Страх внутреннего одиночества

Как важно умирать ежедневно, умирать каждую минуту по отношению ко всему, к многочисленным «вчера» и даже по отношению к моменту, который только что закончился! Без смерти нет обновления, без смерти нет творчества. Груз прошлого порождает его продолжение во времени, а тревоги вчерашнего дня дают новую жизнь сегодняшним тревогам. Вчерашний день продолжается в сегодняшнем, а завтрашний день — это все еще вчера. Избавление от этой непрерывности существует только в смерти. В умирании заложена радость. Вот это только что наступившее утро, свежее и ясное, свободно от света и тьмы вчерашнего дня; песня вон той птицы раздается впервые, а игры этих детей уже не те, что были вчера. Мы тянем за собой память о вчерашнем дне, и она омрачает нашу жизнь. Пока ум остается механической машиной, он не знает покоя, тишины, безмолвия, он постоянно изнашивается. То, что пребывает в тишине, может возрождаться; но то, что находится в непрерывной деятельности, изнашивается и является бесполезным. В завершении — живой родник, а смерть столь же близка нам, как и жизнь.

Она рассказала, что в течение нескольких лет занималась под руководством одного знаменитого психолога и длительное время была объектом психоанализа. Получив христианское воспитание, она изучила также индийскую философию и ее учителей, но никогда не входила в какую‑либо группу и не связывала себя с той или иной системой мысли. Она всегда чувствовала неудовлетворенность и оставила даже психоанализ; а сейчас занялась благотворительной деятельностью. Она была замужем и пережила все горести и радости семейной жизни. На разных путях она искала внутреннего прибежища: в престиже общественного деятеля, в работе, в деньгах, в чарующей прелести этих мест около синего моря. Скорби множились, и она могла их переносить, но ей никогда не удавалось перейти известный уровень, который был довольно не глубок.

— Почти всё вокруг нас лишено глубины и быстро приходит к концу с тем, чтобы стать еще менее глубоким. Неисчерпаемое нельзя раскрыть при помощи деятельности ума.

«Я шла от одной формы деятельности к другой, от одной неудачи к следующей, всегда чем‑то понуждаемая, всегда чего‑то добиваясь. В данный момент я дошла до конца одного из путей, но прежде чем пойти, по другому, который захватит меня на многие годы, я подчинилась более сильному импульсу и приехала сюда. Я прожила хорошую жизнь, радостную и богатую, многим интересовалась, а некоторые вопросы изучила довольно глубоко. Но почему‑то после всех этих лет я по‑прежнему касаюсь только верхушек и, по‑видимому, не в состоянии проникнуть за пределы какой‑то границы. Мне хотелось бы проникнуть более глубоко, но я не могу этого сделать. Мне говорят, что я хорошо справляюсь с тем, что делаю, и как раз это меня связывает. Моя обусловленность носит добродетельный характер: я делаю добро другим, помогаю нуждающимся, бываю внимательной к людям, щедрой и т.п. Но все связывает, подобно любой другой обусловленности, а моя проблема — это быть свободной не только от указанной формы обусловленности, но вообще от всяких ее форм, выйти за их пределы. Желание освобождения сделалось настоятельной необходимостью не только потому, что я прослушала ваши беседы, но и на основании моих собственных наблюдений и опыта. Сейчас я оставила благотворительную деятельность. Продолжу я ее или нет — будет видно в дальнейшем».

— Почему вы раньше не задали себе вопрос, какова причина, толкающая вас к той или иной форме деятельности?

«До сих пор мне никогда не приходилось спрашивать себя почему я занимаюсь общественными делами. Мне всегда хотелось помогать, делать добро, причем это не носило характера сентиментальности. Я обнаружила, что люди, среди которых я живу, — не настоящие люди, а маски. Настоящие люди — это те, кто нуждается в помощи. Жить с теми, кто в масках, скучно и глупо; а жить с другими — это борьба и страдания».

— Почему вы занимаетесь благотворительной или какой‑либо иной работой?

«Мне кажется, только для того, чтобы как‑то проводить время. Люди должны жить и действовать, а мои склонности вели к тому, чтобы действовать как можно лучше. Я никогда не спрашивала себя, почему я все это делаю, но вот теперь мне нужно это выяснить. Прежде чем идти дальше, разрешите сказать, что я совершенно одинока. Хотя я вижу много людей, я одинока и люблю одиночество, — это состояние в какой‑то степени порождает бодрость».

