы была функция — быть обез­личенной частью монструозной машины, но не было прав: она не могла жить по своей воле, у нее не было права умереть — ее могли уничтожить или дать возмож­ность существовать. Поэтому оказавшийся в кризисном состоянии человек казался подозрительным и опасным. Любой произвольный, независимый от властей акт, даже самоубийство, свидетельствовал о том, что в стра­не существовала неуправляемая жизнь, бытие неконт­ролируемых индивидов. И такой акт как дестабилизи­рующий прочность иерархической пирамиды подлежал блокированию со стороны государства. В посттоталитар­ном обществе нет преград на пути духовности, но ока­зываются заблокированными потребности всех других уровней, включая потребность в безопасности и упорядоченности, что обусловливает почти тотальную фру­страцию его членов 2

2 Такой подход к трактовке происходящих изменений сближает психологическую практику в посттоталитарном общесте с пси­хологической практикой в зоне широкомасштабных стихийных бедствий, когда мы имеем дело с нормальными реакциями на ненормальные обстоятельства. В этом есть свой резон, кото­рый, однако, не исчерпывает проблему. Ниже автор приводит выделенные Р.Бистрицкасом и Р.Кочюнасом (Homo Soveticus или Homo Sapiens // Радуга (Таллинн), 1989. № 5. С. 78—82) характеристики «советского человека». Несколько позже, ана­лизируя эти характеристики уже вне поля полемической заос­тренности, удалось отметить {Kagan V. Totalitarian Consciousness and Personal Growth // Sharing Tools for Personal / Global Harmony. SPb, 1994. P. 45—51), во-первых, их связь с глубинны­ми когнитивными процессами человеческой психики вообще и, во-вторых, их «совладающий» {coping) характер. Выходя же за пределы конкретно-социальных рамок, эти особенности приходится связывать с бытием человека в культуре {Лобок A.M. Антропология мифа. Екатеринбург: Отд. образования админи­страции Октябрьского р-на, 1997) и ускорением культуры {Тоффлер А. Футурошок. СПб.: Лань, 1997). Но тогда подход к характеристикам «советского человека» как к «симптомам-ми­шеням» должен уступить место подходам и технологиям гу­манистической психологии/психотерапии.

Посвятив изучению тоталитарного сознания серию публика­ций конца 1980—начала 1990 гг., в которых, в частности срав­нивая посттоталитарное сознание с посттравматическим стрес­совым синдромом, я убедился в том, что за терминами этого круга стоят преимущественно культурно-психологические явления. Это не означает отсутствия собственно феномена, нет. Но присутствует он как некое смысловое ядро, некий общий культурный мир, от которого так или иначе отталкивается психология отдельного человека.

На что же следует направлять целительное воздей­ствие? Прежде всего, на характеристики так называе­мого особого психологического типа «homo soveticus». К ним относятся:

1. Догматичность сознания.

2. Закрытость личному опыту и некритическое дове­рие «коллективному разуму».

3. Принятие личной ответственности лишь за жела­тельные результаты своей деятельности.

4. Упования на внешние инстанции и перенос на них ответственности за неудачи.

5. Расщепленность сознания — раздвоение личного и социального «Я».

6. Постоянный страх, отсутствие чувства безопасно­сти и стабильности.

7. Недостаточное принятие себя и снижение личной определенности.

8. Недостаточная рефлексивность.

9. Стремление избегать неудач, а не достигать пози­тивных целей в качестве основного мотива поведения.

10. Восприятие настоящего лишь как точки пересе­чения симметричных прошлого и будущего.

Очевидно, не существует другого выхода для боль­ного, кроме попытки излечиться. Свой посильный вклад вносят в это и службы неотложной психологи­ческой помощи. Основной вопрос, который стоит пе­ред нуждающимися в помощи: «Можно ли доверять телефону доверия?» Положительный ответ на него не прост и зависит не только от профессиональных или личных качеств его работников. Он определяется и со­циально-психологической атмосферой, в которой эти службы функционируют. Поэтому в поисках ответа рас­смотрим следующие тезисы.

