Завещание (Le Testament) - Трактат (1729, полностью опубл. 1864)

В предисловии автор сообщает, что при жизни не мог открыто вы­сказать свои мысли о способах управления людьми и об их религиях, поскольку это было бы сопряжено с очень опасными и прискорбны­ми последствиями. Цель настоящего труда — разоблачить те нелепые заблуждения, среди которых все имели несчастье родиться и жить — самому же автору приходилось поддерживать их. Эта неприятная обязанность не доставляла ему никакого удовольствия — как могли заметить его друзья, он исполнял ее с великим отвращением и до­вольно небрежно.

С юного возраста автор видел заблуждения и злоупотребления, от которых идет все зло на свете, а с годами еще больше убедился в сле­поте и злобе людей, в бессмысленности их суеверий, в несправедли­вости их способа управления. Проникнув в тайны хитрой политики честолюбцев, стремящихся к власти и почету, автор легко разгадал источник и происхождение суеверий и дурного управления — кроме того, ему стало понятно, отчего люди, считающиеся умными и обра­зованными, не возражают против подобного возмутительного поряд­ка вещей.

[613]

Источник всех зол и всех обманов — в тонкой политике тех, кто стремится властвовать над своими ближними или желает приобрести суетную славу святости. Эти люди не только искусно пользуются на­силием, но и прибегают ко всякого рода хитростям, чтобы одурма­нить народ. Злоупотребляя слабостью и легковерием темной и беспомощной народной массы, они без труда заставляют ее верить в то, что выгодно им самим, а затем благоговейно принимать тирани­ческие законы. Хотя на первый взгляд религия и политика противо­положны и противоречивы по своим принципам, они неплохо уживаются друг с другом, как только заключат между собой союз и дружбу: их можно сравнить с двумя ворами-карманниками, работаю­щими на пару. Религия поддерживает даже самое дурное правитель­ство, а правительство в свою очередь поддерживает даже самую глупую религию.

Всякий культ и поклонение богам есть заблуждение, злоупотребле­ние, иллюзия, обман и шарлатанство. Все декреты и постановления, издаваемые именем и властью бога или богов, являются измышлени­ем человека — точно так же, как великолепные празднества, жер­твоприношения и прочие действия религиозного характера, совершаемые в честь идолов или богов. Все это было выдумано хит­рыми и тонкими политиками, использовано и умножено лжепроро­ками и шарлатанами, слепо принято на веру глупцами и невеждами, закреплено законами государей и сильных мира сего. Истинность всего вышесказанного будет доказана с помощью ясных и вразуми­тельных доводов на основании восьми доказательств тщетности и ложности всех религий.

Доказательство первое основано на том, что все религии являются измышлением человека. Невозможно допустить их божественное происхождение, ибо все они противоречат одна другой и сами друг друга осуждают. Следовательно, эти различные религии не могут быть истинными и проистекать из якобы божественного начала истины. Именно поэтому римско-католические приверженцы Христа убежде­ны, что имеется лишь одна истинная религия — их собственная. Они считают основным положением своего учения и своей веры следую­щее: существуют только один господь, одна вера, одно крещение, одна церковь, а именно апостольская римско-католическая церковь, вне которой, как они утверждают, нет спасения. Отсюда с очевиднос­тью можно вывести заключение, что все прочие религии сотворены человеком. Говорят, что первым выдумал этих мнимых богов некий Нин, сын первого царя ассириян, и случилось это примерно ко вре­мени рождения Исаака или, по летосчислению евреев, в 2001 г. от

[614]

сотворения мира. Говорят, что после смерти своего отца Нин поста­вил ему кумир (получивший вскоре после этого имя Юпитера), и потребовал, чтобы все поклонялись этому идолу, как богу — таким образом и произошли все виды идолопоклонства, распространившие­ся затем на земле.

Доказательство второе исходит из того, что в основе всех религий лежит слепая вера — источник заблуждений, иллюзий и обмана. Никто из христопоклонников не может доказать с помощью ясных, надежных и убедительных доводов, что его религия действительно богом установленная религия. Вот почему они уже много веков спо­рят между собой по этому вопросу и даже преследуют друг друга огнем и мечом, защищая каждый свои верования. Разоблачение лжи­вой христианской религии будет одновременно приговором и всем прочим вздорным религиям. Истинные христиане считают, что вера есть начало и основа спасения. Однако эта безумная вера всегда слепа и является пагубным источником смут и вечных расколов среди людей. Каждый стоит за свою религию и ее священные тайны не по соображениям разума, а из упорства — нет такого зверства, к кото­рому не прибегали бы люди под прекрасным и благовидным пред­логом защиты воображаемой истины своей религии. Но нельзя поверить, чтобы всемогущий, всеблагий и премудрый бог, которого христопоклонники сами называют богом любви, мира, милосердия, утешения и прочее, пожелал основать религию на столь роковом и пагубном источнике смут и вечных распрей — слепая вера в тысячу и тысячу раз пагубнее, чем брошенное богиней раздора на свадьбе Пелея и Фетиды золотое яблоко, которое стало затем причиной гибе­ли града и царства Трои.

