Глава 4. функции научного знания

Научное знание выполняет ряд функций, среди которых выделяются три главных , а именно: описание, объяснение и предвидение.

Описание составляет простейшую среди этих функций. Оно состоит в фиксации данных наблюдения, эксперимента, сравнения и т.д. с помощью определенных, принятых в науке, обозначений.

Описание как функцию научного знания обозначил, по сути дела, еще О.Конт. Однако он, фактически, абсолютизировал его значение в научно-познавательном процессе. Дело в том, что он своими тезисами: "Знать, чтобы предвидеть" и "объяснение явлений есть установление связи между ними и общими фактами" хотя и признает на словах, как видим, и объяснение, и предвидение, на самом же деле сводил их, в конечном счете, к описанию. Объяснение и предвидение как проникновение в сущность явлений он отвергал, ибо полагал, что сущность в принципе не познаваема. Данный позитивистский подход к пониманию описания, объяснения и предвидения более отчетливо обнажал один из основоположников так называемого второго позитивизма - Эрнст Мах (1838-1916 гг.). Описание как фиксация данных опыта или его элементов провозглашается Махом единственной функцией науки. Различая два типа описания - описание прямое и описание косвенное, Мах относил научную теорию и теоретический уровень научного знания вообще ко второму типу. Мах пишет: "То, что мы называем теорией или теоретической идеей, относится к категории косвенного описания". В силу этого и объяснение, и предвидение сводятся им к описанию. "Я уже не раз доказывал, - продолжает Мах, - что так называемым каузальным объяснением тоже констатируется (или описывается) только тот или иной факт, та или иная практическая зависимость". А по поводу предвидения мы читаем у него следующее: "Требуют от науки, чтобы она умела предсказывать будущее... Скажем лучше так: задача науки - дополнять в мыслях факты, данные лишь отчасти. Это становится возможным через описание, ибо это последнее предполагает взаимную зависимость между собой описывающих элементов, потому что без этого никакое описание не было бы возможным".

Вот так прямо и предельно откровенно обозначает Мах позитивистскую позицию. Поэтому попытка некоторых специалистов отдать пальму первенства в разработке методологической концепции объяснения и предвидения именно позитивизму выглядит, на наш взгляд, по крайней мере, некорректной.

Более или менее детальную разработку указанная концепция получает впервые только в постпозитивизме. В своей работе "Логика научного исследования", вышедшей в 1935 году, Карл Поппер (1902-1994 гг.) предложил общую схему или модель объяснения и предвидения. В дальнейшем данная модель была развита нем.-амер.философом науки Карлом Гемпелем (1905- гг.), особенно в статье "Исследования по логике объяснения" (1948 г.), которую он написал в соавторстве с Опенгеймом. Именно поэтому указанная модель впоследствии стала называться модель Поппера-Гемпеля. Остановимся вкратце на этой модели.

В названной ранее работе К.Поппер обозначает свою модель следующим образом: "Дать причинное объяснение события - значит дедуцировать положение, описывающее его, используя в качестве посылок дедукции один или более универсальных законов с определенными единичными положениями - начальными условиями".

Карл Поппер наглядно демонстрирует свою модель или схему объяснения на примере нити с грузом, который сводится к следующему. Пусть предметом объяснения будет разрыв некоторой нити. Итак, требуется объяснить событие "е", которое описывается с помощью единичного фактуального положения (Е) "Данная нить разорвалась". Предположим, что мы имеем другое событие (с), а именно, нить, нагруженную весом в два фунта, в то время, как известно нам, что максимальная ее прочность равна одному фунту. Пусть данное событие (с) описывает другое единичное фактуальное положение (С) - "Данная нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности". Затем мы должны отыскать такой каузальный закон, согласно которому событие типа (с) всегда с необходимостью ведет к событию типа (е). Подобную закономерность или закон можно выразить следующей формулировкой: "Всегда, если нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности, то нить разрывается" (3). Данное содержание можно схематически выразить следующим образом: "Всегда, если "С", то "Е".

Теперь мы можем записывать процедуру объяснения в виде дедуктивного вывода, который в приведенном конкретном примере будет выглядеть следующим образом:

Всегда, если нить загружена весом, превышающим предел ее прочности, то она разрывается (3).

Данная нить загружена весом, превышающим предел ее прочности (С).

Данная нить разорвалась (Е).

Общую схему или модель объяснения можно, таким образом, выразить следующей формулой:

Всегда, если (С), то (Е)

С ____________

Е

Как видим, объяснение является методологическим приемом, устанавливающим связь между объясняемым объектом и объясняющим законом. Положение, описывающее объясняемый объект, получает у Гемпеля и Опенгейма название экспланандума (букв.с лат. - объясняемое), а положение, описывающее объясняющие условия, эти авторы называют экспланансом (букв.с лат. - объясняющее).