— Пребывать в уединении, в наивысшем смысле слова, имеет большое значение. Но то одиночество, которое связано с удалением от других людей, порождает чувство силы, власти, неуязвимости. Такое одиночество есть обособление от других, это бегство, это убежище. Но разве не важно выяснить, почему вы никогда не спросили себя о причине, побуждающей вас делать так называемые добрые дела? Не хотите ли вы разобрать это?

«Да, попробуем разобрать. Я думаю, что заняться всем этим меня заставил именно страх перед внутренним одиночеством».

— Почему вы употребляете слово «страх», говоря о внутреннем одиночестве? Внешне вы ничего не имеете против того, чтобы быть одинокой, но от внутреннего одиночества вы отворачиваетесь. Почему? Страх не есть нечто абстрактное, он существует только по отношению к чему‑то. Страх не существует сам по себе, тогда это лишь слово. Но вы испытываете его, только соприкасаясь с чем‑либо. Чего же вы боитесь?

«Я боюсь вот этого внутреннего одиночества».

— Страх внутреннего одиночества существует лишь в отношении к чему‑то иному. Вы не можете бояться внутреннего одиночества, так как никогда не взглянули на него прямо; вы сейчас судите о нем с помощью того, что вам известно. Вы знаете свою ценность, если можно так выразиться, как общественного деятеля, как матери семьи, как способного и активного человека и т.д.; вы знаете цену вашего внешнего одиночества. И вот, сопоставляя все это, вы судите о внутреннем одиночестве, подходите к нему; вы знаете то, что было, но не знаете того, что есть . Когда то, что известно, смотрит на неизвестное, возникает страх; именно это и порождает его.

«Да, это совершенно верно. Я сравниваю мое внутреннее одиночество с тем, что знаю по опыту. Мой опыт порождает страх по отношению к тому, что я в действительности совсем не пережила».

— Следовательно, ваш страх — это не страх перед внутренним одиночеством; но ваше прошлое боится того, чего оно не знает, чего оно не переживало. Прошлое старается поглотить новое, сделать из него пройденный опыт. Может ли прошлое, которое есть вы сами, пережить новое, неизвестное ему? Известное может переживать только то, что ему присуще; оно никогда не может пережить новое, неведомое.

Когда вы даете неизвестному наименование, когда вы называете его внутренним одиночеством, вы лишь даете ему словесное обозначение. Тогда слово заменяет само переживание; слово — ширма для страха. Когда вы даете определение «внутреннее одиночество», такое определение закрывает сам факт, закрывает то, что есть . Вот это слово и порождает страх.

«Но мне кажется, что я не в состоянии прямо взглянуть на него».

— Постараемся прежде всего понять, почему мы не в состоянии взглянуть на сам факт и что именно мешает нам быть пассивно бдительными по отношению к нему. Не делайте попыток сразу же взглянуть на него. Я прошу вас спокойно выслушать то, что будет сказано.

Известное, т.е. наш прошлый опыт, стремится поглотить то, что оно называет внутренним одиночеством; но оно не может пережить его, так как не знает, что это такое. Оно знает определение, но не знает того, что лежит за словом. Неведомое не может стать предметом опыта. Вы в состоянии рассуждать или думать по поводу неведомого, вы можете испытывать перед ним страх; но мысль не в состоянии понять его, так как мысль есть результат известного, результат опыта. А поскольку мысль не может познать неведомое, она его боится. Страх остается до тех пор, пока мысль стремится пережить неведомое, понять его.

«Но что же тогда..?»

— Пожалуйста, слушайте. Если вы будете правильно слушать, вы поймете истину всего этого, и тогда истина окажется единственным возможным действием. Что бы мысль ни предпринимала по отношению к внутреннему одиночеству, все это есть бегство, отход от того, что есть . Уходя от того, что есть , мысль создает свою собственную обусловленность, которая делает невозможным переживание нового, неведомого. Страх — единственный ответ мысли на неведомое; мысль может называть его различными именами, но, тем не менее, это просто страх. Поймите же, мысль не в состоянии иметь дело с неведомым, с тем, что есть , если она прикрылась словами «внутреннее одиночество». Лишь когда вы это поймете, то, что есть , раскроет себя; тогда придет неизмеримое.

И, наконец, позвольте дать вам совет, все оставить в покое, так как есть; вы все выслушали и пусть это совершит свою работу. Когда почва вспахана, зерно посеяно, земля нуждается в покое, чтобы дать свершиться творению.