1. Посттоталитарное общество порождает недоверие и неверие в эффективность и полезность служб телефон­ной помощи. Работа служб телефонной помощи в со­знании постсоветского человека часто отождествляется с деятельностью государственных учреждений. Они же, как правило, для бытия конкретной личности беспо­лезны и по мере вырождения тоталитаризма становят­ся все менее и менее эффективными. Апатия населения, падение сопротивляемости делают управление социу­мом более удобным, но не свидетельствуют о его бла­гополучии. Из-за разобщенности с другими человек не верит, что ему могут помочь. Да еще бесплатно. И тем более глубокой ночью. Совершенно незнакомые люди, которым он ничего не должен. Недоверие и неверие приводят к неспособности людей соглашаться друг с другом, из чего следует разобщенность, усугубляющая неспособность к сотрудничеству. Возникновение этого феномена в посттоталитарном обществе было предска­зано еще в 1969 г. А.И.Солженицыным: «...обратный переход, скоро ожидающий нашу страну, возврат ды­хания и сознания, переход от молчания к свободной речи, — тоже окажется и труден, и долог, и снова му­чителен — тем крайним, пропастным непониманием, которое вдруг зияет между соотечественниками, даже ровесниками, даже земляками, даже членами одного тесного круга». Вред, наносимый этим непониманием телефонной помощи, несомненен, и его может снизить тщательная и долговременная разъяснительная работа. В связи с этим особое значение приобретает эффектив­ная реклама деятельности телефонных служб, а также повышение образовательного уровня их работников и формирование традиций и культуры телефонного кон­сультирования.

2. В посттоталитарном обществе стереотипы относи­тельности моральных принципов становятся все сильнее. Религией тоталитаризма являлся атеизм. Поэтому реаль­ным «опиумом для народа» было классовое сознание. Оно обязательно предполагало наличие «врагов» и ут­верждало относительность морали и нравственности. Еще в 1917 г. великий русский мыслитель Павел Фло­ренский говорил своим питомцам: «Трижды преступ­на хищническая цивилизация, не ведающая ни жалос­ти, ни любви к твари, но ищущая от твари лишь сво­ей корысти, движимая не желанием помочь природе проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая насильственно и условно внешние формы и внешние цели». В силу этого в посттоталитарном обществе рож­дается и живет множество маленьких потенциальных Родионов Раскольниковых. Поэтому сегодня особую актуальность приобретает не только теоретическая возможность «убить старуху-процентщицу» (самому!), но практическая вероятность оправдания убийства (дру­гими!). Карл Поппер считал моральный релятивизм основной болезнью современной философии, но с те­чением времени становится очевидно, что она с мета­физического уровня распространилась на психологичес­кий. Человек-винтик испытывает животный страх, но, растворяясь в массе, оказывается лишенным социаль­ного страха, который еще Зигмундом Фрейдом был определен как зерно совести. Отсюда вытекают такие проблемы в работе служб телефонной помощи, как моральный релятивизм собеседников, редкое обращение по нравственным проблемам, сложность использо­вания общечеловеческих этических подходов для кор­рекции кризисных состояний.

3. Для посттоталитарного общества характерна сни­женная потребность человека в трудовой деятельности, своего рода гипомотивационный синдром. Десятилетия тоталитаризма сформировали у большинства людей пси­хологию нищеты. В 1932 г. З.Фрейд предупреждал: «Мы должны быть готовы, надвигается на нас и опасность другого состояния, которое можно было бы назвать "психологической нищетой масс", которая в большей мере грозит государствам, в которых общественные свя­зи осуществляются путем идентификации членов друг с другом», то есть тоталитарным образованиям. Предуп­реждение сбылось. Все явственнее слышится голос ге­роя Достоевского: «Бедность — не порок, а нищета, знаете-с, порок страшный...» Психология нищеты у большинства — это тупик цивилизации. Нищий — все­гда потребитель. Одного нищего жалко, нищее обще­ство как социальный паразит вызывает отвращение. Бедный может стать богатым, нищий — никогда. Тота­литарный террор обернулся параличом и бездеятельно­стью, а пароксизмы псевдоэнтузиазма, отчуждая ре­зультаты труда и собственность, не смогли мотивиро­вать труд, но извратили саму его сущность. Отсюда следуют, применительно к работе служб телефонов до­верия, длительные трудности формирования и недоста­точная эффективность волонтерских структур, где труд является путем совершенствования себя в работе без оплаты. Однако службы телефонной помощи, возник­шие в посттоталитарном социуме на основе професси­ональной модели, должны создавать предпосылки для привлечения в них добровольцев и последующего со­здания инфраструктуры волонтерской помощи.

