Общее и особенное в формировании древнекитайской, древнеиндийской и древнегреческой философии?

Впервые появились философы: Человек в качестве отдельного инди­видуума отважился на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней структуре своего учения. Человек может теперь внутренне противопоставить себя всему миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и над самим собой. Новому духовному миру соответствует определенное социальное устройство, аналогичные черты которого мы обнаруживаем во всех трех рассматриваемых здесь областях. В этот период существовало множество мелких государств и городов, шла борьба всех против всех, и при этом оказалось возможным поразительное процветание, рост могущества и богатства. В Китае при слабых правителях династии Чжоу маленькие государства и города жили своей суверенной жизнью, процесс поли­тического развития вел к увеличению одних мелких государств за счет других мелких государств, подчинившихся им. В Элладе и на Ближнем Востоке мелкие государства жили своей независимой от какого-либо центра жизнью, даже те, которые находились под властью Персии. В Ин­дии существовало множество государств и самостоятельных городов.

Греческая философия тоже традиционно использует знаковую систему мифологического мировоззрения, объединяя вместе понятие при­родной стихии и образ первопредка (божества). У Эмпедокла, например, огонь — это Зевс, воздух - Гера, вода - Нестис, Земля — Аид. У Гераклита: «Единое, единственно мудрое, не желает и желает называться именем Зев­са». Имя и образ первопредка как существенные составляющие античной философии присутствуют в теории идей (эйдосов) Платона, в метафизике Аристотеля, у эпикурейцев и стоиков вплоть до логической разработки их в позднем эллинизме. В целом можно с уверенностью заключить, что ни одна сколько-нибудь значительная область древнеиндийского, древнекитайского и древнегреческого мировоззрения не обходится без понятийного образа первопредка. Причем сам образ не остается какой-то раз и навсегда застывшей маской. Он исторически подвижен, от эпохи к эпохе меняет свою форму, атрибуты, функции, место в философском мироздании, наполняется новыми мировоззренческими смыслами.

Структурное, функциональное и содержательное сходство древ­некитайской и древнеиндийской предфилософии позволяет судить об общих закономерностях их развития.

Во-первых, та и другая предфилософия исходят из общей миро­воззренческой картины: верхи и низы общества, природы и сознания разведены в ничем не связанные противоположности, между ними на­ходится социальная, природная и духовная пустота. Общество не имеет мировоззренческой структурной устойчивости. У распавшихся проти­воположностей верха и низа отсутствует единый генетический центр, в материале космоса человек не видит не только логики устройства, но и закономерностей истории природы, общества и сознания. Мировоз­зренческий «алогизм» и «аисторизм» состояния природы и общества порождает хаос сознания.

Во-вторых, в обеих предфилософиях первоначальную роль теорети­ческого субъекта берет на себя послеродовой коллектив, который про­должает воспроизводить родовые отношения, но в котором зарождаются классы и над которым начинает надстраиваться государство. Теоретичес­кая форма послеродового сознания выражается в коллективной мудрости, которая ищет нравственные связи в истории поколений и вырабатывает нравственные категории связи верхов и низов (нравственная космогония космология). Тем самым предфилософская мудрость полагает мораль­но-этические начала индийской и китайской философии.

В-третьих, в условиях разложения родовой формации и развития личнос­тного самосознания коллективное морализаторство претерпевает кризис.

Мудрец-философ застает ту же картину послеродового «хаоса Поднебесной». Государство к VI—V вв. до н.э. как таковое уже пришло, однако стабильность положения человека так и не появилась.

Философов жгло внутреннее самосознание ответственности перед людь­ми. Свое назначение они воспринимали как вселенскую обязанность, ниспосланную свыше природой и первопредками. Нуждаясь в общении, мудрецы-философы стали объединяться и создавать школы, воспитывать учеников. Философская школа питалась своими корнями в народной мудрости и вещала в народе устами своих питомцев.

Кунцзы полагается не на природный объективизм Неба и Земли, а на самосознание верхов и низов общества. Он первым из китайских филосо­фов обратился к совести человека, к его честности, добродетели, мужеству, человеколюбию, доверию как закону человеческого общежития. Педагоги­ке и философии нравственности Кунцзы посвятил всю свою жизнь.

Историко-философское место «Чхандогья» Упанишады опре­деляется тем, что она является «первой философской частью Вед». Так или иначе она оказала воздействие почти на все основные направления индийской философии, в особенности на Веданту, основные положения Буддизма, Санкхьи, Бхагаватгиты и других. «Чхандогья» соединяет в себе и различает предшествующее коллективное предфилософское творчес­тво и личностное философское творчество первых мудрецов Индии.