Итак, экспланандумом в разбираемом выше примере выступает положение (Е): "Данная нить разорвалась", а экспланансом являются положения "З" и "С" (т.е. положения, описывающие закон и начальные условия): "Всегда, когда нить загружена весом, превышающем предел ее прочности, нить разрывается" и "Данная нить загружена весом, превышающим предел ее прочности".

В приведенном примере К.Поппер разбирает предельно простой случай объяснения, поскольку он включает по одному положению о начальных условиях и о законе, а сам дедуктивный метод имеет, так сказать, одно-ступенчатый характер.

Между тем, Гемпель и Опенгейм считают, что эксплананс включает, как правило, целый ряд положений, а дедуктивный вывод представляет собой сложный многоступенчатый характер.

Говоря о логической структуре процедуры объяснения, необходимо отметить, что она лишь внешне и на первый взгляд напоминает дедуктивный вывод. И в самом деле, при объяснении получается, будто бы из определенных посылок, т.е. из положений о законе и о начальных условиях, выводится, согласно логическим правилам, заключение, т.е. положение об экспланандуме. На самом же деле все происходит совсем наоборот. Дело в том, что в процедуре объяснения мы имеем сначала только экспланандум, т.е. положение, соответствующее в дедуктивном выводе заключению. К этому экспланандуму мы должны отыскать эксплананс, который в дедуктивном выводе соответствует посылкам. Следовательно, с логической стороны в процессе объяснения выходит, что мы идем от заключения к посылкам. Другими словами, в данном процессе мы должны к заданному заключению подобрать такие посылки, из которых данное заключение могло бы вытекать дедуктивным путем. Как видим, движение мысли при объяснении прямо противоположно по своей направленности ее движению при дедуктивном выводе. Ведь при этом последнем мы, как известно, идем от посылок к заключению. В силу сказанного представляется невозможным рассмотрение объяснения в качестве простой формы дедуктивного вывода.

К.Поппер своим примером, который был рассмотрен нами выше, иллюстрирует образец объяснения, устанавливающего причинно-следственную связь между экспланансом и экспланандумом. Однако объяснение может быть не только каузальным (лат.causa - причина). Помимо причинного объяснения существует целый ряд некаузальных объяснений, таких, как например, объяснения функциональное, структурное, субстратное и т.д. Не трудно догадаться, что характер объяснения в этом отношении определяется именно содержанием закона как важнейшего элемента эксплананса. И в самом деле, если закон, под который подводится объясняемый объект или экспланандум, имеет причинно-следственное содержание, тогда мы получим каузальное объяснение, если же он обладает функциональной природой, тогда мы имеем функциональное объяснение и т.д.

Надо заметить, что не все методологи и философы науки считают объяснение всеобщей функцией научного знания. Так, например, философская герменевтика (греч. hermeneuti - разъяснение, объяснение) строго ограничивает объяснение и как функцию, и как методологический прием рамками естествознания. Согласно концепции понимания, разработанной в свое время немецким протестанским теологом и философом Эрнстом Шлейермахером (1768-1843 гг.) и всесторонне развитой впоследствии другим немецким философом и социологом Вильгельмом Дильтеем (1833-1911 гг.) абсолютизируется различие между наукой о природе (естествознанием) и "наукой о духе" (гуманитарным знанием). В соответствии с данным подходом философская герменевтика объявляет объяснение познавательной функцией лишь естествознания. Что же касается гуманитарного знания, то оно, согласно герменевтической традиции, имеет своей познавательной задачей именно понимание. Данная традиция исходит при этом из того, что, в отличие от объектов естествознания, объекты гуманитарного знания созданы человеком. Именно поэтому без установления замысла непосредственного создателя этих объектов невозможно в принципе их понимание. Данная цель достигается путем так называемой "эмпатии" (англ. empathy - вчувствование, проникновение), т.е. "вчувствование", которое позволяет понимающему исследователю преодолеть все барьеры (и пространственные, и временные, и культурные, и т.д.), отделяющие его от настоящего создателя изучаемых культурных объектов и, тем самым, войти как бы в духовный мир этого последнего, т.е. перевоплотиться в него. Поэтому понимание как метод "науки о духе", как метод гуманитарного познания не нуждается в каких-либо общих понятиях или знании законов. Другое дело, объяснение, которое в качестве метода естествознания не может реализоваться иначе, кроме как путем установления закономерных связей между явлениями природной реальности. Нетрудно видеть, что философская герменевтика исходит, фактически, из неокантианской позиции, согласно которой в истории и культуре (в отличие от природы) мы имеем дело с абсолютно уникальными, неповторяющимися событиями и явлениями и поэтому ни о какой закономерности в исторической и культурной реальности и речи быть не может.

