Тема. Философия Нового времени

1. Проблема метода в философии нового времени: эмпиризм Ф.Бэкона.

2. Рационализм Р.Декарта.

3. Механистический материализм эпохи Просвещения

4. Человек и общество в работах Ф.Вольтера и Ж.-Ж. Руссо.

Литература

1. Бэкон Ф. Новый Органон. //Соч. Т.2. М., 1972. С.7-36, 83-91.

2. Вольтер Ф. Философские сочинения. М., 1988.

3. Гольбах П. Избр. Филос. произв. В 2 т. М., 1963.

4. Декарт Р. Рассуждение о методе. //Соч. Т.1. М., 1986.

5. Кузнецов В.Н., Мееровский Б.В., Грязнов А.Ф. Западно-европейская философия XVIII века. М., 1986.

6. Нарский И.С. Западноевропейская философия XVII века. М., 1984.

7. Руссо Ж.-Ж.. Трактаты. М., 1969.

8. Соколов В.В. Европейская философия XV –XVII вв. М., 1984.

Методические рекомендации

Философия Нового времени XVI-XVIII веков – это период становления и оформления многих естественных наук (физики, химии, математики, механики и др.). Потому центральное место в проблематике этого периода занял вопрос о выработке общенаучных методов познания, а ведущим разделом философии становится гносеология.

Просвещение занимает особое место в философии нового времени, а его значение выходит далеко за рамки эпохи, когда жили и творили его представители. Почти весь XIX век прошел под знаком торжества идей Просвещения. Одним из центральных в философии Просвещения было учение о природе, которое имело материалистическую окрашенность и антиметафизическую направленность. По мнению просветителей в основание учения о природе должны быть положены опыты и эксперименты. Обратите внимание, что на этих воззрениях лежит печать механицизма: в XVIII веке химия, биология находились в зачаточном состоянии, поэтому основой общего мировоззрения оставалась механика. Законы механики в этом период считались всеобщими и применялись как к биологическим, так и к социальным явлениям. В рамках второго вопроса предполагается ознакомиться с идеями П.Гольбаха (работа «Система природы») и наиболее ярким примером механицизма – взглядами Ж.О. Ламетри (сочинение «Человек-машина»).

Просветители видели радикальное средство совершенствования человека и общества в распространении знания, науки, в просвещении и правильном воспитании человека. В основе их мировоззрения и философии лежала убежденность в разумности мироздания, а значит – в возможности построения общества в соответствие с разумными принципами воспитания «разумного» человека. Именно исходя из этих посылок следует раскрыть третий вопрос семинара. Каковы взгляды Ф.Вольтера и Ж.-Ж. Руссов на человека и общество? В чем их сходство и отличие? Что портит человеческую природу и как ее исправить? Какие варианты предлагали эти философы?

Задание 1.

«Различие наших мнений происходит не от того, что одни люди разумнее других, но только от того, что мы направляем наши мысли различными путями и рассматриваем не те же самые вещи. Ибо мало иметь хороший ум, главное — хорошо его применять». (Р.Декарт. Изб. произв. М., 1960. С.260).

Вопросы:

а) Почему, начиная с XVII в., стали подчеркивать методологический, познавательный аспект фи­лософии?

б) Можно ли поставить знак равенства между философией и гносеологией? Если нельзя, то почему?

в) Какая современное направление в философии сво­дит философию только к проблемам научного знания?

Задание 2.

«Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням — от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и, наконец, к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же и самые общие (какие у нас имеются) умозрительны и абстрактны, и в них нет ничего твердого. Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы — не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами. Поэтому человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет…»

Вопросы:

а) О каком методе познания идет речь?

б) Какие ступени должен пройти человек в процессе познания?

Задание 3.

Французский философ XVII в. К. Гельвеций сравнивал процесс познания с судебным процессом: пять органов чувств — это пять свидетелей, только они могут дать истину. Его оппоненты, однако, возражали ему, заявляя, что он забыл судью.

Вопросы:

а) Что имели в виду оппоненты под судьей?

