Слуга двух господ (И servitore di due padroni) - Комедия (1749)

Счастливая помолвка Сильвио, сына доктора Ломбарди, с юной Кла-риче смогла состояться только благодаря обстоятельству, самому по себе весьма несчастливому — гибели на дуэли синьора Федериго Рас-пони, которому Клариче давно была обещана в жены отцом, Панга-лоне деи Бизоньози.

Едва, однако, отцы торжественно вручили молодых людей друг другу в присутствии служанки Паеталоне Смеральдины и Бригеллы, владельца гостиницы, как откуда ни возьмись объявился шустрый

[264]

малый, ко всеобщему изумлению, назвавшийся Труфальдино из Бергамо, слугой туринца Федериго Распони. Сначала ему не поверили — настолько верные источники сообщали о гибели Федериго, а дружные заверения в том, что его хозяин умер, даже заставили Труфадьдино сбегать на улицу удостовериться, жив ли тот. Но когда появился сам Федериго и продемонстрировал Панталоне адресованные ему письма общих знакомых, сомнения развеялись. Помолвка Сидьвио и Клариче разрывалась, влюбленные были в отчаянии.

Один только Бригелла, до того как перебраться в Венецию не­сколько лет проживший в Турине, сразу опознал в незнакомце пере­одетую в мужское платье сестру Федериго — Беатриче Распони. Но та умоляла его до времени не раскрывать ее тайны, в подкрепление просьбы посулив Бригелле десять дублонов за молчание. Чуть позже, улучив момент, Беатриче рассказала ему, что брат ее действительно погиб на дуэли от руки Флориндо Аретузи; Беатриче и Флориндо давно любили друг друга, но Федериго почему-то был решительно против их брака. После поединка Флориндо вынужден был бежать из Турина, Беатриче же последовала за ним в надежде разыскать и по­мочь деньгами — Панталоне как раз остался должен ее покойному брату круглую сумму.

Труфальдино размышлял, как бы поскорее и пообильнее пообе­дать, когда ему вдруг подвернулся случай услужить только что при­бывшему в Венецию Флориндо Аретузи. Тому понравился рас­торопный малый, и он спросил, не желает ли Труфальдино стать его слугой. Рассудив, что два жалованья лучше, чем одно, Труфальдино со­гласился. Он занес хозяйские вещи в гостиницу Бригеллы, а потом пошел на почту посмотреть, нет ли там писем для Флориндо.

Беатриче остановилась в той же гостинице и также первым делом отправила Труфальдино за письмами на имя Федериго или Беатриче Распони. Не успел он отойти от гостиницы, как его остановил мучи­мый ревностью Сильвио и потребовал позвать хозяина. Труфальдино, понятно, не стал уточнять, какого именно, и позвал первого попав­шегося — Флориндо. Они с Сильвио друг друга не знали, но из завя­завшегося разговора Флориндо открылась смутившая его новость:

Федериго Распони жив и находится в Венеции.

На почте Труфальдино вручили три письма, и не все они предна­значались Флориндо. Поэтому он, не умея читать, придумал историю о приятеле по имени Паскуале, тоже слуге, попросившем забрать письма и для его хозяина, имя которого он, Труфальдино, запамято­вал. Одно из писем было послано Беатриче из Турина ее старым вер­ным слугой — распечатав его, Флориндо узнал, что его возлюбленная,

[265]

переодетая мужчиной, отправилась за ним в Венецию. До крайности взволнованный, он отдал Труфальдино письмо и велел во что бы то ни стало разыскать этого самого Паскуале.

Беатриче была весьма недовольна, получив важное письмо распе­чатанным, но Труфальдино сумел заговорить ей зубы, снова сослав­шись на пресловутого Паскуале. Панталоне тем временем сгорал от желания поскорее выдать за нее, то есть за федериго, Клариче, хотя дочь и умоляла его не быть таким жестоким. Беатриче пожалела де­вушку: оставшись с нею с глазу на глаз, она открыла Клариче, что ни­какая она не Федериго, но при этом взяла клятву молчать. Обрадованный тем, что после свидания наедине дочь его выглядела исключительно довольной, Панталоне решил назначить свадьбу прямо назавтра.