В свете сказанного, герменевтика объявляет объяснение функции лишь естествознания, поскольку закономерная связь имеет место только в природной реальности и поэтому только здесь возможно в принципе подведение единичного объекта под закон. Что же касается гуманитарного знания, то оно, согласно герменевтической традиции, имеет иную познавательную функцию или задачу, которая заключается в понимании.

Установки философской герменевтики не выдерживают сколь-нибудь серьезной критики. Да, герменевтику можно применять в качестве метода истолкования и понимания различных текстов. Собственно говоря, она появилась именно как искусство истолкования и понимания исторических, религиозных, политических и других текстов. Однако отсюда неправомерно, на мой взгляд, делать далеко идущие философские выводы и обобщения. Ведь недопустимо без серьезного ущерба для философского познания превратить частно-научный метод в целостную философскую теорию. Следовательно, претензии герменевтики на статус философской концепции являются неоправданными или даже сомнительными.

Одним из главных просчетов философской герменевтики, унаследованной ею от неокантианства, состоит именно в абсолютизации неповторимости или уникальности исторических событий и вообще социокультурных явлений и в основанном на подобной абсолютизации отрицании закономерного характера этих явлений. Мы считаем это серьезным просчетом, ибо, во-первых, уникальность или неповторимость не являются признаком, присущим одним лишь социокультурным явлениям. Любое явление действительности, включая и объекты природы, уникально и неповторимо. Дело в том, что любое явление, будь оно естественное или социальное или же относящееся к сфере сугубо индивидуального человеческого бытия, есть, на самом деле, конкретное единство бесконечного множества свойств и отношений. В силу этого обстоятельства оно непременно представляет собой нечто уникальное и неповторимое в тех или иных своих свойствах и отношениях. И в самом деле, если какое-либо явление будет абсолютно повторять некое другое явление, т.е. копировать его во всех его качествах и отношениях без исключения (что даже практически невозможно), тогда оно должно, в том числе, занимать одновременно с ним одно и то же место в пространстве. Но в таком случае оказывается, что мы имеем дело не с двумя разными явлениями, а с одним и тем же явлением. Следовательно, любое явление - есть нечто уникальное и неповторимое в том или ином своем свойстве, отношении и т.д. Иначе говоря, оно в этих своих свойствах и отношениях непременно будет отличаться от всех других явлений.

Во-вторых, любое явление действительности, помимо указанных признаков, обладает и такими, в которых оно обнаруживает сходство и тождество с другими явлениями. Следовательно, не только объекты естественной, природной действительности, но и события или явления социокультурной реальности имеют между собой нечто общее и повторяющееся. И поскольку именно общие, повторяющиеся с необходимостью существенные связи явлений и составляют реальное, объективное содержание законов их функционирования и развития, постольку мы имеем полное право говорить о реальном существовании и исторической, и вообще социокультурной закономерности. Хотя, конечно, она имеет в сравнении с естественной закономерностью свою специфическую особенность.

Если философы-герменевтики полностью разрывают объяснение и понимание друг от друга, то некоторые другие исследователи (например, Вернер Гейзенберг) придерживаются прямо противоположной позицией, которая заключается в полном их отождествлении.

Между этими крайностями находится третий вариант интерпретации отношения между объяснением и пониманием, который мы находим, например, в марксистской диалектико-материалистической методологии. В диалектико-материалистической методологии снимается, т.е. преодолевается как абсолютное различие, так и полное тождество между объяснением и пониманием. Согласно марксистскому методологическому подходу, объяснение и понимание находятся друг с другом одновременно в отношении и различия, и тождества. Они тождественны между собой в том плане, что являются способами осмысления и познания реальности и в качестве таковых одинаково присущих как естествознанию, так и гуманитарным наукам. Различие же между ними выражается, прежде всего, и главным образом в том, что объяснение во всех его конкретных формах или видах выступает функцией научного познания, чего нельзя сказать о понимании. Дело в том, что не все виды понимания имеют отношение к научному познанию. Так, например, понимание как осмысление значения слов или каких-либо других знаков или же понимание как осмысление переживания и чувств других людей не обладают научной ценностью сами по себе. Именно поэтому подобные виды понимания остаются вне поля зрения методологии науки. Совсем другое дело понимание, непосредственно и тесно связанное с объяснением, т.е. так называемое, научное понимание, которое реализуется в форме осмысления, главным образом, ученым, существенных, необходимых связей между явлениями, законов их функционирования и развития. Естественно, только данный вид понимания сопоставим с объяснением и имеет методологическую значимость.

Итак, функции или задачи научного знания в первом приближении заключаются в описании, объяснении и понимании. Следовательно, логично сказать, что наука описывает явления реальности для того, чтобы объяснить и понять их. Однако наука, достигнув этого, не может ограничиваться им как своей конечной целью. Дело в том, что она имеет еще одну важнейшую задачу или функцию, которая заключается в предвидении. Теперь можно составить следующее общее представление о функциональном статусе научного знания: наука описывает явления, чтобы объяснить и понять их, а объясняет и понимает их, чтобы предвидеть их изменение и развитие.

