Первичные данные нравственности

“Две природы”: низшая (урав­нивающая человека с животным) и высшая (возвышающая его над животностью) находятся в состоянии противоборства. Животная природа пытается опустить человека до уровня потребностей исклю­чительно физического выживания, разумная – поднять над собствен­ной физической ограниченностью и сообщить ему импульс нравствен­ного совершенствования. Следствиями этого противостояния и пос­редниками между высшим и низшим являются в человекестыд, жалость, благо­гове­ние. По сути они являются внутренними побудителями са­мовозвышения и утверждения в человеке его человеческого досто­инства.

Способность человека оценивать себя и окружающий мир с позиций добра и зла Соловьев доказывает фактом его адаптации к действите­льности и свидетельством развития его нравственных сил. Наиболее общим результатом оценочного отношения является иерархическое деление всех оцениваемых явлений на те, что ниже человека, те, что равны ему, и те, что выше него.

Классифицируя результаты оценки, Соловьев апеллирует к здра­вому смыслу, согласно которому ниже себя человек считает все, что принадлежит миру его материальной природы; равным себе – людей независимо от их социального статуса и от­ношений, складывающихся между ними; выше себя человек считает все, что незримо присутствует в его жизни, оказывает на нее влия­ние, но недоступно обладанию и необъяснимо средствами его разума. Чувства стыда, жалости и благоговения одновременно являются сви­детельствами, основаниями и следствиями оценочного отношения. Эти первичные элементы нравственного отношения несводимы один к другому и не подменяют друг друга, они взаимообусловливают, взаимодополняют и взаимопроникают один в другого.

СТЫД – первое естественное основание нравственности. Он явля­ется импульсивной, непосредственной внутренней реакцией нравст­венного чувства на нарушение запретов, налагаемых человеком на естественные проявления своей телесности, которую абсолютно не­возможно обуздать иначе как умертвив себя. Победа телесности над духовностью порождает в человеке аффект стыда.

Определение природы стыда представляется Соловьеву достато­чно трудным для нравственной философии, поскольку стыд не явля­ется ни продуктом общественного существования людей, ни резуль­татом эволюции животного начала в человеке. (Только в процессе своего превращения в совесть стыд обогащается нормативным со­держанием.) Животное не имеет в себе зачатков стыда, поэтому стыд не может иметь животного происхождения. Он также не может быть следствием божественного откровения, поскольку является сугубо человеческим свойством. Основную ошибку Ч. Дарвина он видит в том, что тот приписывает нравственности исключительно общественный ха­рактер, сближающий ее с социальными инстинктами животных. Меж­ду тем, утверждает Соловьев, человеку присуще чувство, которое не служит никакой общественной пользе и полностью отсутствует у животных. Стыдясь, человек сам выделяет себя из природы, по­казывая этим, что он нечто высшее по отношению к ней.

Стыд – продукт борьбы двух начал в человеке: низшего, природно-животного, и высшего, разумно-духовного. Способность стыдиться присуща человеку как таковому и является инстинктивно всеобщей, хотя люди стыдятся по разным поводам и по-разному выражают свой стыд. Стыдясь, человек обнаруживает одну из ипостасей своей ду­ховности. Стыд свидетельствует об имманентном присутствии в че­ловеке нравственного закона, суть которого составляет признание собственной “исключительной предназначенности”.

Соловьев не ограничивает действие стыда только половым сты­дом, как это утверждает Е.Н. Трубецкой. Из его последующих рассуж­дений вытекает, что стыд регулирует не только отношение человека к своей телесности, но и ко всем проявлениям своей натуры, прини­жающим его человеческое достоинство. Чувство стыда свидетельст­вует о способности человека к самоограничению его материальных потребностей, что позволяет видеть в нем основание аскетизма.

Аскетизм в понимании Соловьева не требует от человека умер­щвления или изнурения плоти. Тело человека – естественная обо­лочка его души, поэтому причинение ему вреда отнюдь не способ­ствует нравственному развитию личности, напротив, может только замедлять или извращать его. Полнота добра выражается не в аскетизме, а в гармонии всестороннего развития человека.