Доказательство третье выводится из ложности видений и божест­венных откровений. Если бы в нынешние времена человек вздумал похвалиться чем-нибудь подобным, его сочли бы за полоумного фана­тика. Где видимость божества в этих аляповатых сновидениях и пус­тых обманах воображения? Представьте себе такой пример: несколько иностранцев, например немцев или швейцарцев, придут во Францию и, повидав самые прекрасные провинции королевства, объ­явят, что бог явился им в их стране, велел им отправиться во Фран­цию и обещал отдать им и их потомкам все прекрасные земли и вотчины от Роны и Рейна до океана, обещал им заключить вечный союз с ними и их потомками, благословить в них все народы земли, а в знак своего союза с ними велел им обрезать себя и всех младенцев мужского пола, родившихся у них и у их потомства. Найдется ли че­ловек, который не станет смеяться над этим вздором и не сочтет

[615]

этих иностранцев помешанными? Но россказни якобы святых пат­риархов Авраама, Исаака,и Иакова заслуживают не более серьезного отношения, чем эти вышеупомянутые бредни. И если бы три почтен­ных патриарха поведали о своих видениях в наши дни, то преврати­лись бы во всеобщее посмешище. Впрочем, эти мнимые откровения изобличают сами себя, ибо даны только в пользу отдельных лиц и одного народа. Нельзя поверить, чтобы бог, предполагаемый беско­нечно благим, совершенным и справедливым, совершил столь возму­тительную несправедливость по отношению к другим лицам и народам. Лживые заветы изобличают себя и в трех других отношени­ях: 1) пошлым, позорным и смешным знаком мнимого союза бога с людьми; 2) жестоким обычаем кровавых закланий невинных живот­ных и варварским повелением бога Аврааму принести ему в жертву своего собственного сына; 3) явным неисполнением прекрасных и щедрых обещаний, которые бог, по словам Моисея, надавал трем на­званным патриархам. Ибо еврейский народ никогда не был много­численным — напротив, заметно уступал по численности другим народам. А остатки этой жалкой нации в настоящее время считаются самым ничтожным и презренным народом в мире, не имеющим нигде своей территории и своего государства. Не владеют евреи даже той страной, которая, как они утверждают, обещана и дана им богом на вечные времена. Все это с очевидностью доказывает, что так назы­ваемые священные книги не были внушены богом.

Доказательство четвертое вытекает из ложности мнимых обетова­нии и пророчеств. Христопоклонники утверждают, что только бог может с достоверностью предвидеть и предсказывать будущее задолго до его наступления. Они уверяют также, что будущее было возвещено пророками. Что же представляли собой эти божьи человеки, говорив­шие якобы по наитию святого духа? То были либо подверженные галлюцинациям фанатики, либо обманщики, которые прикидывались пророками, чтобы легче водить за нос темных и простых людей. Есть подлинная примета для распознания лжепророков: каждый пророк, предсказания которого не сбываются, а, напротив, оказываются лож­ными, не является настоящим пророком. Например, знаменитый Моисей обещал и пророчествовал своему народу от имени бога, что он будет особо избранным от бога, что бог освятит и благословит его превыше всех народов земли и даст ему в вечное владение страну ха­наанскую и соседние области — все эти прекрасные и заманчивые обещания оказались ложными. То же самое можно сказать о велере­чивых пророчествах царя Давида, Исайи, Иеремии, Иезекииля, Да­ниила, Амоса, Захарии и всех прочих.

