Толстой Лев Николаевич. Отрицание церковного христианства, «непротивление злу насилием». Проблема оправдания культуры в русской философии.

То, что Толстой имеет отношение к русскому анархизму - принципиально. Но Толстой религиозный анархист, это не совсем то, что обычно под этим понимается. Если начать с вопроса о том, как возникла философия Толстого, то предшественником нужно считать Жан Жака Руссо. Взгляды Руссо и потом Толстого касаются темы природы и культуры. Вот взаимоотношение этих двух начал может быть двух разны типов. Первый тип - традиционный. Считать, что культура - это вторая природа, которую создает человек, которая возвышается над обычной культурой. Обычно мы некультурны, естественно существуем. А вот когда мы культурны, мы существуем как положено: кушаем вилкой и ножом, как культурные люди. Толстой вслед за Руссо говорит, что культура испортила. Она ниже природы. Натуральная природа выше, т.к. она естественна. Эта тема потом будет муссироваться Фрейдом. Фрейд предложил такую идею, у него природный человек не закрепощен, тем нет сверх - Я, которое угнетает, а вот культурный человек в кабале, там возникает то, что мешает нам, мы сублимируемся: у нас возникают комплексы. Нормальному человеку иногда надо выходить за рамки. Но Толстой переводит эту тему в плоскость этическую, нравственную. Вопрос о том, чтобы опроститься - он всю жизнь хотел стать проще. Опроститься для него значило выбросить из культуры все, что там есть лишнего, что навязывается человеку и мешает. В частности, в религиозной сфере, он пытался реорганизовать Евангелие, выкинув оттуда чудеса, все то, что не из жизни. O чем Евангелие по его мнению, по сути, о том, как надо себя вести. И он считает, что в основе этого лежит разум, точнее, здравый смысл. Нормальные нравственные требования, по его мнению, основаны на разуме, точнее на здравом смысле, а не на чудесах, каких-то глупостях. Он переписывал Евангелие для мужиков в таком вот простом варианте, чтобы объяснить, почему надо так себя вести, а не этак. Для него Христос - это не Бог. В том смысле, что это что-то неясное, запредельное, это человек, показавший своим примером, как надо жить. Сейчас церковь пытается говорить, что ее расхождение с Толстым – недоразумение. У Победоносцева был характер плохой, отлучили, а вообще-то не за что было отлучать. Тут же не так все просто. Для самого Толстого реальное христианство неприемлемо, oн разошелся не только с ним. Нормальный взгляд обычного человека нa Евангелие довольно своеобразен. Ницше скажет так по этому поводу: «У кого в жилах течет богословская кровь, тот ни на что не способен смотреть прямо и честно» Что Ницше имел в виду? Вспомним, что говорится в Евангелии: "Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца и матери, мужей, жен, детей, братьев и сестер, а при том и самой жизни своей, тот нe может быть моим учеником". Вроде бы это о том, что надо от старой жизни откреститься, стать лучше, старое отринуть. Но это интерпретация, потому что, если читать прямо, получится «возненавидь отца, мать...". Буквально, это возможно? Понятно, что «люби ближнего» есть еще и «10-ти заповедях». Но Иисус говорит "и врагов ваших". В каком смысле любить врагов? да, мы можем сказать, что они тоже люди, и когда они нас не трогают, мы можем, если они в клетке или на привязи. В «10 заповедях» говорится, не убивай, а он - и не гневайся. Ну как не гневаться? Вся проблема находится в том, что жизнь не находит своих оправданий перед лицом евангельских требований, настолько они высоки. Дальше рождается нормальная богословская реакция: это планка, и к ней нужно тянуться, но понятно, что не дотянуться. Но нужно пытаться. Это опять же богословский взгляд: мы смотрим как бы совместно с тем, как мы живем. Чтобы по Евангелию, и реально. Бердяев очень четко формулирует мысли, которые выражены по этому поводу у Толстого: «Легко критиковать толстовское учение непротивления злу насилием, но не понимают обыкновенно глубины проблемы. Толстой противополагает закон мира и закон Бога». Он готов рискнуть миром, т.