ПРОЦЕСС НЕНАВИСТИ

Многие годы она работала учительницей; была доброжелательна и приветлива, это почти стало ее привычкой. Она сказала, что около двадцати пяти лет занималась преподаванием и была счастлива в своей работе. Хотя под конец ей хотелось отойти от всего но к своей работе она была привязана по‑прежнему. И вот совсем недавно она стала осознавать нечто, глубоко скрытое в ее характере. Она обнаружила это неожиданно во время одной из дискуссий и была по‑настоящему удивлена и шокирована. Да, все случилось так, здесь не было простого самообвинения.

Когда она пересмотрела свои прошлые годы, то поняла, что это неожиданно вскрытое чувство всегда таилось внутри. В действительности в ней скрывалась ненависть. То не была ненависть в отношению к кому‑либо, но чувство ненависти вообще, какой‑то подавленный антагонизм по отношению ко всему и всем. Когда она впервые обнаружила это чувство, ей показалось, что оно поверхностно и от него нетрудно избавиться. Но шли дни, и она увидел, что это чувство совсем не мимолетно: глубоко укоренившаяся ненависть прошла через всю ее жизнь. Особенно ее шокировало то, что о себе она всегда думала, как о сердечном и добром человеке.

Любовь — странная вещь; пока в нее вплетена мысль, любви нет. Когда вы думаете о ком‑нибудь, кого вы любите, это лишь становится символом приятных ощущений, воспоминаний, образов, но это не любовь. Мысль есть чувство, а чувство — не любовь. Сам процесс мышления уже является отрицанием любви. Любовь — это пламя без дыма мысли, ревности, антагонизма, использования для себя, т.е. всего того, что идет от ума. До тех пор пока сердце переполнено тем, что создано умом, неизбежна и ненависть, ибо сам ум есть местопребывание ненависти, антагонизма, противоречий, конфликтов. Мысль — это реакция, а реакция всегда, в том или ином виде, — источник враждебности. Мысль — это противодействие, ненависть; мысль всегда с кем‑то соревнуется, всегда ищет цели, успеха; исполнение ее замыслов приносит чувство довольствия, а их крушение — ненависть. Конфликт — это мысль, выхваченная противоположностями; но и синтез противоречий — то опять‑таки ненависть, антагонизм.

«Понимаете, я всегда думала, что люблю детей; когда они подрастали, то обычно приходили ко мне за утешением, если находились в тревоге. Я считала неоспоримым, что люблю их, особенно тех, кто пользовался моим расположением за пределами класса; но теперь мне понятно, что всегда существовало это подспудное движение ненависти, глубоко укоренившейся вражды. Что мне делать с такого рода открытием? Вы себе не представляете, как я была этим напугана, и хотя вы говорите, что мы должны стараться не осуждать, это открытие оказалось весьма неблаготворным».

— Пытались ли вы также исследовать этот процесс ненависти?

Увидеть причину, сообразить, почему вы ненавидите, — сравнительно легко; но сознаете ли вы пути ненависти? Наблюдаете ли вы ненависть, как если бы это было какое‑то незнакомое, новое животное?

«Все это оказалось для меня совершенно неожиданным; я никогда не пробовала наблюдать за процессом ненависти».

— Попытаемся проделать это сейчас и посмотрим, что получится; будем пассивно наблюдать за ненавистью, когда она постепенно начнет раскрываться. Не будьте шокированы, не осуждайте и не ищите оправданий, просто старайтесь пассивно наблюдать. Ненависть — это одна из форм разочарования, не правда ли? Самоосуществление и разочарование всегда идут вместе.

Каков ваш основной интерес, не как профессионала, но глубоко внутренний?

«Я всегда хотела заниматься живописью».

— Почему же вы не занимались ею? «Отец постоянно настаивал на том, что я не должна заниматься, тем, что не дает денег. Он был напористым человеком, а деньги были для него венцом всего; он никогда ничего не предпринимал, если это не давало денег или большей власти, большего престижа.

«Больше» было его божеством, а мы все были его детьми. Хотя я егo любила, я всячески ему сопротивлялась. Тем не менее, мысль о том, как важно иметь средства, глубоко проникла и в меня. Я полюбила преподавательскую работу, может быть, потому, что она предоставляла возможность быть в положении хозяйки. Во время каникул я обычно рисовала, но это ни в коей мере меня не удовлетворяло: мне хотелось отдать живописи жизнь, а фактически я была в состоянии выделять какие‑то два месяца в году. В конце концов, я перестала рисовать, но внутри меня продолжал гореть огонь. Теперь я понимаю, что все это питало антагонизм».