Доктор Ломбарди пытался убедить Панталоне в действительности помолвки Сильвио и Клариче путем строгих логических доводов, по-латыни приводя основополагающие принципы права, но все пона­прасну. Сильвио в беседе с несостоявшимся тестем был более решителен, даже резок и в конце концов схватился за шпагу. Плохо бы пришлось тут Панталоне, не случись поблизости Беатриче, кото­рая со шпагою в руке вступилась за него. После непродолжительной схватки она повергла Сильвио наземь и уже приставила клинок к его груди, когда между нею и Сильвио бросилась Клариче.

Сильвио, однако, тут же заявил возлюбленной, что видеть ее он не желает после того, как она так долго пробыла наедине с другим. Как ни старалась Клариче убедить его в том, что она по-прежнему верна ему, уста ее были скованы клятвой молчания. В отчаянии она схвати­ла шпагу, желая заколоть себя, но Сильвио счелее порыв пустой ко­медией, и только вмешательство Смеральдины спасло девушке жизнь.

Беатриче между тем велела Труфальдино заказать большой обед для нее и Панталоне, а перед этим припрятать в сундук вексель на четыре тысячи скудо. Указаний насчет обеда Труфальдино уже давно ждал от обоих своих хозяев и вот наконец дождался хотя бы от одного: он живо обсудил с Бригеллой меню, вопрос же сервировки оказался сложней и тоньше, посему потребовалось наглядно изобра­зить расположение блюд на столе — тут пригодился вексель, кото­рый был разорван на кусочки, изображавшие то или иное кушанье.

Благо вексель был от Панталоне — он тутже согласился перепи­сать его. Труфальдино лупить не стали, а велели вместо этого неразво­ротливей прислуживать за обедом. Тут на его голову явился Флориндо и велел накрыть себе в комнате, соседней с той, где обедали Беатриче и Панталоне. Труфальдино пришлось попотеть, прислуживая сразу за

[266]

двумя столами, но он не унывал, утешаясь мыслью, что, отработав за двоих, покушает он уж за четверых.

С господами все прошло спокойно, и Труфальдино уселся за заслу­женную обильную трапезу, от которой его оторвала Смеральдина, принесшая для Беатриче записку от Клариче. Труфадьдино давно уже положил глаз на симпатичную служаночку, но до того у него не выда­валось случая вдоволь полюбезничать с нею. Тут они от души нагово­рились и как-то между делом вскрыли записку Клариче, прочитать которую они все равно не умели.

Получив уже второе письмо распечатанным, Беатриче не на шутку разозлилась и хорошенько отделала Труфальдино палкою. увидав из окна эту экзекуцию, Флориндо захотел разобраться, кто это смеет лупить его слугу. Когда он вышел на улицу, Беатриче уже уда­лилась, а Труфальдино придумал случившемуся такое неудачное объ­яснение, что Флориндо прибил его тою же палкой — за трусость.

Утешая себя тем соображением, что двойной обед все же вполне искупает двойную взбучку, Труфальдино вытащил на балкон оба хо­зяйских сундука, с тем чтобы проветрить и почистить платье, — сун­дуки были похожи как две капли воды, так что он тут же забыл где чей. Когда Флориндо велел подать черный камзол, Труфальдино выта­щил его из сундука Беатриче. Каково же было изумление молодого человека, обнаружившего в кармане свой собственный портрет, кото­рый он когда-то подарил возлюбленной. В ответ на недоуменные рас­спросы Флориндо Труфальдино соврал, что портрет достался ему от прежнего его хозяина, умершего неделю назад. Флориндо был в от­чаянии — ведь этим хозяином могла быть только переодетая мужчи­ной Беатриче.

Потом в сопровождении Панталоне пришла Беатриче и, желая проверить какие-то счета, спросила в Труфальдино свою памятную книгу; тот притащил книгу из сундука Флориндо. Происхождение этой книги он объяснил проверенным способом: мол, был у него хо­зяин по имени Флориндо Аретузи, который на прошлой неделе скон­чался... Беатриче его слова сразили наповал: она горько запричитала, уже нимало не заботясь о сохранении тайны.

Ее горестный монолог убедил Панталоне в том, что Федериго Рас-пони на самом деле мертв, а перед ним — его переодетая сестра, и он немедля побежал сообщить эту радостную весть безутешному Сильвио. Едва Панталоне удалился, Флориндо и Беатриче каждый из своей комнаты вышли в залу с кинжалами в руках и с явным наме­рением лишить себя постылой жизни. Это намерение было бы ис-

[267]

полнено, не заметь они внезапно друг друга — тут же им оставалось только бросить кинжалы и устремиться в желанные объятия.