б) На какой гносеологической позиции стоит Гельвеций?

в) В чем достоинство такой позиции? В чем ее односторонность?

Задание 4.

"Обратив, таким образом, все то, в чем, так или иначе, мы можем сомневаться, и даже предполагая все это ложным, мы легко допустим, что нет ни Бога, ни Неба, ни Земли и что даже у нас самих нет тела, — но мы все-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в исключительности всех этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение, "я мыслю, следовательно, я существую", истинно".

Вопросы:

а) Кому из философов Нового времени принадлежит высказанная идея?

б) Какой исходный основной принцип познания заложен в ней?

в) Какой метод (сформулируйте его) обеспечит возможность пройти этот путь познания, постичь истину?

Задание 5. Ф.Бэкон (1561-1626)

1.Что есть истина, по мнению философа?

2.Каких четырех идолов, уводящих человеческое познание на ложный путь, выделяет Ф.Бэкон?

3.За что Ф.Бэкон критикует античных философов?

XXXIX

Есть четыре вида идолов^[2], которые осаждают умы людей. Для того чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй — идолами пещеры, третий — идолами площади и четвертый — идолами театра...

XLI

Идолы рода находят основание в самой природе человека^[3]... ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

XLII

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека^[4]. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед c другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам... Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем, мире.

XLI1I

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

XLIV

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры... При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности...

Бэкон Ф. Новый Органон // Сочинения. В 2 т. М., 1978. Т 2. С. 18 — 20, 22 — 23, 24, 25 — 26, 27, 28 — 30, 33

Задание 6. Р.Декарт (1596-1650)

1. Раскройте содержание выражения «мыслю, следовательно, существую». Почему этим выражением были заложены основы рационализма как самого влиятельного направления в философии Нового времени?

2. На каком основании Р. Декарт рациональное познание считает более точным, нежели чувственное?

3. Какие следующие после обоснования первоначал познавательные шаги следует предпринять, согласно Р. Декарту?

4. Перечислите основные правила дедуктивного метода по Р. Декарту. Можно ли считать этот метод строго научным?

5. Какова конечная цель познания в соответствии с рационалистическим картезианским методом?

[РАЦИОНАЛИЗМ]

Я есмь, я существую – это достоверно. На сколько времени? На столько, сколько я мыслю, ибо возможно и то, что я совсем перестал бы существовать, если бы перестал мыслить. Следовательно, я, строго говоря, – только мыслящая вещь, то есть дух, или душа, или разум, или ум <…>. А что такое мыслящая вещь? Это вещь, которая сомневается, понимает, утверждает, желает, не желает, представляет и чувствует <…>.

[ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА МЕТОДА]

И подобно тому, как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступления.

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью, т.е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвергать их сомнению.

Второе – делить каждое из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.

…Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдаленных, чтобы они были непостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть… И при этом я, быть может, не покажусь вам слишком тщеславным, если вы примете во внимание, что существует лишь одна истина касательно каждой вещи и кто нашел ее, знает о ней все, что может знать. Так, например, ребенок, учившийся арифметике, сделав правильное сложение, может быть уверен, что нашел касательно искомой суммы все, что может найти человеческий ум.

Декарт Р. Рассуждение о методе…// Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 260 – 262.

1. ФРЭНСИС БЭКОН (1561-1626)

[ЭМПИРИЧЕСКИЙ МЕТОД И ТЕОРИЯ ИНДУКЦИИ]

Наконец, мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не для того, чтобы высоко­мерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и на­правляли ее во взаимной любви. Ибо от стремления к могуще­ству пали ангелы, в любви же нет избытка, и никогда через нее ни ангел, ни человек не были в опасности (3.1.67).

Индукцию мы считаем той формой доказательства, которая считается с данными чувств и настигает природу и устремляет­ся к практике, почти смешиваясь с нею.