— Были ли вы замужем? Были ли у вас свои дети?

«Я влюбилась в женатого человека, и мы жили вместе тайно. Я отчаянно ревновала его к жене и детям, но панически боялась иметь своих детей, хотя мне этого так хотелось. Обычная семейная жизнь, ежедневное общение — всего этого я была лишена; и вот ревность превратилась в бешеную ярость. Ему пришлось уехать в другой город, но моя ревность никогда не ослабевала. Это было невыносимо. Чтобы забыть обо всем, я с еще большим энтузиазмом принялась за преподавательскую работу. Но теперь я вижу, что ревность сидит во мне по‑прежнему; я ревную не его, так как eго уже нет в живых, а всех счастливых людей, всех, у кого есть семья, кто преуспевает в жизни, почти каждого. Ведь мы могли бы жить вместе, но это оказалось невозможным».

— Ревность — это ненависть, не правда ли? Если человек любит, нет места ни для чего другого. Но у нас нет любви; дым удушает нашу жизнь, и пламя угасает.

«Я вижу теперь, что и в школе, и в отношениях с моими замужними сестрами, почти во всех моих отношениях во мне на прекращалась война, только она была скрыта от всех. Постепенно я становилась идеальным учителем. Сделаться идеальной преподавательницей было моей целью, и мои усилия получили признание».

— Чем сильнее идеал, тем глубже подавление, тем сильнее конфликт и антагонизм.

«Да, сейчас я вижу все это. Но странно, наблюдая себя, я ничего не имею против того, чтобы остаться тем, чем в действительности являюсь».

— Вы ничего не имеете против, так как это своего рода жесткое признание, не так ли? Признание, как таковое, дает нам какое‑то удовлетворение; оно усиливает жизненную силу, чувство уверенности в познании себя; дает силу знания. Подобно тому, как ревность, хотя она и мучительна, создает приятное ощущение, так и в данный момент осознание вашего прошлого порождает чувство превосходства, которое также дает удовлетворение. Вы теперь нашли новое название для ревности, для разрушенных надежд, для вашей покинутости: это ненависть, это ваше знание того, что вы ненавидите. В познании заложена гордость, это иная форма антагонизма. Мы заменяем одну форму другой, но, по сути дела, все формы одни и те же, хотя, если их выразить в словах, они могут казать я различными. Следовательно, вы пойманы в сеть вашей собственной мысли, не так ли?

«Да, но что же еще можно сделать?»

— Не надо спрашивать, продолжайте наблюдать за процессом нашей собственной мысли. Как она хитра и обманчива! Она обещает нам избавление, но создает лишь новый кризис, новый антагонизм. Продолжайте пассивно наблюдать за ней, «и пусть истина того, что вы наблюдаете, раскроется сама.

«Придет ли тогда свобода от ревности, ненависти, от этой постоянной скрытой борьбы?»

— Когда вы надеетесь на что‑либо, в положительном или отрицательном смысле, вы проецируете ваше собственное желание. Вы добьетесь его осуществления, но это окажется лишь подменой, и потому борьба будет продолжаться. Желание приобрести или избежать чего‑то остается в поле противоположностей, разве не так? Поймите ложное таким, каково оно есть, и тогда появится истина. Вы не должны искать ее. Вы найдете то, что вы ищете, но это не будет истина. Подобным же образом подозрительный человек обнаруживает в другом человеке то, что он подозревал; это не так трудно, но это глупо. Вы же продолжайте пассивно осознавать весь процесс вашей мысли в целом, а также ваше желание освободиться от ненависти.

«Все это для меня необыкновенное открытие. Я начинаю понимать истину того, что вы говорите. Я надеюсь, что не потребуется много времени для того, чтобы выйти за пределы моего конфликта. У меня снова появилась надежда! Я буду безмолвно наблюдать и посмотрю, что получится».

ПРОГРЕСС И РЕВОЛЮЦИЯ

Это был храм, безупречно высеченный из камня, массивный и неразрушимый. В нем было более тридцати священнослужителей, обнаженных до пояса; их произношение санскритских слов было точным и ясным, и они понимали смысл песнопения. Глубина и звучание слов заставляла дрожать стены и колонны храма.