Подобно первым китайским мудрецам индийские мудрецы, начиная свою деятельность в условиях складывания государственности, исходили из сходной мировоззренческой картины мира. Общество вертикально расслоилось на варны кшатриев, вайшьев и шудр, объединяющим на­чалом которых выступила варна брахманов. Мир тоже подразделился на «тот мир» — верхний небесный мир и «этот мир» - нижний земной мир между ними образовался центральный мир - «воздушного Индийские мудрецы, связавшие себя обязательством гармо­низировать человеческое общество, средоточием всех своих учений делают учение о нравственном прижизненном и посмертном путях че­ловека и всех существ. Основываясь на космологической идее пульсации мира — «возникновения» всех существ из мирового пространства и «воз­вращения» через положенный срок в него, мудрецы вселяют в человека оптимистическую идею вечного круговорота тела и души.пространства». Соответственно подразделяется и сознание.

Процесс же возникновения фи­лософского знания в Древней Греции наряду с общими характерными чертами, присущими такому же процессу в Китае и Индии, имеет свою специфику.

Историков до сих пор поражает необычный подъем культуры Древней Греции — сравнительно небольшого и периферийного региона тогдашнего цивилизованного мира. Однако следует отметить, что Древняя Греция долго шла к этому мощному культурному взрыву, создавшему непохожий на древнейшие деспотии Ближнего Востока новый тип цивилизации. Как отмечают историки, ранний этап развития цивилизации в Древней Греции (Микенская Греция ХУН-ХУ веков до н.э.) был аналогичен по социально-политическим и культурным условиям этим деспотиям. Однако завоевание Микенской Греции в XII в. до н.э. племенами дорийцев нарушило этот устоявшийся и апробированный тысячелетиями социальный порядок. Во время этого завоевания, с первого взгляда, в культурном отношении Греция отброшена далеко назад: были надолго прерваны культурные и торговые связи с древнейшими цивилизациями Востока, разрушены многие города, исчезла даже письменность, и новый алфавит, принятый древними греками от финикян, был построен по совершенно иному принципу, чем древнее греческое письмо. Средиземное море, которое было мостом, связывающим Грецию с центрами тогдашнего цивилизованного мира, превратилось в непреодолимую преграду.

Борьба мнений, точек зрения, убеждений, основанная на рациональ­ных началах, является движущим импульсом развития древнегреческой философии и науки. Древний грек - мореплаватель и колонист (недаром первые древнегреческие философские концепции появились в городах-ко­лониях, разбросанных по всему побережью Средиземного моря), осваивая окружающие его необъятные пространства суши и моря, пытается найти закономерности бытия всего сущего для того, чтобы не только выжить, но даже процветать в необычных для себя новых условиях. Поэтому именно для греков актуальными стали проблемы соотношения сущности и явления, бытия и мышления, проблемы изменения этого бытия, приведение его к разумным основаниям. Процесс обсуждения и решения этих проблем явился сильнейшим импульсом для обоснования и развития научного знания.

Древнегреческую мысль отличает, наряду с попытками найти законо­мерности бытия всего сущего, также острый интерес к политическим и социальным процессам внутри государства-полиса. Бурная политическая жизнь, чрезвычайно высокая социальная активность его граждан заставляла мыслителей размышлять над проблемами социального образа человека, над социальными отношениями между людьми и над политической организацией общества. Философы пытаются классифицировать различные формы госу­дарственного устройства, найти общезначимые для огромного разнообразия типов государств, социальных отношений законы функционирования обще­ства, без учета которых любой тип государства рискует погибнуть.

Особенности и противоречия социально-политической и экономической жизни Древней Греции уже на заре становления полисной системы отклады­вают свой отпечаток на духовную жизнь древних греков. С одной стороны, как отмечают историки древнегреческой культуры, в Греции происходят очень быстрая десакрализация и демифологизация духовной жизни. Даже в поэмах Гомера - этой своеобразной Библии древнегреческой духовной культуры - вполне отчетливо проступают элементы рационализации и эсте­тизации мифа. Заметно даже скептическое отношение к олимпийским богам. Свет разума как бы освещает фигуры самих богов, делает их понятными и доступными, высвечивая в то же время и их негативные черты, с точки зрения человека, пытающегося понять их действия. Рационализация античного мифа превращает его в своеобразную гражданскую религию античного полиса, объединяющую всех его граждан. При этом гражданское, полисное значение мифа постепенно вытесняет на задний план его религиозное значение (это особенно заметно в религии Древнего Рима, где культ богов постепенно вытесняется культом самого государства).

С другой стороны, в мифологии Древней Греции, несмотря на ее подчерк­нуто рационалистическую эстетическую и гражданскую стороны, содержится некий иррационально-мистический элемент. Можно согласиться с Е. Доддсом в том, что рационализм греков уже начиная с рационализации мифа, направлен не на то, чтобы преодолеть и освоить иррациональное, сколько на то, чтобы спастись от него и приспособиться к нему. Иррационально-мистические элементы духовной жизни древних греков наиболее очевидно проявляются в орфических культах, в уважении к дельфийскому оракулу и т.д.