[616]

Доказательство пятое: религия, которая допускает, одобряет и даже разрешает в своем учении и морали заблуждения, не может быть божественным установлением. Христианская же религия и в особенности римская ее секта допускает, одобряет и разрешает пять заблуждений: 1) она учит, что существует только один бог, и одно­временно обязывает верить, что существуют три божественных лица, из которых каждое есть истинный бог, причем этот тройственный и единый бог не имеет ни тела, ни формы, ни какого бы то ни было образа; 2) она приписывает божественность Иисусу Христу — смерт­ному человеку, который даже в изображении евангелистов и учени­ков был всего лишь жалким фанатиком, бесноватым соблазнителем и злополучным висельником; 3) она приказывает почитать в качестве бога и спасителя миниатюрные идолы из теста, которые выпекаются между двух железных листов, освящаются и вкушаются повседневно; 4) она провозглашает, что бог создал Адама и Еву в состоянии телес­ного и душевного совершенства, но затем изгнал обоих из рая и обрек всем жизненным невзгодам, а также вечному проклятию со всем их потомством; 5) наконец, она под страхом вечного проклятия обязывает верить, что бог сжалился над людьми и послал им спасите­ля, который добровольно принял постыдную смерть на кресте, дабы искупить их грехи и пролитием крови своей дать удовлетворение правосудию бога-отца, глубоко оскорбленного непослушанием перво­го человека.

Доказательство шестое: религия, которая терпит и одобряет зло­употребления, противные справедливости и хорошему управлению, поощряя даже тиранию сильных мира во вред народу, не может быть истинной и действительно богоустановленной, ибо божествен­ные законы и установления должны быть справедливыми и беспри­страстными. Христианская религия терпит и поощряет не менее пяти или шести подобных злоупотреблений: 1) она освящает огром­ное неравенство между различными состояниями и положением людей, когда одни рождаются лишь для того, чтобы деспотически властвовать и вечно пользоваться всеми удовольствиями жизни, а дру­гие обречены быть нищими, несчастными и презренными рабами; 2) она допускает существование целых категорий людей, которые не приносят действительной пользы миру и служат только в тягость на­роду — эта бесчисленная армия епископов, аббатов, капелланов и монахов наживает огромные богатства, вырывая из рук честных тру­жеников заработанное ими в поте лица; 3) она мирится с неправед­ным присвоением в частную собственность благ и богатств земли, которыми все люди должны были бы владеть сообща и пользоваться

[617]

на одинаковом положении; 4) она оправдывает неосновательные, возмутительные и оскорбительные различия между семьями — в ре­зультате люди с более высоким положением желают использовать это преимущество и воображают, что имеют большую цену, чем все про­чие; 5) она устанавливает нерасторжимость брака до смерти одного из супругов, отчего получается бесконечное множество неудачных браков, в которых мужья чувствуют себя несчастными мучениками с дурными женами или же жены чувствуют себя несчастными мучени­цами с дурными мужьями; 6) наконец, христианская религия освя­щает и поддерживает самое страшное заблуждение, которое делает большинство людей окончательно несчастными на всю жизнь — речь идет о почти повсеместной тирании великих мира сего. Государи и их первые министры поставили себе главным правилом доводить на­роды до истощения, делать их нищими и жалкими, чтобы привести к большей покорности и отнять у них всякую возможность предприни­мать что-нибудь против власти. В особо тяжком положении находит­ся народ Франции, ибо последние ее короли зашли дальше всех прочих в утверждении своей абсолютной власти и довели подданных до самой крайней степени бедности. Никто не пролил столько крови, не был виновником убийства стольких людей, не заставлял вдов и сирот пролить столько слез, не разорил и не опустошил столько горо­дов и провинций, как покойный король Людовик XIV, прозванный Великим не за какие-либо похвальные или достославные деяния, ко­торых он никогда не совершал, а за великие несправедливости, захва­ты, хищения, опустошения, разорение и избиение людей, проис­ходившие по его вине повсюду — как на суше, так и на море.

Доказательство седьмое исходит из ложности самого представле­ния людей о мнимом существовании бога. Из положений современ­ной метафизики, физики и морали с полной очевидностью явствует, что нет никакого верховного существа, поэтому люди совершенно не­правильно и ложно пользуются именем и авторитетом бога для уста­новления и защиты заблуждений своей религии, равно как и для поддержания тиранического господства своих царей. Совершенно ясно, откуда проистекает первоначальная вера в богов. В истории о мнимом сотворении мира определенно указывается, что бог евреев и христиан разговаривал, рассуждал, ходил и прогуливался по саду ни дать ни взять как самый обыкновенный человек — там же сказано, что бог создал Адама по образу и подобию своему. Стало быть, весь­ма вероятно, что мнимый бог был хитрецом, которому захотелось по­смеяться над простодушием и неотесанностью своего товарища — Адам же, судя по всему, был редким разиней и дураком, поэтому так

[618]

легко поддался уговорам своей жены и лукавым обольщениям змея. В отличие от мнимого бога, материя бесспорно существует, ибо она встречается повсюду, находится во всем, каждый может видеть и ощущать ее. В чем же тогда непостижимая тайна творения? Чем больше вдумываешься в различные свойства, какими приходится на­делять предполагаемое высшее существо, тем более запутываешься в лабиринте явных противоречий. Совсем иначе обстоит дело с систе­мой естественного образования вещей из самой материи, поэтому го­раздо проще признать ее самое первопричиной всего, что существует. Нет такой силы, которая создавала бы нечто из ничего — это означа­ет, что время, место, пространство, протяжение и даже сама материя не могли быть сотворены мнимым богом.