Когда первые восторги миновали, влюбленные захотели как следу­ет наказать мошенников-слуг, своею болтовней чуть не доведших их до самоубийства. Труфальдино и на сей раз вывернулся, наболтав Флориндо о своем непутевом приятеле Паскуале, состоящем в услу­жении у синьоры Беатриче, а Беатриче — о бестолковом Паскуале, слуге синьора Флориндо; обоих он умолял отнестись к провинности Паскуале со снисхождением.

Между тем Панталоне, доктору Ломбарди и Смеральдине боль­ших трудов стоило примирить разобидевшихся друг на друга Сильвио и Клариче, но в конце концов труды их увенчались успехом — моло­дые люди обнялись и поцеловались.

Все вроде бы уладилось, дело шло к двум свадьбам, но тут по вине слуг образовалось еще одно, последнее, недоразумение: Смеральдина попросила Клариче посватать ее за слугу синьоры Беатриче; Труфаль­дино об этом не знал и со своей стороны уговорил Флориндо просить у Панталоне Смеральдину ему в жены. Речь шла как бы о двух раз­ных претендентах на руку одной служанки. Желание соединить судь­бу со Смеральдиной все же заставило Труфальдино сознаться в том, что он служил сразу двум хозяевам, что никакого такого Паскуале не существовало и он один, таким образом, был во всем виноват. Но во­преки опасениям Труфадьдино ему на радостях все простили и пал­ками наказывать не стали.

Д. А. Карельский

Трактирщица (La locandiera) - Комедия (1752)

Граф Альбафьорита и маркиз Форлипополи прожили в одной флорен­тийской гостинице без малого три месяца и все это время выясняли отношения, споря, что важнее, громкое имя или полный кошелек: маркиз попрекал графа тем, что графство его купленное, граф же па­рировал нападки маркиза, напоминая, что графство он купил прибли­зительно тогда же, когда маркиз вынужден был продать свой маркизат. Скорее всего, столь недостойные аристократов споры и не велись бы, когда бы не хозяйка той гостиницы, обворожительная Мирандолина, в которую оба они были влюблены. Граф пытался завое-

[268]

вать сердце Мирандодины богатыми подарками, маркизже все козы­рял покровительством, коего она якобы могла от него ожидать. Мирандолина не отдавала предпочтения ни тому, ни другому, демонстрируя глубокое равнодушие к обоим, гостиничная же прислу­га явно больше ценила графа, проживавшего по цехину в день, неже­ли маркиза, тратившего от силы по три паоло.

Как-то раз снова затеяв спор о сравнительных достоинствах знат­ности и богатства, граф с маркизом призвали в судьи третьего посто­яльца — кавалера Рипафратта. Кавалер признал, что, как бы славно ни было имя, всегда хорошо иметь деньги на удовлетворение всячес­ких прихотей, но повод, из-за которого разгорелся спор, вызвал у него приступ презрительного смеха: тоже, придумали, из-за чего по­вздорить — из-за бабы! Сам кавалер Рипафратта никогда этих самых баб не любил и ровно ни во что не ставил. Пораженные столь не­обычным отношением к прекрасному полу, граф с маркизом приня­лись расписывать кавалеру прелести хозяйки, но тот упрямо утверждал, что и Мирандолина — баба как баба, и ничего в ней нет такого, что отличало бы ее от прочих.

За такими разговорами застала постояльцев хозяйка, которой граф тут же преподнес очередной дар любви — бриллиантовые серьги;

Мирандолина для приличия поотнекивалась, но затем приняла пода­рок для того только, по ее словам, чтобы не обижать синьора графа.

Мирандолине, после смерти отца вынужденной самостоятельно содержать гостиницу, в общем-то надоело постоянное волокитство постояльцев, но речи кавалера все же не на шутку задели ее самолю­бие — подумать только, так пренебрежительно отзываться о ее пре­лестях! Про себя Мирандолина решила употребить все свое искусство и победить глупую и противоестественную неприязнь кавалера Ри­пафратта к женщинам.

Когда кавалер потребовал заменитьему постельное белье, она» вместо того чтобы послать к нему в комнату слугу, пошла туда сама, Этим она в который раз вызвала недовольство слуги, Фабрицио, кото­рого отец, умирая, прочил ей в мужья. На робкие упреки влюбленно­го Фабрицио Мирандолина отвечала, что о завете отца подумает тогда, когда соберется замуж, а пока ее флирт с постояльцами очень на руку заведению. Вот и придя к кавалеру, она была нарочито сми­ренна и услужлива, сумела завязать с ним разговор и в конце концов, прибегнув к тонким уловкам вперемежку с грубой лестью, даже рас­положила его к себе.