Люди, стоявшие внутри, безотчетно погрузились в безмолвие. Воспевалось творение, начало мира и рождение человека. Люди закрыли глаза, пение вызывало приятное волнение: ностальгические воспоминания о детстве, мысли о духовном прогрессе после тех юношеских дней и удивительное воздействие санскритских слов, радость услышать их снова. Некоторые сами повторяли слова, губы их шевелились. Атмосфера насыщалась сильными эмоциями; но священнослужители продолжали петь, а боги оставались безмолвными.

Как крепко мы держимся за идею прогресса! Нам приятно думать, что в будущем мы станем лучше, более милосердными, миролюбивыми и добродетельными. Мы охотно придерживаемся этой иллюзии, и только немногие глубоко осознают обманчивость подобного становления, понимают, что это лишь удовлетворяющий нас миф. Мы любим думать, что в будущем станем лучше, но пока продолжаем жить по‑прежнему. Прогресс — такое утешительное, такое успокаивающее слово, которым мы гипнотизируем себя. То, что есть , не может стать чем‑то иным; жадность никогда не может превратиться в свою противоположность, а насилие не может стать ненасилием. Мы можем превратить чугунную чушку в замечательную сложную машину, но прогресс — всего лишь иллюзия, если его применяют к становлению личности. Идея «я», являющегося в ореоле славы, — это простой обман страстного желания быть великим. Мы преклоняемся перед успехами государства, перед идеологией, перед личностью и обманываем себя утешающей иллюзией прогресса. Мысль может прогрессировать, стать чем‑то большим, двигаться в направлении более совершенной цели; она в состоянии сделать себя безмолвной. Но пока мысль есть движения в сторону приобретения или отказа, — она только реакция. Реакция всегда порождает конфликт, а развитие конфликта — это новое смятение, новый антагонизм.

Это был революционер, готовый убивать других или быть убитым самому во имя своего дела, своей идеологии. Он был готов уничтожать других ради лучшей жизни. Разрушение существующего общественного порядка произведет, разумеется, еще больший хаос, но этот хаос может быть использован для построения бесклассового общества. Какое будет иметь значение, если вы погубите несколько человек или многих в процессе построения совершенного общественного порядка? Важен не человек сегодняшнего дня, а человек будущего. В новом мире, который они собираются построить, не будет неравенства между людьми, для всех найдется работа и будет всеобщее счастье.

— Как можете вы быть уверены в будущем? Что дает вам такую убежденность? Приверженцы религий обещают небо, а вы обещаете лучшую жизнь в будущем. У вас есть своя библия и свои служители, так же, как у них имеются свои; поэтому между вами и ими по сути дела нет большого различия. Но что же вселяет в вас уверенность, будто вы обладаете ясновидением в отношении будущего?

«Логически, если вы следуете по определенному пути, цель очевидна. Но, кроме того, история дает нам примеры, которые подкрепляют нашу позицию».

— Все мы трактуем прошлое в соответствии со своей специфической обусловленностью и своими предрассудками. Вы так же не уверены в завтрашнем дне, как и все остальные люди, и хвала небу за то, что это так! Вот почему приносить в жертву настоящее во имя иллюзорного будущего, очевидно, в высшей степени нелогично.

«Верите ли вы в изменение или вы — орудие капиталистической буржуазии?»

— Изменение — это модифицированная непрерывность, которую вы можете называть революцией; но истинная революция — совершенно иной процесс; она не имеет ничего общего с логической или исторической очевидностью. Подлинная революция заключается в понимании всего процесса действия; это — действие, взятое не на каком‑то отдельном уровне, экономическом или идеологическом, но действие как интегрированное целое. Такое действие не является реакцией. Вы знаете лишь реакции: реакцию антитезиса, а также следующую за ней реакцию, которую вы называете синтезом. Но интеграция — не интеллектуальный синтез, это не словесное утверждение, основанное на изучении истории. Интеграция может проявиться только тогда, когда имеется понимание реакций. Ум — это серия реакций; а революция, основанная на реакциях, на идеях, — вообще не революция, но лишь видоизмененное продолжение того, что было. Вы можете называть ее революцией, но на самом деле это не революция.

«Что же такое для вас революция?»

— Изменение, основанное на идее, — это не революция. Идея — это ответ памяти, и, следовательно, идея — это реакция. Подлинная революция возможна лишь тогда, когда идеи потеряли свое значение и отошли на задний план. Революция, рожденная из антагонизма, перестает быть тем, чем она себя называет; тогда это лишь оппозиция, а оппозиция никогда не может быть творческой.