Итак, и самый порядок доказательства оказывается прямо обратным. До сих пор обычно дело велось таким образом, что от чувств и частного сразу воспаряли к наиболее общему, слов­но от твердой оси, вокруг которой должны вращаться рассуж­дения, а оттуда выводилось все остальное через средние пред­ложения: путь, конечно, скорый, но крутой и не ведущий к природе, а предрасположенный к спорам и приспособленный для них. У нас же непрерывно и постепенно устанавливаются аксиомы, чтобы только в последнюю очередь прийти к наибо­лее общему; и само это наиболее общее получается не в виде бессодержательного понятия, а оказывается хорошо определен­ным и таким, что природа признает в нем нечто подлинно ей известное и укорененное в самом сердце вещей (3.1.71—72).

Но и в самой форме индукции, и в получаемом через нее суждении мы замышляем великие перемены. Ибо та индукция, о которой говорят диалектики и которая происходит посредст­вом простого перечисления, есть нечто детское, так как дает шаткие заключения, подвержена опасности от противоречаще­го примера, взирает только на привычное, и не приводит к ре­зультату.

Между тем, для наук нужна такая форма индукции, которая производила бы в опыте разделение и отбор и путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы. Но если тот обычный способ суждения диалектиков был так хлопотлив и утомлял такие умы, то насколько больше придется трудиться при этом другом способе, который извлекается из глубин духа, но также и из недр природы?

Но и здесь еще не конец. Ибо и основания наук мы полага­ем глубже и укрепляем, и начала исследования берем от боль­ших глубин, чем это делали люди до сих пор, так как мы под­вергаем проверке то, что обычная логика принимает как бы по чужому поручательству (3.1.72).

Ведь человеческий ум, если он направлен на изучение мате­рии (путем созерцания природы вещей и творений бога), дей­ствует применительно к этой материи и ею определяется; если же он направлен на самого себя (подобно пауку, плетущему паутину), то он остается неопределенным и хотя и создает ка­кую-то ткань науки, удивительную по тонкости нити и громад­ности затраченного труда, но ткань эта абсолютно ненужная и бесполезная.

Эта бесполезная утонченность или пытливость бывает двоя­кого рода — она может относиться либо к самому предмету (таким и являются пустое умозрение или пустые споры, приме­ров которых можно немало найти и в теологии, и в филосо­фии), либо к способу и методу исследования. Метод же схола­стов приблизительно таков: сначала по поводу любого положе­ния они выдвигали возражения, а затем отыскивали результаты этих возражений, эти же результаты по большей части пред­ставляли собой только расчленение предмета, тогда как древо науки, подобно связке прутьев у известного старика, не состав­ила ляется из отдельных прутьев, а представляет собой их тесную взаимосвязь. Ведь стройность здания науки, когда отдельные ее части взаимно поддерживают друг друга, является и должна яв­ляться истинным и эффективным методом опровержения всех частных возражений (3.1.107).

[О ДОСТОИНСТВЕ И ПРЕУМНОЖЕНИИ НАУК]

Те, кто занимался науками, были или эмпириками или дог­матиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и до­вольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, произ­водят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ:

она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но распо­лагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в созна­ние нетронутым материал, извлекаемый из естественной ис­тории и из механических опытов, но изменяет его и перераба­тывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей — опыта и рассудка (3.11.56—57).

Для построения аксиом должна быть придумана иная форма индукции, чем та, которой пользовались до сих пор. Эта форма должна быть применена не только для открытия и испытания того, что называется началами, но даже и к меньшим и сред­ним и, наконец, ко всем аксиомам. Индукция, которая совер­шается путем простого перечисления, есть детская вещь: она дает шаткие заключения и подвергнута опасности со стороны противоречащих частностей, вынося решение большей частью на основании меньшего, чем следует, количества фактов, и при­том только тех, которые имеются налицо. Индукция же, которая будет полезна для открытия и доказательства наук и искусств, должна разделять природу посредством должных разграниче­ний и исключений. И затем после достаточного количества от­рицательных суждений она должна заключать о положитель­ном. Это до сих пор не совершено, и даже не сделана попытка, если не считать Платона, который отчасти пользовался этой формой индукции для того, чтобы извлекать определения и идеи. Но чтобы хорошо и правильно строить эту индукцию или дока­зательство, нужно применить много такого, что до сих пор не приходило на ум ни одному из смертных, и затратить больше работы, чем до сих пор было затрачено на силлогизм. Пользоваться же помощью этой индукции следует не только для от­крытия аксиом, но и для определения понятий. В указанной индукции и заключена, несомненно, наибольшая надежда[5] (3.П.61-62).

