Глава III. Выражение наслаждений
Нам приходилось уже рассматривать нескончаемую вереницу выражений, которыми привыкли обозначать разнообразие наслаждений. В настоящее время нам остается только изучить физиономию как самого феномена, так и входящих в его состав элементов.
Феномен наслаждения состоит в проявлении силы, которая, изливаясь от пункта своего первоначального развития ко всем фибрам тела, привлекает к содействию все затронутые ей системы организма. Таким образом мы сознаем собственные наслаждения; на лицах же собратьев и из телодвижений животных, этих дальних родственников наших, мы тоже можем читать испытываемые ими радости. Ощущаемые признаки удовольствия составляют как бы остов, или анатомический скелет физиономии наслаждения, на котором, как на неподвижно-однообразном грунте, нравственные элементы, участвующие в выражении феномена, рисуют живую физиономию человеческого лица. Это сделанное мной вполне искусственное различие отзывается метафизическими тонкостями, но оно пригодно мне в настоящую минуту, для удобного изучения всей симптомологии наслаждения.
Анатомическими элементами для некоторых выражений наслаждения служат нервы и мышцы, движущиеся весьма разнообразно, смотря по токам, приходящим к ним как от нервов периферии, так и из нервных центров. Движения ощущения, характеризующего приятность, не существует; специфическое свойство подобного ощущения слагается из соучастия и согласования разнообразнейших элементов. Наслаждение может одинаково выразиться и смехом, и слезами, вздергиванием кверху углов рта или совершенной неподвижностью губ, непонятной сумятицей разнузданных телодвижений или состоянием полного спокойствия. И, несмотря на все это, мы можем мгновенно брошенным на человека взглядом понять все бесконечные градации его улыбки и сразу подметить луч света, едва сверкнувший в глазах его из-под скрывавшей их завесы слез. Здесь, как и во многих других нравственных проявлениях, сознание едва успело отразить в своем зеркале образ едва очерченный, едва подмеченный и еще не определенный мысленным оком, и однако мы можем уже заставить отразиться этот самый образ в сознании другого человека при помощи стенографии слова и телеграфа взглядов.
Бесконечная серия наслаждений может быть едва ли не вся выражена движением ока и блеском внезапно сверкнувшего взора. От присутствия живых, интеллектуальных радостей глаза открываются шире, движение их становится быстрее и свободнее, и взор блестит ясно-сияющим светом; от более же интенсивных наслаждений чувственного сладострастия очи становятся томными, взгляд делается нерешительным и неподвижным, пока наконец не скрывается вовсе под опущенными, отяжелевшими от избытка наслаждений веками. Аффекты самого утонченного свойства бывают выражены нескончаемыми градациями глазных движений то кверху, то книзу, то влево, то вправо, и наблюдатель дивится тому, как в пространстве нескольких едва заметных линий может вместиться едва ли не вся необъятная галерея страстей человеческих; эти крошечные, едва заметные движения способны передавать и любовь, и ненависть, и переход от злобствований и зависти к всепрощению, и огонь неугасимой страсти и полный холод равнодушия. Глаз в одно мгновение передает картину, на изображение которой художнику пришлось бы потратить несметное число часов, а философу – проработать дни и ночи, для анализа как самого феномена, так и механических орудий, способных воспроизводить его в столь короткое время и с такой силой.
Глаз содействует выражению удовольствия даже выделением слез, которые весьма редко не дрожат на ресницах человека в минуту глубоко прочувственной им радости. Слеза, сбегающая со щеки матери, когда она радуется спасению выздоравливающего сына, химически составлена из тех же самых ингредиентов, как и слеза, выкатывающаяся из глаз повара, когда он обжигает перья цыпленка; вытекая из одинаковой железки, обе принимают одинаковый вид и цвет. Но слеза матери сияет таинственно-нравственным светом, который, отразившись в сознании окружающих, потрясает сердца радостью, вызывая нередко на глаза зрителей слезы сочувствия.
Способ изъявления радости слезами весьма интересен, и его проявление всегда возбуждает симпатии зрителей.
Поражает нас, быть может, таинственный факт одного и того же выражения, одинаково отвечающий и радости, и печали; факт этот незаметно переносит наблюдателя в те области чистейшего идеального мира, где встречаются крайние противоположности, дивно гармонируя между собой в нескончаемом круге космоса.
Все мускулы лица участвуют в заявлении внутреннего наслаждения серией бесконечно мелких передвижений, от которых все черты распускаются и как бы расцветают, отвечая чувствуемому во всех сосудах благосостоянию. В стоической неподвижности своей нос остается верен обычаю своему, между тем как мускулы рта работают усерднее всех прочих, поднимая кверху углы губ и образуя улыбку – это наипростейшее выражение наслаждения.