Доказательство восьмое вытекает из ложности представлений о бессмертии души. Если бы душа, как утверждают христопоклонники, была чисто духовной, у нее не было бы ни тела, ни частей, ни формы, ни облика, ни протяжения — следовательно, она не представляла бы собой ничего реального, ничего субстанционального. Однако душа, одушевляя тело, сообщает ему силу и движение, поэтому она должна иметь тело и протяжение, ибо суть бытия в этом и заключается. Если же спросить, что становится с этой подвижной и тонкой материей в момент смерти, можно без колебаний сказать, что она моментально рассеивается и растворяется в воздухе, как легкий пар и легкий выдох — приблизительно так же, как пламя свечи угасает само собой за истощением того горючего материала, которым оно питается. Есть и еще одно весьма осязательное доказательство материальности и смертности человеческой души: она крепнет и слабеет по мере того, как крепнет и слабеет тело человека — если бы она была бессмерт­ной субстанцией, ее сила и мощь не зависели бы от строения и со­стояния тела.

Девятым и последним своим доказательством автор считает согла­сованность восьми предыдущих: по его словам, ни один довод и ни одно рассуждение не уничтожают и не опровергают друг друга — на­против, поддерживают и подтверждают друг друга. Это верный при­знак, что все они опираются на твердое и прочное основание самой истины, так как заблуждение в таком вопросе не могло бы находить себе подтверждения в полном согласии столь сильных и неотразимых доводов.

Обращаясь в заключение ко всем народам земли, автор призывает людей забыть распри, объединиться и восстать против общих вра­гов — тирании и суеверий. Даже в одной из мнимо святых книг ска­зано, что бог свергнет гордых князей с трона и посадит смиренных

[619]

на их место. Если лишить спесивых тунеядцев обильного питательно­го сока, доставляемого трудами и усилиями народа, они иссохнут, как засыхают травы и растения, корни которых лишены возможности впитывать соки земли. Равным образом, нужно избавиться от пустых обрядов ложных религий. Есть лишь одна-единсгвенная истинная ре­лигия — это религия мудрости и чистоты нравов, честности и бла­гопристойности, сердечной искренности и благородства души, решимости окончательно уничтожить тиранию и суеверный культ богов, стремления поддерживать повсюду справедливость и охранять народную свободу, добросовестного труда и благоустроенной жизни всех сообща, взаимной любви друг к другу и нерушимого сохранения мира. Люди обретут счастье, следуя правилам, основам и заповедям этой религии. Они останутся жалкими и несчастными рабами до тех пор, пока будут терпеть господство тиранов и злоупотребления от за­блуждений.

Е. Д. Мурашкинцева

Ален Рене Лесаж (Alain René Lesage) 1668-1747

Хромой бес (Le Diable boiteux) - Роман (1707)

«Вам известно, что вы спите со вчерашнего утра?» — входя в комна­ту к студенту дону Клеофасу, спросил один из его приятелей.

Клеофас открыл глаза, и первой его мыслью было, что поразитель­ные приключения, которые он пережил прошедшей ночью, не более чем сон. Однако очень скоро он убедился, что случившееся с ним — реальность, и он действительно провел несколько самых необыкно­венных в своей жизни часов в компании Хромого беса.

Знакомство же их произошло следующим образом. Во время сви­дания с подружкой дон Клеофас оказался застигнутым четырьмя го­ловорезами. Они грозились убить его, если он не женится на даме, с которой его застали. Однако у студента не было ни малейшего наме­рения вступать в брак с данной красоткой, и он лишь проводил с ней время к взаимному удовольствию. Он храбро защищался, однако, когда у него выбили из рук шпагу, вынужден был бежать прямо по крышам домов. В темноте он заметил свет, направился туда и, про­скользнув в слуховое окошко, спрятался в чьей-то комнатушке на чердаке. Когда он огляделся, то обнаружил, что скорее всего находит­ся в лаборатории какого-то астролога, — об этом говорила висящая

[621]

медная лампа, книга и бумаги на столе, а также компас, глобус, колбы и квадранты.