Тем временем в гостиницу прибыли две новые постоялицы, акт­рисы Деянира и Ортензия, которых Фабрицио, введенный в заблуж-

[269]

дениеих нарядами, принял за благородных дам и стал величать «сия­тельствами». Девушек посмешила ошибка слуги, и они, решив поза­бавиться, представились одна корсиканской баронессой, другая — графиней из Рима. Мирандолина сразу же раскусила их невинную ложь, но из любви к веселым розыгрышам обещала не разоблачать актрис.

В присутствии новоприбывших дам маркиз с превеликими цере­мониями как величайшую драгоценность преподнес Мирандолине носовой платок редчайшей, по его словам, английской работы. Поза­рившись скорее не на богатство дарителя, а на его титул, Деянира с Ортензией тут же позвали маркиза отобедать с ними, но, когда по­явился граф и на их глазах подарил хозяйке бриллиантовое ожерелье, девушки, мигом трезво оценив ситуацию, решили обедать с графом как с мужчиной несомненно более достойным и перспективным.

Кавалеру Рипафратта в этот день обед был подан раньше, чем всем прочим. Мало того, к обычным блюдам Мирандолина присово­купила на сей раз собственноручно приготовленный соус, а потом еще и сама принесла в комнату кавалера неземного вкуса рагу. К рагу подали вина. Заявив, что она без ума от бургундского, Мирандолина выпила бокальчик, затем, как бы между прочим, села к столу и стала кушать и выпивать вместе с кавалером — маркиз и граф лопнули бы от зависти при виде этой сцены, так как и тот и другой не раз умо­ляли ее разделить трапезу, но всегда встречали решительный отказ. Скоро кавалер выставил из комнаты слугу, а с Мирандолиной загово­рил с любезностью, которой сам от себя прежде никогда не ожидал.

Их уединение нарушил назойливый маркиз. Делать нечего, ему налили бургундского и положили рагу. Насытившись, маркиз достал из кармана миниатюрную бутылочку изысканнейшего, как он ут­верждал, кипрского вина, принесенного им с целью доставить на­слаждение дорогой хозяйке. Налил он это вино в рюмки размером с наперсток, а затем, расщедрившись, послал такие же рюмочки графу и его дамам. Остаток кипрского — гнусного пойла на вкус кавалера и Мирандолины — он тщательно закупорил и спрятал обратно в кар­ман; туда же он перед уходом отправил и присланную в ответ графом полноценную бутылку канарского. Мирандолина покинула кавалера вскоре после маркиза, но к этому моменту он уже был совсем готов признаться ей в любви.

За веселым обедом граф с актрисами вдоволь посмеялись над нищим и жадным маркизом. Актрисы обещали графу, когда приедет всяих труппа, уморительнейшим образом вывести этого типа на

[270]

сцене, на что граф отвечал, что также очень забавно было бы предста­вить в какой-нибудь пьесе и непреклонного женоненавистника кава­лера. Не веря, что такие бывают, девушки ради потехи взялись прямо сейчас вскружить кавалеру голову, но у них это не больно-то вышло. Кавалер с большой неохотой согласился заговорить с ними и более или менее разговорился, только когда Деянира с Ортензией призна­лись, что никакие они не знатные дамы, а простые актрисы. Впро­чем, поболтав немного, он в конце концов все равно обругал актрис и прогнал вон.

Кавалеру было не до пустой болтовни, потому как он с недоумен­ным страхом сознавал, что попался в сети Мирандолины и что, если до вечера не уедет, эта прелестница сразит его окончательно. Собрав в кулак волю, он объявил о своем немедленном отъезде, и Мирандолина подала ему счет. На лице ее при этом была написана отчаянная грусть, потом она пустила слезу, а немного погодя и вовсе грохнулась в обморок. Когда кавалер подал девушке графин воды, он уже назы­вал ее не иначе, как дорогой и ненаглядной, а явившегося со шпагой и дорожной шляпой слугу послал к черту. Пришедшим на шум графу с маркизом он посоветовал убираться туда же и для убедительности запустил в них графином.

Мирандолина праздновала победу. Теперь ей требовалось лишь одно — чтобы все узнали о ее торжестве, долженствующем послу­жить посрамлению мужнин и славе женского пола.