4. Посттоталитарному обществу свойственна постепен­ная люмпенизация. Она выражается прежде всего в мед­ленном, но неуклонном снижении культурного уров­ня, что порождается феноменом «утечки мозгов». Кро­ме того, еще при тоталитаризме, возник социальный заказ на усредненность индивидов и их групп. Глупость, будучи свойством индивидуальной психики, в усред-ненности нашла свой социально-психологический эк­вивалент. Дитрих Бонгеффер писал, что глупость это не столько «прирожденный недостаток, сколько прихо­дишь к выводу, что в определенных обстоятельствах люди оглупляются или сами дают себя оглуплять... Лю­бое мощное усиление внешней власти (будь то поли­тической или религиозной) поражает значительную часть людей глупостью. Власть одних нуждается в глу­пости других» {Бонгеффер, 1989). Таким образом, уже тоталитаризм, не приемля индивидуальность, способст­вовал люмпенизации общества. «Человек массы» (Х.Ор-тега-и-Гассет), или «одномерный человек» (Г.Маркузе), не только отличается малой образованностью, возводя усредненность и невежество в способ жизни. В постто­талитарном обществе он становится носителем псевдо­знаний, псевдочувств и псевдомнений. Его поведению свойственна амбивалентность — сочетание рабской при­ниженности и безудержного нахрапа, полной безза­щитности и спесивой властности, отчаянной безысход­ности и фанатичности. Часто она становится столь кри­тической, что человек не контролирует свое поведение и не несет за него ответственность. Растворяясь в мас­се, он превращается в «Мы». Люмпенизация и гипомо-тивация к труду являются двумя сторонами одной ме­дали. Вместо «парохода философов», изгнанного на заре тоталитаризма, у отечественного причала грозит ока­заться единственным «корабль дураков», описанный еще Себастианом Брантом и изображенный Иеронимом Босхом. Люмпенизация не способствует эффективной работе служб телефонной помощи, поскольку целый ряд их возможностей оказывается невостребованным, а активность — часто напрасной. Кроме того, она дела­ет весьма проблематичным появление в посттоталитар­ном обществе «среднего класса», который на Западе, поддерживая демократические институты, обеспечива­ет финансовую поддержку и реализацию волонтерских идей в общественных благотворительных организациях.

5. Посттоталитарное общество сохраняет агрессивные и деструктивные тенденции и склонно к постепенной кри­минализации. Многие его государственные и социальные институты являются наследством тоталитаризма. На со­циально-психологическом уровне им свойственны од­новременно агрессивность и деструктивность. Это тоже две стороны одной медали. Агрессивность обеспечивает экспансивный рост — территории, населения, идеоло­гии и т.д. Деструктивность поддерживает иерархию, ее искусственные внешние формы, разрушая новые соци­альные структуры или подавляя активность индивидов и групп. Один из телевизионных опросов в Ленинграде в 1989 г. показал, что 80% людей с готовностью соглас­ны казнить собственными руками человека, причинив­шего им зло. Сегодня преступления против личности растут, и общество, как показывают социологические исследования, с энтузиазмом относится к расширению применения смертной казни3. Эти явления в службах те­лефонной помощи отражаются в виде обращений або­нентов в связи с агрессией личности, групп или госу­дарственных институтов, нередкими являются звонки агрессивных абонентов, случаи поиска ими работников или дислокации служб для реализации деструктивных акций и т.д. Серьезной проблемой становятся обраще­ния жертв семейного, сексуального, психологического насилия, среди которых преобладают молодые люди.

6. В посттоталитарном обществе отсутствуют глубин­ные представления о милосердии и благотворительности. Тоталитаризм отвергал их как не поддающиеся его глав­ной силе — «учету и контролю», «критике и самокри­тике». Еще основатель системы В.И.Ленин считал ми­лосердие ничтожнейшей из человеческих слабостей. Поэтому, естественно, эти побуждения стали постепен­но исчезать, и сегодня в словарях обозначавшие их понятия приобрели уничижающее примечание — «устар.».

При всем том, что сопротивление отмене смертной казни весьма сильно, тезис об энтузиазме в поддержку ее расшире­ния представляется сомнительным.

На грани исчезновения оказался целый пласт гу­манитарной активности. Может быть, этого бы не про­изошло, если бы тоталитаризм не напоминал в нега­тивном свете о его распространении «во враждебном окружении». Но дело было сделано. Через семь десяти­летий посттоталитарное общество характеризуется по­чти полной неосведомленностью, пренебрежительным отношением, нежеланием или невозможностью оказы­вать милосердие и благотворительность. Это прежде все­го затрагивает финансовую сторону деятельности служб телефонной помощи и объясняет сложности в форми­ровании ее волонтерской модели.