В эту минуту студент услышал протяжный вздох, вскоре повто­рившийся. Выяснилось, что в одной из колб заключен некий дух, точ­нее бес, как тот сам разъяснил изумленному Клеофасу. Бес рассказал, что ученый чародей силой своей магии уже полгода держит его вза­перти, и попросил о помощи. На вопрос Клеофаса, к какой катего­рии чертей он принадлежит, последовал гордый ответ: «Я устраиваю забавные браки — соединяю старикашек с несовершеннолетними, господ — со служанками, бесприданниц — с нежными любовника­ми, у которых нет ни гроша за душой. Это я ввел в мир роскошь, распутство, азартные игры и химию. Я изобретатель каруселей, тан­цев, музыки, комедии и всех новейших французских мод. Словом, я Асмодей, по прозванию Хромой бес».

Храбрый юноша, пораженный подобной встречей, отнесся к ново­му знакомому со всей почтительностью и вскоре выпустил его из склянки. Перед ним предстал хромой уродец в тюрбане с перьями и в одежде из белого атласа. Плащ его был расписан многочисленными фривольными сценами, воспроизводя то, что делается на свете по внушению Асмодея.

Благодарный своему спасителю, бес увлек его за собой из тесной комнаты, и вскоре они оказались на вершине башни, откуда откры­вался вид на весь Мадрид. Асмодей пояснил своему спутнику, что на­мерен показать ему, что делается в городе, и что силою дьявольского могущества он поднимет все крыши. Действительно, одним движени­ем руки бес словно снес крыши со всех домов, и, несмотря на ноч­ную мглу, студенту предстало все, что происходило внутри домов и дворцов. Бессчетное количество картин жизни открылось ему, а его проводник пояснял детали или обращал его внимание на наиболее удивительные примеры человеческих историй. Ослепительная по своей пестроте картина нравов и страстей, которую наблюдал студент этой ночью, сделала его мудрее и опытнее на тысячу лет. Ему откры­лись сокровенные пружины, которыми определялись повороты судеб, тайные пороки, запретные влечения, скрытые побуждения. Самые интимные подробности, самые потаенные мысли предстали перед Клеофасом как на ладони с помощью его гида. Насмешливый, скеп­тичный и в то же время снисходительный к человеческим слабостям, бес оказался прекрасным комментатором к сценам огромной челове­ческой комедии, которую он показывал юноше в эту ночь.

А начал он с того, что отомстил той самой донье, у которой сту-

[622]

дент был так внезапно настигнут бандитами. Асмодей заверил Клео­фаса, что красавица сама подстроила это нападение, так как задумала женить студента на себе. Клеофас увидел, что теперь плутовка сидит за столом вместе с теми самыми типами, которые гнались за ним и которых она сама припрятала в своем доме, и поедает вместе с ними присланное им богатое угощение. Возмущению его не было предела, однако вскоре его ярость сменилась смехом. Асмодей внушил пирую­щим отвращение друг к другу, между ними завязалась кровавая пота­совка, соседи вызвали полицию, и вот уже двое уцелевших драчунов вместе с хозяйкой дома оказались за решеткой...

Это один из многих примеров того, как за мнимой благопристой­ностью обнажалась в ту ночь отталкивающая житейская правда, как слетал покров лицемерия с людских поступков, а трагедии оборачива­лись комедиями. Бес терпеливо объяснял Клеофасу, что у красавицы, которая его восхищает, накладные волосы и вставные зубы. Что трое молодых людей, со скорбным видом сидящие у постели умирающе­го, — племянники, которые не дождутся смерти состоятельного дяди. Что вельможа, который перед сном перечитывает записку от возлюбленной, не ведает о том, что эта особа разорила его. Что дру­гой знатный господин, который волнуется по поводу родов своей дра­гоценной супруги, не подозревает, что обязан этим событием своему слуге. Двум наблюдателям открылись ночные тревоги беспокойной совести, тайные свидания влюбленных, преступления, ловушки и об­маны. Пороки, которые обычно маскируются и уходят в тень, словно ожили перед глазами завороженного Клеофаса, и он поразился, как властны над людскими судьбами ревность и спесь, корысть и азарт, скупость и тщеславие.

По сути весь роман — это ночной разговор студента и Асмодея, по ходу которого нам рассказывается масса историй, то незамыслова­тых, то причудливо-невероятных. Часто это истории влюбленных, ко­торым не дают соединиться то жестокость и подозрительность родителей, то неравенство происхождения. Одна из таких историй, к счастью, заканчивается счастливой свадьбой, но многие другие печаль­ны.