В отличие от религиозных концепций аскетизма с их идеалом почти полной отрешенности от жизни, для Соловьева аскетизм есть только разумное ограничение “материаль­ности”, за счет которого полнее развиваются духовные способности человека (познавательные, нравственные, эстетические), чувство стыда дополняется разумом. В. Соловьев возводит стыд впринцип такого аскетизма. С помощью нравственного императива дoлжнo формироваться отношение к телесности, природная стыдливость человека корректируется конкретными предписаниями, указывающими на то, чего именно нужно стыдиться. Не изолированный от сообщества себе подобных человек всем своим индивидуальным существованием включен в цепь сообществ (семья, род, клан, государство и т.п.), совокупный разум которых выраба­тывает нормативные представления о должном и не должном, прилич­ном и бесстыдном. Как член сообщества индивид руководствуется в своей жизни этими нормативами, и его стыдливость начинает регули­ровать не только отношение к самому себе, но и к другим, равным ему людям.

Сложившийся на основе естественного чувства стыда аскетизм, возведенный в принцип, должен быть ориентирован на добро: в нем должен быть ответ на вопрос, во имя чего необходимо ограничивать свои естественные проявления и придерживаться аскетического об­раза жизни. Абстрактное требование аскетизма, не освещенное иде­ей добра, вполне допускает существование злых аскетов.

Следствием осознания человеком себя как части целого является совесть. Если стыд импульсивен и неосознан, совесть – осознан­ное чувство, укоряющее человека за недостойное поведение. Она содержит в себе знания нормативных предписаний общественной мора­ли и убеждения в их справедливости и необходимости. Стыд как первоначало совести внутри ее уже не ограничен половой сферой и действует в ней уже относительно всех нарушений усвоенной нрав­ственности. Совесть и стыд объединяет единый нравственный смысл относительно должного и недолжного. В совести проявляют себя и другие чувства человека: жалость к обиженному, сожаление о себе как обидчике, раскаяние в содеянном и др. Человек стыдится собст­венного несовершенства.

В результате анализа стыда Соловьев приходит к трем выводам: во-первых, способность стыдиться присуща всем людям; во-вторых, эта способность связана с наличием системы нравственных ценнос­тей и нормативов, необходимой для поддержания целостности рода; в-третьих, императивное начало, действующее в стыде и совести, возводит их в ранг принципа, который гласит: “Тебе должно быть стыдно”. Стыд как ступень, ведущая к совести, свидетельствует о способности человека быть ответственным за свои поступки и помыслы. Общечеловеческого значения этих способностей не отменя­ет тот факт, что в отдельном человеке в силу определенных обсто­ятельств они могут и не сформироваться.

Наряду со стыдом другим первичным основанием нравственности является жалость. Жалость определяется Соловьевым, в отличие от Шопенгауэра, не как непосредственное отождествление себя с другим, а как признание за другим его адекватного права на существование, ува­жение его достоинства и возможного благополучия. Жалость, в отли­чие от сострадания, не предполагает “вместе страдать”. Ее норма­тивное содержание предписывает только одно: относиться к другому как к равному себе и желать в отношении его того же, чего жела­ешь себе. “Когда я жалею другого, – пишет Соловьев, – я вовсе не смешиваю его с собой или себя с ним... я только вижу в нем сродное мне, желающее жить и наслаждаться жизнью” (с. 165).

Взятая в своей всеобщности, идея жалости есть правда и справедливость. Правда состоит в том, что все человеческие суще­ства, несмотря на различия между ними, подобны друг другу в главном. Справедливость заключается в умении мерить себя и других одной мерой и относиться к другим, как к себе.

Отсутствие жалости, или безжалостность, Соловьев называет эго­измом. Возведенный в принцип эгоизм утверждает безусловную про­тивоположность между людьми, между “я” и “другим”. Его действие распространяется не только на отдельную личность, но и на отдель­ную семью, народ, нацию, сообщество “других”. Принцип эгоизма ложен по самой своей сути. Исключительность, эгоизм, безжалост­ность есть то же самое, что неправда. Объективно эгоизм невозможен в силу того, что человек не живет один, он член всего чело­веческого сообщества. Бессмысленность эгоизма и “одиночества” осуждает разум, поэтому существование эгоистов в действительно­сти не может быть основанием для возведения его в принцип.

Неправда эгоизма противостоит правде жалости, которая объе­диняет людей для актуализации добра. В этом чувстве выражается объективная истина естественной солидарности людей, в которой особенно четко выявляется нравственная суть человека.

В противоположность эгоизму разумом и совестью оправдывается альтруизм, основанный на жалости и признании изначального равенст­ва людей. По Соловьеву, именно из объективного существования альтруизма как естественного человеческого чувства, из его пра­вды выводится “Золотое правило нравственности” – нормативное предписание должного отношения к другим.