После лицевых мышц мускулами, всего легче поддающимися выражению наслаждения, оказываются мышцы шеи и стана; затем следуют руки и пальцы; всего позднее вступают в дело мускулы нижних конечностей. Все это относится, разумеется, к общему правилу, не касаясь исключений, всегда многочисленных в деле выражения аффекта. Одним из самых элементарных выражений удовольствия является потирание рук, всегда служащее признаком веселости и приятного расположения духа. Более усложненными изъявлениями удовольствия бывают прыганье, пляска и множество других, еще более необычных и редких, выражений внутреннего удовлетворения. Дэви, как всем известно, до того был обрадован открытием поташа, что принялся плясать посреди своей лаборатории. Сотрясения и подергивания сухожилий тоже иногда служат выражением некоей степени сладострастия, но это выражение может легко довести человека до судорожных и конвульсивных движений.
Игрой мускулов, наиболее характеризующей удовольствие, бывает смех; он состоит из более или менее продолжительного выдыхания воздуха, во время которого диафрагма находится в положительно конвульсивном состоянии. К этому основному факту присоединяются в большинстве случаев сверкающий блеск глаз, движение лицевых мускулов и сотрясение и колебания всего туловища. Более скромный и сдержанный смех выражается усилением улыбки, т. е. поднятием еще более кверху углов губ, причем рот раскрывается, выказываются зубы и слышится однократное, более или менее шумное, выдыхание воздуха. Когда выдыхание повторяется и углы рта начинают то подниматься, то опускаться в конвульсивном передвижении, тогда хохот переходит в истерику; выдыхание затрудняется и бедные брюшные сосуды так сильно потрясаются от действия на них диафрагмы, что хохочущий человек ухватывается за живот руками, чтобы хотя бы отчасти умерить в нем волнение. Иной раз во время сильного хохота мы бываем принуждены налечь животом на стол, на стену или на что-либо другое неподвижное, чтобы хотя бы немного облегчить волнение кишок, бурно бьющихся о стенки живота. Кровообращение затрудняется, лицо краснеет от напора крови, глаза слезятся в силу механического давления… Хохот, доведенный до высшей степени пароксизма, может даже угрожать жизни. Меньшим последствием неумеренного хохота может быть недержание мочи или временная боль в животе, но пароксизм неудержимого хохота может довести и до апоплексии мозга, до аневризма сердца или до разрыва какого-либо сосуда.
Личности откровенно-великодушные предаются хохоту легко и свободно, или смеются иной раз с восторгом увлечения, между тем как хохот эгоиста сух и лишен всякой гармонии. В хохоте слышится иной раз пещерный звук или отголосок барабанной кожи; смеются люди и звонко, и глухо, натянуто и скупо или простодушно и весело. Сардонический смех со всеми его разновидностями произведет всегда болезненное, вызывающее в окружающих чувство раздражения, а не веселости сочувствия.
Действуя отчасти механически, смех производит на человека и чисто нравственное влияние. Находясь в благодушном настроении, мы легко и по малейшему поводу заряжаемся смехом и охотно участвуем в общем хоре, когда люди разражаются дружным хохотом.
Смех, вызванный в нас самой ничтожной причиной, иногда даже физическим впечатлением щекотания, продолжается иногда долго по невозможности остановиться, потому ли, что мы смеемся сами над собой и над беспричинностью собственного смеха, или просто потому, что не в силах сразу бываем прекратить напор нервного тока. Во всяком случае, веселый хохот оказывается столь же полезным, в области нравственного мира, как и «чихание» в области физических ощущений; и тем, и другим в машине мозгов производится благодетельное сотрясение, способствующее дальнейшему ее ходу. Искусственно возбужденный смех прерывает иногда печальное раздумье. После внезапного взрыва этой блестящей шумихи мы сбиваемся на минуту с преследуемой нами тропы и, озадаченные, мы не умеем уже связать снова нити прерванных смехом печальных мыслей, и поневоле обращаем процесс своего мышления в более приятную сторону.
Вздох тоже может иногда стать выражением приятного чувства, симптомом сладострастного блаженства или избытка сладостных впечатлений. Вздох восстанавливает в человеке утерянное им равновесие неожиданно-судорожным движением, действующим подобно смеху, но только облегая нервное напряжение более медленным и более тихим образом.
Выражение одного и того же наслаждения бывает весьма различно по различию индивидуальных организмов; возраст, пол и другие жизненные условия могут тоже довольно сильно влиять на образ человеческих чувств.
Нервные, раздражительные субъекты чувствуют наслаждение сильнее, чем люди более отупелых чувств, и выражают его в более живых формах. Нервы их приходят в колебание от малейшего впечатления, и потому им доступно бывает восхищение микроскопически малыми наслаждениями, область которых навсегда закрыта для множества других людей. Мимика людей нервных может иной раз казаться утрированной, так как подобные личности постоянно выражают более, чем чувствуют в действительности. Индивидуальные особенности характера и странности приемов часто мешают наблюдателю верно угадывать степень наслаждения каждого. Так, хохот причиняет иным людям страдание или производит в них мучительную реакцию бесчувствия; другие же, наоборот (например, женщины легкомысленные и легкого нрава), смеются громко и звучно, завидя пролетавшую мимо них муху, хотя нервный строй их вовсе не обнаруживает ничего особенно чуткого и нежного.