В первом случае граф влюбился в дочь простого дворянина и, не намереваясь на ней жениться, поставил целью сделать девушку своей любовницей. С помощью лжи и хитроумнейших уловок он убедил девушку в своей любви, добился ее благосклонности и стал по шелко­вой лестнице проникать в ее спальню. В этом помогала подкупленная им дуэнья, которую отец специально приставил к дочери, чтобы сле-

[623]

дить за ее нравственностью. Однажды тайный роман был обнаружен отцом. Тот хотел убить графа, а дочь определить в монастырь. Одна­ко, как уже было сказано, развязка истории оказалась счастливой. Граф проникся горем оскорбленной им девушки, сделал ей предложе­ние и восстановил семейную честь. Мало того, он отдал в жены брату своей невесты собственную сестру, решив, что любовь важнее титу­лов.

Но подобная гармония сердец — редкость. Совсем не всегда порок оказывается посрамлен, а добродетель награждена. Трагически завершилась, например, история прекрасной доньи Теодоры — а ведь как раз в этом случае отношения трех героев явили образец ве­ликодушия, благородства и способности к самопожертвованию во имя дружбы! Донью Теодору одинаково страстно любили двое пре­данных друзей. Она же ответила взаимностью одному из них. Снача­ла ее избранник хотел удалиться, чтобы не быть соперником товарищу, затем друг уговорил его не отказываться от счастья. Донья Теодора, однако, к тому времени оказалась похищена третьим чело­веком, который сам вскоре был убит в схватке с разбойниками. После головокружительных приключений, плена, побега, погони и счастливого спасения влюбленные, наконец, соединились и пожени­лись. Счастью их не было границ. Однако среди этого блаженства явил себя роковой случай: во время охоты дон Хуан упал с коня, тя­жело поранил голову и умер. «Донья Теодора и есть та дама, кото­рая, как видите, в отчаянии бьется на руках двух женщин: вероятно, скоро и она последует за своим супругом», — невозмутимо заключил бес.

Какова же она, человеческая природа? Чего в ней больше — ме­лочности или величия, низости или благородства? Пытаясь разобрать­ся в этом, любознательный студент неутомимо следовал за своим проворным проводником. Они заглядывали в тюремные камеры, раз­глядывали колонны возвращающихся домой пленных, проникали в тайны сновидений, и даже своды гробниц не служили им препятст­вием. Они обсуждали причины безумия тех, кто заключен в дома умалишенных, а также тех чудаков, которые одержимы маниями, хотя и ведут обычный с виду образ жизни. Кто из них был рабом своей скупости, кто зависти, кто чванства, кто привычки к мотовству. «Куда ни посмотришь, везде видишь людей с поврежденными мозга­ми», — справедливо заметил бес, продолжив, что на свет словно «по­являются все одни и те же люди, только в разных обличьях». Иначе говоря, человеческие типы и пороки необыкновенно живучи.

[624]

Во время их путешествия по крышам они заметили страшный пожар, бушевавший в одном из дворцов. Перед ним убивался и рыдал хозяин, знатный горожанин, — не потому, что горело его добро, а потому, что в доме осталась его единственная дочь. Клеофас единственный раз за ночь отдал бесу приказ, на который имел право как избавитель: он потребовал спасти девушку. Подумав мгновение, Асмодей принял облик Клеофаса, ринулся в огонь и под восхищен­ные крики толпы вынес бесчувственную девушку. Вскоре она открыла глаза и была заключена в объятия счастливого отца. Ее избавитель же незаметно исчез.

Среди историй, нанизанных на единую нить рассказа, отметим еще лишь две. Вот первая. Сын деревенского сапожника стал финан­систом и очень разбогател. Через двадцать лет он вернулся к родите­лям, дал отцу денег и потребовал, чтобы тот бросил работу. Прошло еще три месяца. Сын был удивлен, когда однажды у себя в городе увидел отца, который взмолился: «Я умираю от безделья! Разреши мне опять жить своим трудом»... Второй случай такой. Один нечест­ный человек в лесу видел, как мужчина закапывал под деревом клад. Когда хозяин клада ушел, мошенник выкопал деньги и присвоил их себе. Жизнь его пошла весьма успешно. Но как-то он узнал, что хо­зяин клада терпит лишения и нужду. И вот первый почувствовал не­оборимую потребность помогать ему. А под конец и пришел с покаянием, признавшись, что жил за его счет много лет...