«Та революция, о которой вы говорите, — это чистая абстракция, для современного мира она нереальна. Вы — стихийный идеалист, в высшей степени непрактичный».

— Как раз наоборот, идеалист — это человек, живущий идеей; именно он не может быть революционером. Идеи разделяют, а всякое разделение — это дезинтеграция, а совсем не революция. Человек, обладающий идеологией, занят идеями, словами, и он далек от непосредственных действий; он избегает непосредственного действия. Идеология препятствует непосредственному действию.

«Итак, вы думаете, что установить равенство благодаря революции невозможно?»

— Революция, основанная на идее, как бы она ни была логична, как бы она ни соответствовала исторической необходимости, не может принести людям равенство. Сама функция идеи — это разделение людей. Вера, религиозная или политическая, восстанавливает одного человека против другого. Так называемые религии разделили людей и продолжают делать это сейчас. Организованная вера, то, что называется религией, подобна всякой другой идеологии. Это продукт ума; поэтому она несет разделение. А разве вы с вашей идеологией не делаете то же самое? Вы также создаете ядро или группу вокруг некоторой идеи, вы хотите включить всех в вашу группу, так же, как этого хотят верующие. Вы хотите спасти мир своим путем, а они своим. Вы убиваете и уничтожаете друг друга — и все это во имя создания лучшего мира. Никто из вас не заинтересован в создании лучшего мира, но лишь в том, чтобы придать миру такую форму, которая соответствует вашей идее. Но как может идея создать равенство?

«Внутри круга идей мы все равны, хотя можем выполнять различные функции. Мы прежде всего суть отображения идеи, а потом уже — индивидуальные исполнители. Выполнение обязанностей подразумевает градации, но их нет, если рассматривать каждого как представителя идеологии».

— Как раз это утверждает и любая организованная вера. В глазах Бога мы все равны, но возможности наши различны; хотя жизнь и одна, но социальные деления неизбежны. Подменяя одну идеологию другой, вы не изменили весьма существенного факта, заключающегося в том, что целая группа или один индивидуум смотрит на других, как на стоящих ниже. В действительности, неравенство существует на всех уровнях бытия. У одного есть способности, у другого их нет; один может руководить, другой — подчиняться; у одного неподвижный ум, другой же обладает восприимчивым умом, способным быстро приспособиться к обстановке; один может рисовать или писать, другой — обрабатывать землю; один — ученый, другой — метельщик. Неравенство — очевидный факт, и никакая революция не может с ним покончить. То, что делает так называемая революция, — это подмена одной группы другой, а новая группа берет в свои руки политическую и экономическую власть и становится новым высшим классом, который старается усилить себя теми или иными привилегиями и т.п. Такая группа знает все хитрости и приемы другого класса, который был свергнут. Разве она устранила неравенство?

«Со временем новый класс уничтожит неравенство. Когда весь мир будет разделять наш образ мысли, тогда будет создано идеологическое равенство».

— Но ведь это совсем не равенство, это лишь идея, теория, мечта об ином мире, подобная грезам религиозного верующего. Как близки вы один к другому! Идеи разделяют людей, они вносят разобщение, они противопоставляют одного другому, они вызывают конфликт. Идея никогда не может создать равенство, даже в своем собственном мире. Если бы мы все верили в одно и то же, в то же самое время, находясь на одном и том же уровне, тогда у нас было бы равенство определенного типа. Но это невозможно; это чистая абстракция; она может привести лишь к иллюзии.

«Итак, вы отвергаете всякое равенство. Разве вы не проявляете цинизма, осуждая любые попытки осуществить равные возможности для всех?»

— Я не проявляю цинизма, но лишь утверждаю очевидные факты. Я совсем не против равных возможностей для всех. Конечно, можно пойти дальше, и, может быть, найти эффективный подход к проблеме неравенства, но лишь тогда, когда мы поймем действительность, то, что есть ; если мы подойдем к тому, что есть , с идеей, с готовым выводом, с мечтой, тогда мы не поймем того, что есть . Наблюдение с предубежденным умом совсем не есть наблюдение. Факт остается фактом, а именно: на всех уровнях сознания, жизни, существует неравенство, и что бы мы ни делали, мы не можем этого изменить.