Самих же наук, опирающихся скорее на фантазию и веру, чем на разум и доказательства, насчитывается три: это — астро­логия, естественная магия и алхимия. Причем цели этих наук отнюдь не являются неблагородными. Ведь астрология стре­мится раскрыть тайны влияния высших сфер на низшие и господства первых над вторыми. Магия ставит своей целью направить естественную философию от созерцания различных объектов к великим свершениям. Алхимия пытается отделить и извлечь инородные части вещей, скрывающиеся в естествен­ных телах; сами же тела, загрязненные этими примесями, очи­стить; освободить то, что оказывается связанным, довести до совершенства то, что еще не созрело. Но пути и способы, кото­рые, по их мнению, ведут к этим целям, как в теории этих наук, так и на практике, изобилуют ошибками и всякой чепухой (3.1.110).

Но наиболее серьезная из всех ошибок состоит в отклоне­нии от конечной цели науки. Ведь одни люди стремятся к зна­нию в силу врожденного и беспредельного любопытства, дру­гие — ради удовольствия, третьи — чтобы приобрести автори­тет, четвертые — чтобы одержать верх в состязании и споре, большинство — ради материальной выгоды и лишь очень не­многие — для того, чтобы данный от бога дар разума направить на пользу человеческому роду (3.1.115—116).

Моя цель заключается в том, чтобы без прикрас и преувели­чений показать истинный вес науки среди других вещей и, опи­раясь на свидетельства божественные и человеческие, выяснить ее подлинное значение и ценность (3.1.117).

Действительно, образование освобождает человека от дико­сти и варварства. Но следует сделать ударение на этом слове «правильное». Ведь беспорядочное образование действует ско­рее в противоположном направлении. Я повторяю, образова­ние уничтожает легкомыслие, несерьезность и высокомерие, за­ставляя помнить наряду с самим делом и о всех опасностях и сложностях, которые могут возникнуть, взвешивать все доводы и доказательства, как «за», так и «против», не доверять тому, что первым обращает на себя внимание и кажется привлекательным, и вступать на всякий путь, только предварительно ис­следовав его. В то же время образование уничтожает пустое и чрезмерное удивление перед вещами, главный источник всяко­го неосновательного решения, ибо удивляются вещам или новым, или великим. Что касается новизны, то нет такого человека, который, глубоко познакомившись с наукой и наблюдая мир, не проникся бы твердой мыслью: «Нет ничего нового на земле» (3.1.132-133).

Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настра­ивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оста­вался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсю­ду выставляет его напоказ и использует его, может быть даже выгодно, но, однако же, не обращает внимания на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от ка­кого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, нао­борот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в доб­родетели. Более того, вообще можно считать твердо установ­ленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи (3.1.134).

Поскольку же наставники колледжей «насаждают», а про­фессора «орошают», мне теперь следует сказать о недостатках в общественном образовании.Я, безусловно, самым резким об­разом осуждаю скудность оплаты (особенно у нас) преподава­телей как общих, так и специальных дисциплин. Ведь прогресс науки требует прежде всего, чтобы преподаватели каждой дис­циплины выбирались из самых лучших и образованных специ­алистов в этой области, поскольку их труд не предназначен для удовлетворения преходящих нужд, но должен обеспечить раз­витие науки в веках. Но это можно осуществить только в том случае, если будут обеспечены такое вознаграждение и такие условия, которыми может быть вполне удовлетворен любой, самый выдающийся в своей области специалист, так что ему будет нетрудно постоянно заниматься преподаванием и неза­чем будет думать о практической деятельности. Для того, чтобы процветали науки, нужно придерживаться военного закона Давида: «Чтобы доставалась равная часть идущему в битву и остающемуся в обозе», ибо иначе обоз будет плохо охраняться. Так и преподаватели для науки оказываются, так сказать, хра­нителями и стражами всех ее достижений, дающих возможность вести бой на поле науки и знания. А поэтому вполне справед­ливо требование, чтобы их оплата равнялась заработку тех же специалистов, занимающихся практической деятельностью. Если же пастырям наук не установить достаточно крупного и щедро­го вознаграждения, то произойдет то, о чем можно сказать сло­вами Вергилия:

И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве (3.1.142— 143).