Да, человек грешен, слаб, жалок, он раб своих страстей и привы­чек. Но в то же время он наделен свободой творить свою судьбу, не­ведомой представителю нечистой силы. И эта свобода являет себя даже в прихотливой, непредсказуемой форме самого романа «Хромой бес». А сам бес недолго наслаждался на воле — вскоре чародей обна­ружил его бегство и снова вернул назад. Напоследок Асмодей дал Клеофасу совет жениться на спасенной из огня прекрасной Серафине.

Пробудившись через сутки, студент поспешил к дому знатного го­рожанина и действительно увидел на его месте пепелище. Он узнал также, что хозяин повсюду ищет спасителя дочери и хочет в знак благодарности благословить его брак с Серафиной. Клеофас пришел в эту семью и был с восторгом встречен. Он с первого взгляда влюбился в Серафину, а она в него. Но после этого он пришел к ее отцу и, по­тупившись, объяснил, что Серафину спас не он, а черт. Старик, одна­ко, сказал: «Ваше признание укрепляет меня в намерении отдать вам мою дочь: вы ее истинный спаситель. Если бы вы не просили Хромо-

[625]

го беса избавить ее от угрожающей ей смерти, он не воспротивился бы ее гибели».

Эти слова рассеяли все сомнения. И через несколько дней свадьба была отпразднована со всей подобающей случаю пышностью.

В. Л. Сагалова

Тюркаре (Turkaret) - Комедия (1709)

Молодая баронесса оказалась после смерти мужа в весьма стесненных обстоятельствах. А потому она вынуждена поощрять ухаживания малосимпатичного и далекого от ее круга дельца Тюркаре, который влюблен в нее и обещает жениться. Не совсем ясно, сколь далеко зашли их отношения, однако факт, что баронесса стала практически содержанкой Тюркаре: он оплачивает ее счета, делает дорогие подар­ки и постоянно появляется у нее дома Кстати, все действие комедии происходит в будуаре баронессы. Сама же красавица питает страсть к юному аристократу шевалье, без зазрения совести проматывающему ее деньги. Горничная баронессы Марина переживает из-за расточи­тельства хозяйки и боится, что Тюркаре, узнав правду, лишит баро­нессу всякой поддержки.

С этой ссоры госпожи со служанкой начинается пьеса. Баронесса признает доводы Марины правильными, обещает ей порвать с шева­лье, но ее решимости хватает ненадолго. Как только в будуар вбегает лакей шевалье Фронтен со слезным письмом от хозяина, в котором сообщается об очередном крупном проигрыше в карты, баронесса ахает, тает и отдает последнее — бриллиантовое кольцо, недавно по­даренное Тюркаре. «Заложи его и выручи своего хозяина», — нака­зывает она. Марина в отчаянии от подобного малодушия. К счастью, появляется слуга Тюркаре с новым подарком — на этот раз делец прислал вексель на десять тысяч экю, а вместе с ним неуклюжие стихи собственного сочинения. Вскоре он сам является с визитом, в ходе которого распространяется благосклонно слушающей его баро­нессе о своих чувствах. После его ухода в будуаре появляются шевалье с Фронтеном. Марина отпускает в их адрес несколько колких фраз, после чего баронесса не выдерживает и увольняет ее. Та возмущенно уходит из дома, заметив, что все расскажет «господину Тюркаре». Ба­ронесса, однако, уверена, что сумеет убедить Тюркаре в чем угодно.

[626]

Она отдает шевалье вексель, чтобы он быстрее получил по нему день­ги и выкупил заложенное кольцо.

Оставшись один, сообразительный лакей Фронтен философски за­мечает: «Вот она, жизнь! Мы обираем кокетку, кокетка тянет с от­купщика, а откупщик грабит всех, кто попадется под руку. Круговое мошенничество — потеха, да и только!»

Поскольку проигрыш был лишь выдумкой и кольцо никуда не за­кладывалось, Фронтен быстро возвращает его баронессе. Это весьма кстати, так как в будуаре вскоре появляется рассерженный Тюркаре. Марина рассказала ему, как нагло пользуется баронесса его деньгами и подарками. Рассвирепев, откупщик разбивает вдребезги дорогой фарфор и зеркала в спальне. Однако баронесса сохраняет полное самообладание и высокомерно парирует все упреки. Она приписыва­ет «поклеп», возведенный Мариной, тому, что ту изгнали из дома. Под конец она показывает целехонькое кольцо, которое якобы отда­но шевалье, и тут Тюркаре уже полностью обезоружен. Он бормочет извинения, обещает заново обставить спальню и вновь клянется в своей страстной любви. Вдобавок баронесса берет с него слово поме­нять своего лакея на Фронтена — слугу шевалье. Кстати, последнего она выдает за своего кузена. Такой план был составлен заранее вместе с шевалье, чтобы сподручнее выманивать у откупщика деньги. Мари­ну же сменяет новая хорошенькая горничная Лизетта, невеста Фрон­тена и, как и он, порядочная плутовка. Эта парочка уговаривается побольше угождать хозяевам и дожидаться своего часа.

