Особенности научного знания в эпоху схоластики (Р. Бэкон, Д. Скотт, У. Оккам)

СХОЛАСТИКА. Термин 'схоластика' этимологически связан с заимствованным из греческого языка словом schola (школа). В образовательных центрах эпохи раннего христианства схоластами называли учителей учрежденных церковью школ, поэтому термином 'схоластика' стали со временем обозначать целый комплекс явлений, характеризовавших интеллектуальную жизнь главным образом Римско-католической церкви на протяжении нескольких веков. В этот период происходит отделение науки от религии и развивается утверждение о том, что все знания об окружающем мире можно получить посредством умозрения и эксперимента, религии же отводится лишь изучение бога.

Роджер Бэкон (ок. 1214—1292 или вскоре после) — англ. философ и естествоиспытатель; «удивительный доктор» (doctor miralibis). Францисканец; обучался и преподавал в Парижском и Оксфордском ун-тах (кон. 1220-х—1257). В 1278—1292 заключен в тюрьму по решению руководства Ордена. Среди главных трудов Б.: написанное для папы Климента IV энциклопедическое «Большое сочинение» («Opus majus»), а также «Малое сочинение» («Opus minus»), «Третье сочинение» («Opus tertium») и др.

Являясь последователем Аристотеля и поклонником Роберта Гроссетеста, Б. противопоставлял бесплодным, по его мнению, теолого-философским построениям в духе Александра Гэльсского и Альберта Великого конкретные достижения экспериментального естествознания. Выделяя три источника познания: веру в авторитет, рассуждение и опыт, он указывал, что только посредством опыта разум достигает полного и истинного постижения явлений, и потому «экспериментальная наука — владычица умозрительных наук». Опыт же, по Б., подразделяется на внешний — чувственное познание объектов природы и человеческого искусства, и внутренний, духовный — мистическое познание в акте божественной иллюминации сверхъестественных объектов: истин веры и самого Бога. Высшей формой знания является теология, а в качестве его основных «корней» выступают лингвистика, физика и мораль. При этом математика, чьи истины являются врожденными и обладают самоочевидной достоверностью, есть «врата и ключ» (porta et clavis) всех прочих наук. Среди же физических дисциплин особое внимание Б. уделяет оптике, или науке о перспективе, развивая учение о передаче всех естественных воздействий посредством т. н. умножения видов, т.е. трансмиссии форм действующей причины, мыслимой по аналогии с умножением света. В рамках же своей моральной философии Б. предлагает такую модель будущего государственного устройства, в соответствии с которой христианское общество должно управляться сословием клириков, «священников знания», владеющих достижениями всех наук и возглавляемых Папой Римским.

Кроме того, Б. известен как конструктор приборов и механизмов, возможный изобретатель пороха; особую славу принесли ему смелые догадки относительно будущих изобретений и открытий, изложенные в «Посланиях о тайных действиях искусства и природы и о ничтожестве магии». Так, им высказываются идеи создания очков, подзорной трубы, телескопа, безопорного моста, самодвижущихся повозок и кораблей, летательного аппарата, аппарата для подводного погружения, военных зажигательных стекол и др.

Иоанн Дунс Скот (1265/66—1308), францисканец, оксфордский и парижский преподаватель, предложил подвергнуть критике сложив­шуюся к тому времени сумму теологических и философских аргумен­тов. «Тонкий доктор» был известен как комментатор Аристотеля, Порфирия, Петра Ломбардского, к его собственным значительным ра­ботам относится «Оксфордское сочинение». Он выступал за разделе­ние границ между филосрфией и теологией, поскольку каждая из этих дисциплин обладает своим предметом и методом: предмет первой — бытие, предмет второй — вера. Полагая, что человеческий ум в состо­янии познать сущее и что познание опирается на данные чувственного опыта, он порывает с идеей Августина об особой роли в познании божественного озарения (иллюминации). Собственным объектом че­ловеческого интеллекта является постижение Бога, т.е. истинного бытия, поскольку оно однозначно, т.е. приложимо и к тварному, и к нетварному миру, его познание может осуществиться, если положить в основу познания не двузначные (эквивокальные), а однозначные «простые сущности». Простое конечное сущее не требует доказатель­ства в силу своей очевидности. Но его требует простое бесконечное сущее. Это сущее есть в силу того, что оно — основание, или причина, существующая или действующая сама по себе. Этим и определяются границы философии, поскольку понятие бесконечного сущего не может выразить полноты и таинственности Бога.