Наиболее правильным разделением человеческого знания яв­ляется то, которое исходит из трех способностей разумной ду­ши, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную исто­рию, или вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущно­сти элементом стиля и относится тем самым к искусству речи, о чем мы будем говорить в другом месте. История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматривают­ся в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естест­венная история на первый взгляд занимается видами, это про­исходит лишь благодаря существующему во многих отношени­ях сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце или луна, или значительно откло­няющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы име­ем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти.

Поэзия — в том смысле, как было сказано выше, — тоже говорит об единичных предметах, но созданных с помощью во­ображения, похожих на те, которые являются предметами под­линной истории; однако при этом довольно часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда бы не могло произойти в действительности. Точно так же об­стоит дело и в живописи. Ибо все это дело воображения.

Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувствен­ными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятия­ми, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области рас­судка (3.1.148-149).

Знание по его происхождению можно уподобить воде: во­ды либо падают с неба, либо возникают из земли. Точно так же и первоначальное деление знания должно исходить из его источников. Одни из этих источников находятся на не­бесах, другие — здесь, на земле. Всякая наука дает нам дво­якого рода знание. Одно есть результат божественного вдох­новения, второе — чувственного восприятия. Что же касает­ся того знания, которое является результатом обучения, то оно не первоначально, а основывается на ранее полученном знании, подобно тому, как это происходит с водными пото­ками, которые питаются не только из самих источников, но и принимают в себя воды других ручейков. Таким образом, мы разделим науку на теологию и философию. Мы имеем здесь в виду боговдохновенную, т.е. священную, теологию, а не естественную теологию, о которой мы будем говорить не­сколько позже. А эту первую, т.е. боговдохновенную, мы от­несем в конец сочинения, чтобы ею завершить наши рас­суждения, ибо она является гаванью и субботой для всех че­ловеческих размышлений.

У философии троякий предмет — Бог, природа, человек и сообразно этому троякий путь воздействия. Природа воздейст­вует на интеллект непосредственно, т.е. как бы прямыми луча­ми; Бог же воздействует на него через неадекватную среду (т.е. через творения) преломленными лучами; человек же, становясь сам объектом собственного познания, воздействует на свой ин­теллект отраженными лучами. Следовательно, выходит, что фи­лософия делится на три учения: учение о божестве, учение о природе, учение о человеке. Атак как различные отрасли науки нельзя уподобить нескольким линиям, расходящимся из одной точки, а скорее их можно сравнить с ветвями дерева, выраста­ющими из одного ствола, который до того, как разделиться на ветви, остается на некотором участке цельным и единым, то, прежде чем перейти к рассмотрению частей первого деления, необходимо допустить одну всеобщую науку, которая была бы как бы матерью остальных наук и в развитии их занимала такое же место, как тот общий участок пути, за которым дороги начи­нают расходиться в разные стороны. Эту науку мы назовем «пер­вая философия», или же «мудрость» (когда-то она называлась знанием вещей божественных и человеческих). Этой науке мы не можем противопоставить никакой другой, ибо она отличает­ся от остальных наук скорее своими границами, чем содержа­нием и предметом, рассматривая вещи лишь в самой общей форме (3.1.199-200).