Желая загладить вину, Тюркаре накупает баронессе новые сервизы и зеркала. Кроме того, он сообщает ей, что уже приобрел участок, чтобы построить для возлюбленной «чудесный особняк». «Перестрою его хоть десять раз, но добьюсь, чтобы все было по мне», — с гордос­тью заявляет он. В это время в салоне появляется еще один гость — молодой маркиз, приятель шевалье. Встреча эта неприятна Тюрка­ре — дело в том, что когда-то он служил лакеем у дедушки маркиза, а недавно бессовестно надул внука, о чем тот немедленно и рассказы­вает баронессе: «Предупреждаю, это настоящий живодер. Он ценит свое серебро на вес золота». Заметив кольцо на пальце баронессы, маркиз узнает в нем свой фамильный перстень, который ловко при­своил себе Тюркаре. После ухода маркиза откупщик неуклюже оп­равдывается, замечая, что не может же он давать деньги в долг «даром». Затем из разговора Тюркаре с помощником, который ведет­ся прямо в будуаре баронессы — она тактично выходит для такого случая, — становится ясно, что откупщик занимается крупными спе-

[627]

куляциями, берет взятки и по знакомству распределяет теплые мес­течки. Богатство и влияние его очень велико, однако на горизонте за­брезжили неприятности: обанкротился какой-то казначей, с которым Тюркаре был тесно связан. Другая неприятность, о которой сообщает помощник, — в Париже госпожа Тюркаре! А ведь баронесса считает Тюркаре вдовцом. Все это требует от Тюркаре немедленных дейст­вий, и он спешит удалиться. Правда, перед уходом пронырливый Фронтен успевает уговорить его купить баронессе собственный доро­гой выезд. Как видим, новый лакей уже приступил к обязанностям вышибания из хозяина крупных сумм. И, как справедливо отмечает Лизетта по адресу Фронтена, «судя по началу, он далеко пойдет».

Два шалопая-аристократа, шевалье и маркиз, обсуждают свои сер­дечные победы. Маркиз рассказывает о некой графине из провин­ции — пусть не первой молодости и не ослепительной красоты, зато веселого нрава и охотно дарящей ему свои ласки. Заинтересованный шевалье советует другу прийти с этой дамой вечером на званый ужин к баронессе. Затем следует сцена очередного выманивания денег у Тюркаре способом, придуманным хитрым Фронтеном. Откупщика откровенно разыгрывают, о чем он даже не подозревает. Подослан­ный Фронтеном мелкий чиновник, выдающий себя за судебного при­става, предъявляет документ о том, что баронесса будто бы должна по обязательствам покойного мужа десять тысяч ливров. Баронесса, подыгрывая, изображает сначала замешательство, а потом отчаяние. Расстроенный Тюркаре не может не прийти к ней на помощь. Он прогоняет «пристава», пообещав взять все долги на себя. Когда Тюр­каре покидает комнату, баронесса неуверенно замечает, что начинает испытывать угрызения совести. Лизетта горячо успокаивает ее: «Сна­чала надо разорить богача, а потом можно будет и покаяться. Хуже, если придется каяться в том, что упустили такой случай!»

Вскоре в салон приходит торговка госпожа Жакоб, рекомендован­ная приятельницей баронессы. Между делом она рассказывает, что доводится сестрой богачу Тюркаре, однако этот «выродок» совсем ей не помогает — как, кстати, и собственной жене, которую отослал в провинцию. «Этот старый петух всегда бегал за каждой юбкой, — продолжает торговка. — Не знаю, с кем он связался теперь, но у него всегда есть несколько дамочек, которые его обирают и надува­ют... А этот болван каждой обещает жениться».

Баронесса как громом поражена услышанным. Она решает по­рвать с Тюркаре. «Да, но не раньше, чем вы его разорите», — уточ­няет предусмотрительная Лизетта.

[628]

К ужину являются первые гости — это маркиз с толстой «графи­ней», которая на самом деле не кто иная, как госпожа Тюркаре. Простодушная графиня с важностью расписывает, какую великосвет­скую жизнь ока ведет у себя в провинции, не зам