Внимание к принципам индивидуации и интенции вызвано у Дунса Скота особым интересом к проблеме материального и фор­мального. Определение материи у Дунса Скота парадоксально и анти­тетично. Он вел речь о материальных предметах, бытие которых со­стоит в их небытии. Материя определяется через отрицание (белое — это не-черное). Такое определение материи (через бытие в других вещах) означает ее небытие в собственном смысле. Проблема, кото­рую поставил Дунс Скот, состоит в выяснении того, имеется ли поло­жительная сущность в субстанции, отличная от формы, можно ли ска­зать о материи что-либо еще, кроме того, что у нее может быть форма. Положительной сущностью материи оказывается ничто. Это тезис. Антитезис: ничто — это и есть положительная сущность материи. Это своего рода бытие небытия, взаимное присутствие в одно и то же время и в одном месте всех возможностей форм, т.е. бесформенности. На этом основании он полагал, что принцип индивидуации зависит от формы, которая не просто является для материи видовым отличием, но предполагает внутреннее совершенство. Дуне Скот назвал ею haesseitas («этовость»), что представляет конкретную особенность лич­ности. Концепты он определяет как мыслимое сущее, которому при­суща «этовость», понятая как внутренний принцип вещи, или интен­ция. Дуне Скот различает две интенции в человеческом сознании: первичную и вторичную. Первичная направляет внимание на опреде­ленные объекты конкретной человеческой деятельности, вторичная — на умопостигаемое, на которое воздействуют реальные вещи, испол­няющие роль случая, провоцирующего разум к активности. Так что поступки могут совершаться на разных — чувственных и интеллекту­альных — основаниях, не всегда сопрягаемых друг с другом. «Бритва Оккама»

Уильям Оккам (ок. 1281—1348/49) — тоже францисканец, как и Дунс Скот, учившийся в Оксфорде и известный такими своими сочи­нениями, как «Сумма логики», «Трактат о таинстве», «Естественная философия», стремился к максимальному обособлению знания от веры, полагая, что человек, познавая, должен максимально опираться на свои естественные способности — разум и чувство. Но при этом способы решения логико-философских проблем у него были подчине­ны теологическим задачам. Этот парадоксализм делает проницаемой перегородку между Божественной и человеческой творческой дея­тельностью, что дает человеку возможность действовать и в земном мире, и в божественном творческом мире.

Оккам, полагая абсолютно свободным акт творения, считал на этом основании, что в бытии не может быть ничего, что способство­вало бы наделению вещей необходимыми определениями. Такие не­обходимые определения вещи, по его мнению, получали благодаря универсалиям, если признать их существующими до вещи в уме Бога, как предполагали реалисты. Лишение универсалий онтологического статуса автоматически удаляло из мира необходимость и оставляло лишь свободное волеизъявление. Оккам выдвинул три основания, со­гласно которым универсалии не являются особыми реальными суб­станциями, существующими вне человеческой души. 1. Если бы это было так, то или уничтожалось бы различие между общей и единич­ной вещью, или единичную вещь можно бы рассматривать как уни­версалию. Универсалии есть фикции, которым могут соответствовать лишь вещи, по сущности уподобленные друг другу. 2. Универсалии не могут содержаться в единичных вещах в качестве особого в вещи и реального в вещи — это привело бы к умножению субстанций, что запрещено так называемой бритвой Оккама («не следует умножать сущности сверх необходимости»). 3. Универсалии не существуют ни до, ни внутри вещи, ни после вещей: в любом случае они оказывались бы единичностями, сосредоточенными либо в вещи, либо в абстраги­рующем уме, где вещи нет, потому они имели бы значение либо для пещи, либо для мышления. Общее перестало бы быть общим, имею­щим силу и для бытия, и для мышления. Выражая себя в речи, уни­версалия есть только образ и знак вещей. Знаки называются термина­ми, отчего позиция Оккама в отношении универсалий была названа терминизмом.