Мирандолина гладила, а Фабрицио послушно подносил ей разогре­тые утюги, хотя и пребывал в расстроенных чувствах — его приводи­ла в отчаяние ветреность возлюбленной, ее бесспорное пристрастие к знатным и богатым господам. Может, Мирандолина и хотела бы уте­шить несчастного юношу, но не делала этого, поскольку полагала, что еще не время. Порадовать Фабрицио она смогла лишь тем, что ото­слала обратно кавалеру переданный тем драгоценный золотой фла­кончик с целебной мелиссовой водой.

Но от кавалера было не так легко отделаться — обиженный, он собственноручно преподнес Мирандолине флакончик и принялся на­стойчиво навязывать его ей в подарок. Мирандолина наотрез отказы­валась принять этот дар, и вообще ее как подменили: держалась она теперь с кавалером холодно, отвечала ему чрезвычайно резко и нелю­безно, а обморок свой объясняла насильно якобы влитым ей в рот бургундским. При этом она подчеркнуто нежно обращалась к Фабри­цио, а в довершение всего, приняв-таки от кавалера флакончик, не­брежно бросила его в корзину с бельем. Тут доведенный до

[271]

крайности кавалер разразился горячими любовными признаниями, но в ответ получил только злые насмешки — Мираядолина жестоко тор­жествовала над поверженным противником, которому невдомек было, что в ее глазах он всегда был лишь противником и более никем.

Предоставленный самому себе, кавалер долго не мог прийти в себя после неожиданного удара, пока его немного не отвлек от пе­чальных мыслей маркиз, явившийся требовать удовлетворения — но не за поруганную дворянскую честь, а материального, за забрызган­ный кафтан. Кавалер, как и следовало ожидать, снова послал его к черту, но тут на глаза маркизу попался брошенный Мирандолиной флакончик, и он попробовал вывести пятна его содержимым. Сам флакончик, сочтя его бронзовым, он под видом золотого презентовал Деянире. Каков же был его ужас, когда за тем же флакончиком при­шел слуга и засвидетельствовал, что он и вправду золотой и что плаче­но за него целых двенадцать цехинов: честь маркиза висела на волоске, ведь отобрать подарок у графини нельзя, то есть надо было заплатить за него Мирандолине, а денег ни гроша...

Мрачные размышления маркиза прервал граф. Злой как черт, он заявил, что, коль скоро кавалер удостоился бесспорной благосклон­ности Мирандолины, ему, графу Альбафьорита, здесь делать нечего, он уезжает. Желая наказать неблагодарную хозяйку, он подговорил съехать от нее также актрис и маркиза, соблазнив последнего обеща­нием бесплатно поселить у своего знакомого.

Напуганная неистовством кавалера и не зная, чего от него еще можно ожидать, Мирандолина тем временем заперлась у себя и, сидя взаперти, укрепилась в мысли, что пора ей поскорее выходить за Фабрицио — брак с ним станет надежной зашитой ей и ее имени, свободе же, в сущности, не нанесет никакого ущерба. Кавалер оправ­дал опасения Мирандолины — стал что есть силы ломиться к ней в дверь. Прибежавшие на шум граф и маркиз насилу оттащили кавале­ра от двери, после чего граф заявил ему, что своими поступками он со всею очевидностью доказал, что безумно влюблен в Мирандолину и, стало быть, не может более называться женоненавистником. Взбе­шенный кавалер в ответ обвинил графа в клевете, и быть бы тут кро­вавому поединку, но в последний момент оказалось, что одолженная кавалером у маркиза шпага представляет собой обломок железки с рукояткой.

Фабрицио с Мирандолиной растащили незадачливых дуэлянтов. Припертый к стенке, кавалер наконец вынужден был во всеуслыша-

[272]

ние признать, что Мирандолина покорила его. Этого признания Мирандолина только и ждала — выслушав его, она объявила, что выхо­дит замуж за того, кого прочил ей в мужья отец, — за Фабрицио.

Кавалера Рипафратта вся эта история убедила в том, что мало презирать женщин, надо еще и бежать от них, дабы ненароком не подпасть под их непреодолимую власть. Когда он спешно покинул гостиницу, Мирандолина всеже испытала угрызения совести. Графа с маркизом она вежливо, но настойчиво попросила последовать за ка­валером — теперь, когда у нее появился жених, Мирандолине без на­добности были их подарки и тем более покровительство.

Д. А. Карельский