7. Конфессии посттоталитарного общества не способ­ствуют развитию служб телефонной помощи. Эффектив­ная деятельность служб телефонной помощи практичес­ки во многих странах мира связана с разнообразными религиозными конфессиями. Они часто являются ини­циаторами создания таких служб, обеспечивают их финансовой поддержкой и способствуют реализации волонтерских побуждений. При несомненном влиянии христианства работа этих служб считается служением Добру и Любви. П.А.Флоренский писал: «Только хрис­тианство породило невиданную ранее влюбленность в тварь и нанесло сердцу рану влюбленной жалости о всем сущем». При тоталитаризме все конфессии испытывали тяжелейший прессинг со стороны государства и влас­ти, и выдержавшие его в посттоталитарном обществе выглядят обессиленными. Часть из них отличаются кон­серватизмом и испытывают недоверие к неконфессио­нальным благотворительным организациям, помощь других часто тенденциозна и противоречит этике теле­фонного консультирования. Кроме того, моральный релятивизм и недостаточное влияние церкви в обще­стве приводит к малому числу обращений по религи­озным, духовным и этическим проблемам.

8. Отсутствие традиции существования в посттотали-гарном обществе благотворительных организаций, в том числе служб телефонной помощи. Это приводит к боль­шому /дельному весу информационной деятельности в этих службах. Дезинформация или дефицит информа­ции представляют собой социальные столпы тоталитар­ного режима. Следствием этого является сохраняющая­ся атмосфера иррациональности. Там, где не удается объективно проверить или обсудить информацию, воз­никает благоприятная почва для разного рода слухов, предрассудков и фантазий. По мере прогрессирования социально-экономического кризиса число доступных населению каналов информации (книги, журналы, га­зеты) снижается. Дефицит информации обусловливает психологические последствия, например, социальную изоляцию, в которой прежде всего оказываются наи­более уязвимые слои общества: молодежь, пожилые, длительно болеющие и инвалиды4.

В условиях посттоталитарного общества телефонное консультирование, естественно, имеет свои особеннос­ти. Они заключаются в том, что сегодня его преимуще­ственно осуществляют профессиональные работники. Очевидная перспектива развития этих служб состоит в формировании предпосылок и развитии волонтерской модели телефонной помощи в ближайшем будущем.

Рекомендуемая литература

Батыгин Г.С. Метаморфозы утопического сознания // Квинтэссенция: Филос. альманах. 1991. М.: Политиздат, 1992. С. 263-293.

4 В формулируемых автором тезисах посттоталитарное обще­ство имеет негативные перспективы, продолжающие его не­гативные характеристики. Но возможен и иной подход, в ко­тором посттоталитарное общество представляет собой пере­ходный период, открытый в будущее, и в этой открытости совершает свой рост, как бы он ни был труден. Ассоциация может казаться далекой, но в психологическом смысле она важна: действует ли консультант в обществе, состояние ко­торого является состоянием терминального больного или состоянием пациента, переживающего кризис болезни и выздоравливающего.

Бонгеффер Д. Сопротивление и покорность. Письма и заметки из тюремной камеры // Вопросы философии. 1989. № 10. С. 106-167; 1989. № 11. С. 90-161.

Гозман Л.Я., Эткинд A.M. Метафоры или реальность? Пси­хологический анализ советской истории // Вопросы философии. 1991. № 3. С. 164—173.

Каган В.Е. Тоталитарное сознание и формирование личнос­ти // Вестник РАТЭПП, 1992. № 1—2 (2-3). С. 3-14.

Мамардашвили М.К. Мысль под запретом. (Беседы с А.Эпель-буэн) // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 70—78. № 5. С. 100-115.

Маслоу А.Г. Мотивация и личность / Пер. с англ. СПб.: Евразия, 1999.

Мамардашвили М. Психологическая топология пути. СПБ.: Изд-во Русского Христианского Гуманитарного инсти­тута; Журнал «Нева», 1997.

Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 119-154; № 4. С. 114-155.

Поппер К. Открытое общество и его враги. М: Межд. фонд «Культурная инициатива», 1992. Т. 1, 2.

Солженицын А.И. На возврате дыхания и сознания // Пуб­лицистика. Ярославль: Верхне-Волжское изд-во, 1995. Т. 1. С. 26-48.

Фромм Э. Может ли человек преобладать // Э.Фромм. Ради любви к жизни. М.: ООО «Фирма "Издательство ACT"», 2000. С. 191—399.