Далее, возможен ли иной подход к факту неравенства без того, чтобы создавать новый антагонизм, новое разделение? Революция использует человека как средство на пути к конечной цели. Для нее важна цель, а не человек. Религии утверждали, по крайней мере на словах, что важен человек, но и они использовали человека для утверждения веры, догмы. Использование человека для той или иной цели неизбежно укрепляет разделение на высших и низших; отделение тех, кто находится вблизи, от тех, кто находится вдали; тех, кто знает, от тех, кто не знает. Это разделение — психологическое неравенство; оно является разлагающим фактором для общества. В настоящее время мы повсюду видим, что взаимоотношения между людьми построены на выгоде; общество использует индивидуума так же, как индивидуумы используют друг друга, чтобы теми или иными путями извлечь пользу. Подобное использование одного другим является основной причиной психологического разделения людей на противостоящих друг другу индивидуумов.

Мы перестанем использовать друг друга только тогда, когда идея не будет определяющим фактором во взаимоотношениях между людьми. Одновременно с идеей приходит эксплуатация, а эксплуатация питает антагонизм.

«Но что же это за фактор, который может вызвать коренную революцию?»

— Любовь — единственный фактор, который может обеспечить коренную революцию. Любовь — это единственная истинная революция. Но любовь — не идея; она приходит, когда нет мысли. Любовь — не инструмент пропаганды; ее нет необходимости культивировать или возглашать с крыш домов. Когда не будет флагов, верований, лидеров, идей в форме запланированных действий, — тогда лишь проявится любовь. Любовь — это единственная творческая и перманентная революция.

«Но разве любовь будет управлять техникой?..»

СКУКА

Дождь прекратился; дороги очистились, а с деревьев была смыта пыль. Земля освежилась; в пруду громко квакали лягушки, толстые, с раздутым от удовольствия горлом. Трава сверкала нежными капельками воды, а на земле после сильного ливня воцарился мир. Стада промокли насквозь, но во время дождя никто не ушел под укрытие, и сейчас все с довольным видом щипали траву. Несколько мальчиков играли в протоке, которая образовалась после дождя на обочине. Они были без одежды, с блестящими телами и сияющими глазами; на них было радостно смотреть. Они пользовались временем, отведенным их возрасту, и как были счастливы! Ничто, кроме игры, не имело для них значения; когда один из нас сказал им что‑то, они радостно улыбнулись, хотя и не поняли ни слова. Солнце заходило, и тени становились глубокими.

Как необходимо для ума очищать себя от всякой мысли, быть постоянно пустым, не становиться пустым, но просто быть; умирать для всякой мысли, для всех воспоминаний вчерашнего дня и даже в отношении наступающего часа! Умирать так просто, а продлевать тяжело, потому что продление — это усилие быть или не быть. Усилие — это желание, а желание может умереть лишь тогда, когда ум прекратит добиваться, стяжать успех. Как легко жить просто! И это отнюдь не застой. Великое счастье в том чтобы не иметь желаний, не быть тем или иным, никуда не стремиться. Когда ум очищает себя от всех мыслей, только тогда приходит творческое безмолвие. Ум не может быть безмолвным, пока он блуждает в поисках достижений. Достижение для yма означает добиться успеха, а успех всегда одинаков, будет ли он в самом начале или в конце. Ум не может стать чистым, если он продолжает плести ткань собственного становления.

Она рассказала, что всегда была деятельна в разных областях жизни: и с детьми, и в общественных делах, и в спорте. Но за этой активностью стояла внутренняя опустошенность, мертвящая и непрестанная. Ей было скучно от жизненной рутины, от yдовольствий, от страданий, от лести, вообще от всего. Насколько она могла припомнить, скука, подобно туче, стояла над всей ее жизнь. Она делала попытки уйти от нее, но любой новый интерес вскоре приедался и превращался в мертвящую усталость. Она много читала, прошла через обычные трудности семейной жизни, но на всем этом лежала печать томящей пустоты. Это не было связано со здоровьем, так как физически она чувствовала себя хорошо.

— Как вы думаете, почему у вас появилась скука? Может быть, это результат крушения или подавления какого‑либо глубокого желания?

«Едва ли. У меня было несколько трудностей внешнего порядка, но они никогда меня не волновали. Когда они появлялись, я встречала их радостно и достаточно разумно и никогда не бывала выбита из колеи. Не думаю, что мое волнение и беспокойство было крушением надежд, так как я всегда могла иметь все, что хотела. Я же не просила луну с неба и была благоразумна в своих требованиях; но, тем не менее, это чувство скуки никогда меня не покидало, была ли я с семьей или на работе».

— Что вы понимаете под скукой? Имеете ли вы в виду неудовлетворенность? Не означает ли это, что ничто не дает вам полного удовлетворения?