е. не сопротивляться злу, потому что он считает, что в этой ситуации Бог будет вынужден вмешаться. Если мы не будем бороться со злом, то спровоцируем Бога на прямое участие, чего он и хотел бы более всего. Бердяев: «Христиане обычно строят и организуют свою практическую жизнь на всякий случай так, чтобы это было выгодно и целесообразно, и дела шли хорошо, независимо от того, есть Бог или нет. Но в таком случае нет почти никакой разницы в практической жизни, личной и общественной, между человеком, верующим в Бога и неверующим. Потому, что есть Бог или нет Бога, а дела мира устраиваются по закону мира, а не по закону Бога». И это то, против чего выступает Толстой. Он говорит: давайте не будем бороться со злом, но он при этом запрещает прибегать к насилию. Насилие остается то же самое: и качественное и количественное. Нет произвола якобы деспотического правительства, так есть линчевание и самоуправство республиканской толпы. Нет рабства личного, есть рабство денежное, нет самовластных падишахов, есть короли - миллиардеры. Меняется форма, а зло остается таким же, каким и было. Его позиция очень проста: нужно перестать добавлять зло. Почему не годиться революционный путь борьбы? Потому что он ведет к революционному насилию, которое подчиняется революционной целесообразности, т.е. фактически произволу. Парламентский путь тоже не годится. Это иллюзии, потому что никто никогда парламентским путем не отдавал реальную власть. Вот кажется, что в Америке две партии, которые борются одна с другой. На самом деле, это гидра. У нее несколько голов, но гидра-то одна. Если существует власть денег, то она всегда организуется так, чтобы менялись только исполнители. Этого исполнителя можно и наказать, можно высечь принародно. Но это ничего не меняет. Власть все равно находится гораздо глубже. Поэтому он считал, что нужно бороться с государством. Это не значит, что Толстой чего-то не понимал. Он все понимал о государственной власти. Он высказывается вполне определенно и недвусмысленно: «Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию и пируют». Толстой видит, что на почве порабощения возникает собственность, порождающая социальное неравенство. Толстой пишет Николаю II письмо в 1902 году, где потребует, чтобы тот отказался от самодержавной власти. Он напишет, что самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке. И потому поддерживать эту форму правления можно только с помощью дурных и жестоких дел. Ну и что? Николай откажется? - Да никогда в жизни! Он откажется, когда нож к горлу приставят. Это будет через 15 лет.

Народничество Толстого. Мысль о прощении породила идею слиться с народом. Мысль народническая по существу, тут он им близок. И неверная потому, что это невозможно. Можно подражать внешним формам народной жизни, т.е. ходить в поддевке, босиком. Мысль о том, что народ – богоносец, и внутри него есть какое-то мистическое начало, к сожалению, не подтверждается. Да, крестьяне после его смерти будут нести надпись: «Лев Николаевич, память о том добре, которое ты делал нам, никогда не умрет в нас». А потом они придут к графскому дому и скажут, что несли мы эту вывеску, будет ли какое награждение от начальства? Их наградили. Ведь как старались: целый день на ногах, опять же на венок потратились. Народ – это обычные люди, не лучше и не хуже. Считать, что в нем в целом содержится какое-то мистическое начало, которое поднимает его, - ошибка. Он, как и Соловьев, не связывает мораль с реальностью. Мораль сама по себе. Нужно жить хорошо не потому, что во внешней жизни что-то из этого следует, а потому, что внутренняя жизнь вне времени, вне чего-то такого. Вопрос о том, как слиться этим потоком, который вне времени. Как пишет Толстой: «B том, что моя личная жизнь погибает, а жизнь всего мира по воле Отца не погибает, в этом я не могу усомниться». Для него нет личного бессмертия, нет спасения, в этом смысле, рая. Федоров требовал построить рай здесь. У Толстого нет рая. Для него ты остаешься в жизни постольку, поскольку ты остаешься в ней своими трудами, работами, а не тем, что ты потом где-то лично воскреснешь.