Таким образом, предвидение составляет другую важнейшую функцию научного знания. Основываясь на своем анализе объяснения Гемпель и Опенгейм анализируют структуру предвидения и приходят к выводу о том, что данная структура, по существу своему, тождественна структуре объяснения.

Если проиллюстрируем структуру предвидения с помощью попперианского примера с нитью и грузом, то получим следующие положения:

Всегда, если нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности, то нить разрывается.

Данную нить нагружают (или будут нагружать) весом, превышающим предел ее прочности.

Данная нить разорвется (будет разорвана).

В общем схематическом виде данное содержание можно передать и записывать формулой:

Всегда, если С, то Е

С______________

Е

Здесь, в отличие от объяснения, первоначально даны те события, которые описывают положения, соответствующие посылкам дедуктивного вывода (т.е. положение (З и С), а не существующее еще, но лишь предсказываемое будущее событие (е), которое описывается положение (Е), соответствует заключению в дедуктивном выводе. Это последнее положение (Е) составляет как раз то, что мы обычно называем "предсказанием" или "прогнозом", тогда как первые два положения, т.е. (З) и (С) обозначают собой то, что можно назвать "основаниями прогноза" или "основаниями предсказания".

Итак, мы видим, что согласно модели Поппера-Гемпеля предвидение имеет структуру, прямо противоположную структуре объяснения. Анализируя структуру объяснения видели, что при объяснении мы как бы продвигаемся от положения (Е) к положениям (З) и (С), т.е. ход мысли здесь прямо противоположен ходу мысли при дедуктивном выводе. Что же касается предвидения, то в нем мы, наоборот, идем от положений (З) и (С) к положению (Е), т.е. ход мысли совпадает здесь с ходом мысли в дедуктивном выводе, т.к. он также направляется от посылок к заключению. Это, так сказать, с формальной точки зрения. Однако в действительном научном исследовании и предвидение оказывается далеким от чистой дедукции.

Как мы уже заметили, именно положение о законе (З) и положение о начальных условиях (С), т.е. именно положения, соответствующие посылкам дедуктивного вывода, и составляют основания предвидения или прогноза. И поскольку решающим в этих основаниях является, бесспорно, положение о законе, следовательно, именно характер закона, который фиксируется или описывается этим положением, и определяет собой, в конечном счете, и характер прогноза. В приведенном выше примере, как мы теперь знаем, закон, на основе которого делается прогноз, носит каузальный характер и поэтому и сам прогноз является каузальным. Однако прогноз может быть не причинным, а скажем, функциональным, или структурным, или каким-либо другим.

Что же касается самого прогноза, то он фиксируется, как уже отметили, именно в положении (Е), т. е в положении, соответствующем заключению логического вывода. Событие (е), описываемое положением (Е) может относиться как к настоящему, так и к будущему. В первом случае объект прогноза (объект, по поводу которого делается прогноз), уже ко времени осуществления прогноза имеет место и функционирует в действительности, но по какой-то причине не может быть предметом наблюдения. Во втором случае, т.е. когда объект прогноза относится к будущему, он также предметом наблюдения не может быть, поскольку еще не возник и не существует. Предсказание, как видим, есть такая методологическая процедура, которая применяется к тому, что в данный момент либо вовсе не существует, либо же не наблюдается. В связи с этим возникает вопрос: может ли прошлое (т.е. то, что существовало раньше, а теперь отсутствует) быть объектом предсказания. Некоторые специалисты дают утвердительный ответ на данный вопрос. Другие же предпочитают ограничивать предсказание временными рамками настоящего и будущего. Поэтому нельзя, согласно их точке зрения, говорить о "предвидении прошлого". Исходя из буквального, чисто этимологического значения термина "предвидение" можно, по их мнению, предвидеть лишь то, что еще не существует или не наблюдается, но отнюдь не уже существовавшее ранее и в данный момент отсутствует. К этому последнему, т.е. к существовавшему в прошлом и отсутствующему в настоящем, они предлагают применять, так называемое, "ретросказание" в качестве самостоятельного методологического приема, В силу этого они склоняются к тому, чтобы считать "ретросказание" в качестве отдельной, существующей наряду с предвидением или предсказанием, функцией научного знания.

Итак, описание, объяснение и связанное с ним понимание и предвидение в двух его основных формах, т.е. в форме предсказания и ретросказания, составляют важнейшие функции научного знания. Каждая из этих функций обладает относительной самостоятельностью, относительной автономией. Однако это означает, что они непременно должны взаимодействовать и в самом деле взаимодействуют между собой, образуя тем самым, единую целостную функциональную структуру научного знания.