«Это не совсем так. Я воспринимаю неудовлетворенность совершенно так же, как и любой нормальный человек, но я могу примириться с неудовлетворенностью, которой нельзя избежать».

— Чем вы интересуетесь? Имеется ли у вас какой‑нибудь глубокий интерес?

«Едва ли. Если бы у меня был какой‑либо глубокий интерес, мне никогда не было бы скучно. Уверяю вас, по природе я — энтузиастка, и если бы у меня возник глубокий интерес, я не рассталась бы с ним так легко. У меня было много непродолжительных увлечений, но все они, в конце концов, завершались этой мрачной тучей душевной опустошенности».

— Что вы понимаете под интересом? Откуда этот переход от интереса к скуке? Что означает интерес? Вы интересуетесь тем, что вам нравится, что доставляет вам удовольствие, не правда ли? Не является ли такой интерес процессом приобретения? Вы, конечно, не проявляли бы интереса к тому или иному объекту, если бы не имели в виду что‑то приобрести, не так ли? У вас поддерживается интерес, пока вы приобретаете. Само приобретение есть интерес, не правда ли? Вы стремились получить удовлетворение от всего, с чем соприкасались; и когда вы использовали все до конца, вполне естественно, что вам все надоело. Всякое приобретение есть форма скуки, душевной усталости. Мы жаждем новых игрушек. Как только нам надоела одна из них, мы обращаемся к другой, причем всегда находится новая игрушка, на которую мы обращаем внимание. Мы направляем внимание на тот или иной предмет в надежде что‑то приобрести. Предметом приобретения может быть удовольствие, знание, слава, власть, умение, семья и прочее. Когда уже нет ничего нового, что можно было бы получить от какой‑нибудь религии, от какого‑либо спасителя, мы теряем к ним интерес и обращаемся к другой религии. Некоторые предпочитают дремать, пребывая в какой‑нибудь организации, и никогда не просыпаются, а те, которые, наконец, пробуждаются, вновь засыпают, присоединяясь к другой организации. Вот это движение, направленное к приобретению, называют расширением мысли, прогрессом.

«Неужели интерес — это всегда стяжание?»

— Да, это так. Разве вы интересовались бы чем‑либо, если бы это ничего вам не давало, будь то спортивная игра, разговор, книга, человек? Если рисование вам ничего не дает, вы проходите мимо него, если то или иное лицо не стимулирует вас, не может расшевелить тем или иным способом, если ваши взаимоотношения не дают вам ни радости, ни горя, тогда вы теряете интерес к нему, вам становится скучно. Вы этого не замечали?

«Замечала. Но я никогда до сих пор не подходила к этому вопросу подобным образом».

— Вы не пришли бы сюда, если бы чего‑то не хотели. Вы хотите быть свободной от скуки; так как я не могу дать вам это освобождение, то она снова овладеет вами. Но если мы сможем вместе понять процесс приобретения, интереса, скуки, тогда, возможно, придет свобода. Свободу нельзя приобрести. Если вы ее приобретете, вам скоро станет с нею скучно. Не притупляет ли стяжание ум? Приобретение, позитивное или негативное, — это бремя. Как только вы что‑то приобрели, вы теряете к нему интерес. Желая приобрести, вы оживлены, заинтересованы; но владение — это скука. Вы можете хотеть владеть большим, но стремление к большему — это лишь движение к скуке. Вы пробуете различные формы стяжания, но пока существует усилие, направленное к стяжанию, до тех пор поддерживается интерес. Приобретение всегда имеет конец, поэтому всегда существует скука. Не это ли происходит с вами?

«Я думаю, что да. Но я не совсем уловила значение того, что было сказано».

— Сейчас все выяснится. Обладание утомляет ум. Всякое приобретение — будет ли это знание, собственность, добродетель — ведет к невосприимчивости. Природа ума состоит в том, чтобы достигать, поглощать, не так ли? Или вернее, образец, который ум для себя создал, представляет собой модель накопления. Такой деятельностью ум готовит собственную усталость и скуку. Интерес, любопытство — это начало стяжания, которое вскоре становится скукой; а стремление быть свободным от скуки — всего лишь другая форма стяжания, владения. Так ум переходит от скуки к интересу и снова к скуке, пока не дойдет до крайней усталости; и эти, следующие одна за другой волны интереса и усталости считают жизнью.

«Но как можно быть свободной от стяжания, чтобы больше его не было?»

— Только по