Система женщины легко пресыщается небольшим количеством нервной субстанции, которая, усиливаясь высвободиться быстрее, напрягает всю мускульную систему. Вот почему наслаждения рисуются на физиономии женщин более яркими картинами. Мужчины же, наоборот, вбирают в себя материал, необходимый для наслаждения, более спокойно и медленно и потому не требуют столь частых и спешных освобождений от гнетущего их напряжения. Крайняя впечатлительность нервной системы женщин делает их способнее и к пролитию слез, и ко взрывам смеха, так что в сердцах их последние лучи замирающего страдания нередко сталкиваются с зарей уже наступающего для них наслаждения.
Детский возраст способствует выражению открытого и широкого смеха во всей безмятежной простоте детского чувства. Лицо юноши носит нередко отпечаток бурных радостей жизни; зрелый возраст сохраняет выражение спокойного удовлетворения; интеллигентная же улыбка, оживляющая по временам старческие черты, указывает на умственные наслаждения, почерпаемые человеком из мира воспоминаний.
Южане выражают свое удовольствие более откровенным и более экспансивным образом, чем жители севера; жесты и восклицания их менее сдержаны; веселье их шумнее и похоже на радость женщин и детей. Итальянец охотно поет и пляшет в веселые минуты жизни; англичанин же при одинаковом настроении принимается со спокойной, обычной ему улыбкой за чашку грога.
Художественная сторона наслаждения высказывается в идеальной своей красоте только на лицах людей вполне образованного класса или в чертах тех весьма редких личностей, которые сумели, по необычайной широте умственных способностей, достигнуть одним скачком до того развития, до которого остальные люди доводятся и путем долгого воспитания, и естественным влиянием на них наследственности. Некоторая сдержанность в выражении наслаждения нравится людям, льстя тщеславию их; она особенно приятна там, где мы оказываемся только зрителями чужого наслаждения.
Удовольствие сопровождается иной раз приемами обычного людям лицемерия, когда человек, по тщеславию или в видах личного интереса, скрывает степень наслаждения, могущую, по его мнению, нанести урон той доли уважения, с которою люди относятся к наложенной им на себя личине мнимого бесстрастия. Изо всех выражений человеческого лица легче всего сдерживается то, которое зависит от движения мускулов; всего же труднее бывает скрыть сверкание взора человеку, сердце которого трепещет от радости; необычайная живость глаз в подобных случаях резко контрастирует с неестественным спокойствием остального лица. Самый смех, сдерживаемый сильным напряжением воли, вырывается на свободу неудержимым хохотом, когда побуждение к нему проявляется внезапно и неожиданно; смех разражается в виде пальбы, мгновенно облегчая человека от накопившегося в нем избытка нервной силы. Иногда человек, силясь скрыть от людей обуревающее его наслаждение, симулирует страдание, но в таком случае естество человеческое оказывается изуродованным и природа мстит за свое извращение, унижая виновного до грязи самых низких чувств и лишая его того человеческого достоинства, отсутствие которого иссушает в нас источник чистых и возвышенных наслаждений.
Радости свои мы можем высказывать утрированным и лживым способом, представляя физиономией своей настоящую патогномию, или выражение лица болезненное и превратное. Патологический характер физиономии может состоять в несогласии между ощущающим и обозначающим его признаком и в особенном элементе, противном общему для всех чувству красоты. Всякий из нас может вспомнить то или другое лицо, хохочущее карикатурно и выражающее веселье своей души столь уродливо, что смех его не возбуждает около себя сочувственного веселья, производя на окружающих болезненное впечатление бестактной тривиальности.
Всем животным дано так или иначе выражать долю доступного каждому наслаждения, но эту радость их мы можем читать в чертах и телодвижениях только тех существ, природа которых представляет некоторое сходство с нашим естеством. Никто еще, полагаю, не мог, всматриваясь в телодвижения рыб или пресмыкающихся, подметить, как выражается ими чувство наслаждения, между тем как при виде порхающей птички, мы ясно видим веселье во всех ее передвижениях, в живости и складе песен и в блеске ее крошечных глазок. Сравнительно необычайная широта дыхательных путей их составляет, по всей вероятности, главную причину этого радования. Млекопитающие, живущие на свободе среди лесов, скрывают от глаз наших свои наслаждения и потому выражения их остаются нам неизвестными; встречая же их иногда, с глазу на глаз, на окраинах их убежищ, мы читаем на физиономии их одно только выражение испуга и страдания; когда же они превосходят нас крепостью зубов и силой мышц, тогда мы, со своей стороны, бываем уже неспособны анализировать спокойно и с некоторой достоверностью физиономии их, которые в данное мгновение могут обозначать и радость победы, и предвкушение предстоящей им приятной пищи.
Можно, однако, сказать утвердительно, что элементарные признаки удовольствия общи всем животным высшего разряда, но смех составляет исключительную особенность человека.