Принцип альтруизма разделяется на два частных правила: пер­вое – не причинять страдания другим, второе – помогать им. Пер­вое называется правилом справедливости, второе – правилом мило­сердия. Милосердие и справедливость предполагают друг друга и по существу являются различными формами одного и того же. Между ними не может быть противоречия, что является чрезвычайно важным для понимания внутренней связи нравственности с правом, духовной жизни общества с политикой.

Благоговение – третье первичное основание нравственности, на котором формируется отношение человека ко всему, что выше его. Как религиозное чувство благоговение возникает из положительного признания человеком того, что над ним существует некое трансцен­дентное начало, вызывающее душевный трепет. Соловьев считает его чувством естественного порядка, из которого проистекает религия как верование (это суждение автора “Оправдания добра” вызвало множество протестов представителей религиозной философии и церкви).

Изначально это чувство проявляется в любви детей к родите­лям как высшим по отношению к ним существам. Зависимый от родите­лей ребенок воспринимает их как Провидение, под защитой которого протекает его детство. Возражая против фетишистской точки зрения на происхождение рели­гии, Соловьев настаивает на том, что “не в виде случайных фети­шей и рукодельных идолов... а в живом образе родителей вопло­щается для младенствующего человека идея Божества” (с. 174), в которой нравственный элемент имеет не исключительное, но очень важное значение. Вера в Провидение сначала воплощается в матери, потом переходит на отца в форме почитания высшего начала. Выс­шую силу над родителями имеет преклонение перед ушедшими предка­ми в форме культа предков. Сила этих зависимостей не материаль­ного, а духовно-отвлеченного порядка. В том, что религия возни­кает из почитания культа предков, Соловьев согласен со Спенсером, хотя эта теория и не представляется ему полной ис­тиной. Признание над собой высшего не зависит от верований и обязательно присутствует в каждом разумно-нравственном существе.

Зависимость от высшего человек ощущает на протяжении всей своей жизни. Отсюда у него возникает вопрос: имеет ли смысл то, от чего он зависит. Если это высшее бессмысленно и является лишь плодом воображения и интуиции, значит, бессмысленна и его соб­ственная жизнь. Подобный вывод противоречит присущему человеку чувству собственного достоинства. Предположение о бессмысленности индивидуальной жизни с необходимостью приводит к мысли о бессмысленности жизни вообще, поскольку каждая индивидуальная жизнь является основной составляющей жизни человечества как рода.

Признавая свою зависимость от высшего и одновременно утвер­ждая, что индивидуальная жизнь имеет смысл, человек должен при­знать, что смысл имеет и это высшее. Иначе откуда в человеке и человечестве стремление к совершенству, для чего нужны нравствен­ные идеалы, принципы и нормы, указывающие путь совершенствования и передающиеся в веках из поколения в поколение. Для чего человеку стыд, совесть, любовь, жалость, сострадание, если все это не имеет смысла.

Но поскольку все это существует и обнаруживает вполне дока­зуемый прогресс в своем историческом развитии, остается признать факт существования высшей цели и соответствующей ей целесообраз­ности, во имя которой человечество, преодолевая колоссальные тру­дности собственного самоутверждения, продолжает творить свою исто­рию. Вера людей в смысл собственной жизни приводит их к вере в целесообразную необходимость всех процессов мироздания, частицей которого являются и они сами.

Отождествление заложенного в основание мироздания общего по­рядка с божественным откровением наполняет душу, сознание человека благодарностью к божеству, осуществляющему этот порядок. “Созна­тельно и разумно делать добро, – пишет Соловьев, – я могу только тогда, когда верю в добро, в его объективное, самостоятель­ное значение в мире, то есть, другими словами, верю в нравственный порядок, в Провидение, в Бога. Эта вера логически первее всех положительных религиозных воззрений и установлений, равно как и метафизических учений, и она в этом смысле составляет то, что называется естественной религией” (с. 180).

От естественной религии получают свою разумную санкцию все требования нравственности, ею предписывается все должное.

По Соловьеву, всякий человек как разумное существо должен верить, что все в мире зависит от высшего разумного начала, и испытывать к нему сыновнее благоговение. Это чувство как бы объемлет собой и стыд, и жалость, и все другие нравственные про­явления человека. Отсюда проистекает нормативное предписание свободно подчинять свою волю требованиям высшего порядка, который должен оставаться “всегда и везде безусловно одинаковым”. Однако высшее требование не отменяет низших, оно опирается на них и включает в себя с необходимостью.