...Мы можем сказать, что следует разделить учение о природе на исследование причин и получение результатов: на части — теоретическую и практическую. Первая исследует недра приро­ды, вторая переделывает природу, как железо на наковальне. Мне прекрасно известно, как тесно связаны между собой при­чина и следствие, так что иной раз приходится при изложении этого вопроса говорить одновременно и о том и о другом. Но поскольку всякая основательная и плодотворная естественная философия использует два противоположных метода: один — восходящий от опыта к общим аксиомам, другой — ведущий от общих аксиом к новым открытиям, я считаю самым разумным отделить эти две части — теоретическую и практическую — друг от друга и в намерении автора трактата, и в самом его содержа­нии (3.1.207).

И конечно, без большого ущерба для истины можно было бы и теперь, следуя древним, сказать, что физика изучает то, что материально и изменчиво, метафизика же — главным обра­зом то, что абстрактно и неизменно. С другой стороны, физика видит в природе только внешнее существование, движение и естественную необходимость, метафизика же еще и ум, и идею. [...] Мы разделили естественную философию на исследование причин и получение результатов. Исследование причин мы от­несли к теоретической философии. Последнюю мы разделили на физику и метафизику. Следовательно, истинный принцип разделения этих дисциплин неизбежно должен вытекать из при­роды причин, являющихся объектом исследования. Поэтому без всяких неясностей и околичностей мы можем сказать, что фи­зика — это наука, исследующая действующую причину и мате­рию, метафизика — это наука о форме и конечной причине (3.1.209—210).

Мы считаем, что самым правильным делением абстрактной физики является ее деление на два раздела: учение о состояниях материи и учение о стремлениях (арреtitus) и движениях (3.1.220).

Перейдем теперь к метафизике. Мы отнесли к ней исследо­вание формальных и конечных причин. Это могло бы показать­ся бесполезным в той мере, в какой это относится к формам, поскольку уже давно укрепилось твердое мнение, что никакие человеческие усилия не в состоянии раскрыть сущностные фор­мы вещей или их истинные отличительные признаки (3.1.225).

...Перейдем к учению о человеке. Оно состоит из двух частей. Одна из них рассматривает человека, как такового, вторая — в его отношении к обществу. Первую из них мы называем фи­лософией человека, вторую — гражданской философией. Философия человека складывается из частей, соответствующих тем частям, из которых состоит сам человек, а именно из наук, изучающих тело, и наук, изучающих душу....наука о природе и состоянии человека может быть разделена на две части, из которых одна должна заниматься цельной природой человека, а другая — самой связью души и тела; первую мы назовем учением о личности человека, вторую — учением о связи души и тела. Ясно, что все эти вопросы, представляя собой нечто общее и смешанное, не могут быть сведены к упомянутому де­лению на науки, изучающие тело, и науки, изучающие душу (3.1.240).

Мы подошли уже к учению об использовании и объектах способностей человеческой души. Это учение делится на две очень известные и всеми признаваемые части — логику и эти­ку. При этом, однако, следует оговорить, что учение об обще­стве, обычно считающееся частью этики, мы уже раньше выде­ляли в самостоятельную и цельную науку о человеке, его связях с обществом, и поэтому здесь речь будет идти только об отдель­ном человеке, рассматриваемом вне этих связей. Логика изуча­ет процессы понимания и рассуждения, этика — волю, стрем­ления и аффекты; первая рождает решения, вторая — действия (3.1.277).

Это искусство указания (а мы его будем называть именно так) делится на две части. Указание может либо вести от экспе­риментов к экспериментам, либо от экспериментов к аксио­мам, которые в свою очередь сами указывают путь к новым экспериментам. Первую часть мы будем называть научным опы­том (ехрепеп11а И1ега1а), вторую — истолкованием природы, или Новым Органоном. Впрочем, первая из этих частей (как мы уже говорили вкратце в другом месте) едва ли должна считаться искусством или частью философии — скорее ее следует при­нять за своеобразную проницательность, и поэтому мы иногда называем ее «охота Пана», заимствовав это наименование из мифа (3.1.285).

Научный опыт, или «охота Пана», исследует модификации экспериментирования. [.,.] Модификации экспериментирования выступают главным образом как изменение, распространение, перенос, инверсия, усиление, применение, соединение и, на­конец, случайности (sortes) экспериментов. Все это, вместе взя­тое, находится, однако, еще за пределами открытия какой-либо аксиомы. Вторая же названная нами часть, т.е. Новый Орга­нон, целиком посвящается рассмотрению всех форм перехода от экспериментов к аксиомам или от аксиом к экспериментам (3.1.286).

Перенос эксперимента может идти тремя путями: или из при­роды или случайности в искусство, или из искусства или одно­го вида практики в другой, или из какой-то части искусства в другую часть того же искусства. Можно привести бесчисленное множество примеров переноса эксперимента из природы или случайности в искусство; собственно говоря, почти все механи­ческие искусства обязаны своим происхождением незначитель­ным и случайным фактам и явлениям природы (3.1.289).

Мы можем сколько угодно рассуждать о том, существуют ли нравственные добродетели в человеческой душе от природы или они воспитываются в ней, торжественно устанавливать непрео­долимое различие между благородными душами и низкой чер­нью, поскольку первые руководствуются побуждениями разу­ма, а на вторых действуют лишь угрозы или поощрения; мы можем весьма тонко и остроумно советовать выправлять чело­веческий разум, подобно тому, как выпрямляют палку, сгибая ее в противоположном направлении; мы можем одну за другой высказывать кроме этих и множество других аналогичных мыс­лей, однако все эти и им подобные рассуждения ни в коей мере не могут возместить отсутствие того, что мы требуем от упомя­нутой науки (3.1.385—386).

Таким образом, мы разделим этику на два основных учения:

первое — об идеале (ехеmplar), или образе блага, и второе — об управлении и воспитании (cultura) души; это второе учение мы называем «Георгики души». Первое учение имеет своим пред­метом природу блага, второе формулирует правила, руководст­вуясь которыми душа приспосабливает себя к этой природе (3.1.387).

...Возвращаясь к философам, я должен сказать, что если бы они, прежде, чем рассматривать ходячие и общепринятые по­нятия добродетели, порока, страдания, наслаждения и т.п., не­сколько задержались на исследовании самих корней добра и зла или даже, более того, на внутреннем строении самих этих корней, то они, безусловно, пролили бы самый яркий свет на все то, что они стали бы исследовать вслед за этим; и прежде всего если бы они в такой мере считались с природой, как и с моральными аксиомами, то смогли бы сделать свои учения ме­нее пространными, но зато более глубокими (3.1.388—389).

За учением об особенностях характера следует учение об аф­фектах и волнениях, являющихся, как уже было сказано, своего рода болезнями души. В свое время древние политические дея­тели обычно говорили о демократии, что народ там подобен самому морю, ораторы же — ветрам, ибо как море само по себе было бы всегда тихим и спокойным, если бы его не волновали ветры и не поднимали бы на нем бури, так и народ сам по себе был бы всегда мирным и послушным, если бы его не подстре­кали к волнениям злонамеренные ораторы. Аналогичным обра­зом можно с полным основанием утверждать, что человеческий ум по своей природе был бы спокоен и последователен, если бы аффекты, подобно ветрам, не приводили его в волнение и смя­тение (3.1.408).

В качестве дополнения к этике можно было бы привести то соображение, что существует определенное соотношение и из­вестное сходство между благом души и благом тела. Ведь подо­бно тому как мы сказали, что телесное благо складывается из здоровья, красоты, силы и наслаждения, так и душевное благо, рассматриваемое с точки зрения этики, по-видимому, стремит­ся к тому же, т.е. оно хочет сделать душу здоровой и недоступ­ной волнениям, прекрасной и украшенной истинной нравст­венностью, мужественной и способной встретить и вынести все испытания жизни, наконец, не тупой и глупой, а способной испытывать живое чувство наслаждения и благородной радости (3.1.416).

[ИДОЛЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА]

Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человече­ский разум и глубоко в нем укрепились, так владеют умом лю­дей, что затрудняют вход истине, но, если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они снова преградят путь при самом обновлении наук и будут ему препятствовать, если только лю­ди, предостереженные, не вооружатся пр